писанинки :)

[GazeRo888]

Все любят Скуталу!..

Малышка пони, она сначала не знала этого. Тихо все бродила и щипала травку, тихо недовольно посматривала на солнце, не любовалась луной. Ни зима, ни лето ей были не милы.
- В чем дело, дорогая? - поспешила к ней Свити, поправляя хорошенькие локоны, старательно уложенные ее сестричкой Рарити.
Скуталу только отвернулась и ничего не сказала.
- Я тебя чем обидела, милая? - с другой стороны участливо послышалось от Эппл Бум, что как и ее сестра Эппл Джек, ничего не старалась упустить из виду.
Их странная подружка только махнула хвостиком и пошла дальше, как прежде грустная и гордая.
- Отчего она такая? - спросила одна пони другую и, с секунду серьезно-изумленно поглядев глазками друг в друга, крошки помчались узнавать, что ж такое.
Стараниями правительниц их страны солнце грело лошадок и угощало ласковыми солнечными зайчиками, под которыми росла питательная травка, яблочки, морковки для них; луна и звезды мягко каждую ночь под прохладный ветерок дарили сладкие сны и рассеивали искристым туманом все плохое; как обычно, все волшебные и веселые пони, с крылышками и без, маленькие и взрослые, такие разные в расцветке и узорах на крупе (Октавия, Сансет Шиммер... все были со своим символом и характером) старались жить дружно и помогать одна другой...
Значит, скучать и роптать на страну Скуталу нет причин. Да и когда тосковать, когда по соседству живут такие интересные соседи - грифоны, драконы, тени, снежные духи... - с ними не соскучишься! И охраняют они изумительные гроты, заброшенные долины и замки, водопады, пещеры, где дождем сыплются алмазы... Сказочная, такая разная и светлая страна... Отчего вдруг в ней да унывать?
Находчивые подружки прошлись по всем знакомым, кто знал их загадочную приятельницу, теперь столь задумчивую и молчаливую - все, кого они не встретят, твердили, что каждый праздник не оставляют Скуталу без подарка и поздравления, всегда будут рады, если она зайдет в гости (но не заходит), ни слова, ни дела дурного от нее не помнят и все интересуются, как она, отчего она так?
- Еге, да тут совсем непросто! - размышляет в недоумении Эппл Бум, просто, как Эппл Джек, присев на задние ножки прямо в травку. - Все ж хорошо, все относятся к ней хорошо, что ж с ней?
- Не знаю... - всхлипнула в ответ Свити, от горя не глядя в зеркальце ближайшей лужи, как ее приучила сестричка. - Надежды нет!..
- Есть! - возразила ее собеседница и, вытерев ей слезы, жизнеутверждающе скомандовав: "Не сдаваться!", повела ее вглубь леса...
Там, среди глухих крючковатых переплетений темных, старых деревьев, в непросветной ямке со ступеньками, мерцающей изредка магическим светом, жила пони-зебра Зекора - знаменитая отшельник-ведунья, которой доступно скрытое от всех.
И сразу догадалась полосатая колдунья о посетительницах, предварительно послав им навстречу дружелюбные огоньки, что осветили ступеньки и мягко перенесли гостей по воздуху в кресла, чем приятно изумили малышек.
- Знаю, все знаю... - бормотала миниатюрная зебра, не отрываясь от магических пассов над сияющим шаром, котлами с булькающими зельями, в воздухе складывались в разные комбинации карты по одному легкому взмаху ее короткого хвоста. - Скуталу грустит... И нет вам отчета на это...
- Но ведь ты нам поможешь, мудрая Зекора? - привстала с кресла Свити, очень переживающая и желающая, чтобы подруга снова стала радостной.
- Я лично тебе за это отборные яблочки с сестрой привезу, сколько угодно! - с жаром поддержала ее вторая лошадка.
- Я и так подскажу вам, ягодки мои - лукаво подмигнула добродушная гадалка и придвинула им шар, который вдруг осветился цветом шерстки Скуталу: в нем Эппл Джек и ее сестричка, Рарити и ее сестричка, третья пони была одна, без сестрички, брата, даже без папы с мамой.
- Так вот в чем дело! - воскликнула Свити. - Она сиротка...
- И думает, что ее никто не любит потому, что родных нет... - заключила Эппл Бум.
- Но что ей мешает приобрести сразу двоих сестричек? - загадочным тоном шепнула им Зекора и, утвердительно кивнув, казалось, растаяла в столпе магических искорок...
... - Привет, сестричка! - вернувшись в город пони и отыскав, грустно-грустно всхлипывающую над одним, как она, цветком, Скуталу, воскликнула первая лошадка и крепко ее обняла.
- Мы волновались, родная! - поцеловала ее в носик другая, вытирая ей слезинки и поправляя заботливо гривку.
И, не успела пони и ротика открыть, как прибежавшие к ней, они с двух сторон усердно принялись ее гладить, смахивая вредные пылинки и сонных жучков, иногда выходила настоящая щекотка и она заерзала в их объятиях, играючи толкаясь, заливисто смеясь и цокая в топоте копытами.
Теперь она была счастлива, как-то по-новому взглянув на солнце, еще светлее и теплее озарившего травку несметным количеством маленьких, золотистых цветочков; издали услышал я мелодичный звон алмазов в пещере (куда она непременно пойдет со своими сестричками - Свити и Эппл Бум); они вместе поиграют в снежки и пролетят на крыльях веселых и смелых снежных духов, сообща мечтая, как бы поскорее вернулась зеленая травка в тихих, светлых, бесконечных лугах и лесах...
А ночью она укроет их одеяльцем, засыпая на одной кроватке, глядя на звездочки, что тихо шепчут что-то в синеве, переливаются, что гривы правительниц их страны; веселой, такой волшебной страны, где все друг другу помогают, хоть и такие разные; теперь Скуталу осознала это - у нее есть все, все прекрасно и все любят ее, как родные...

[GazeRo888]

Conna s Well

- Стереть весь цвет с золотых песков Нила, ведь на песке нет цветка! - тихо глас в тишине, в ночи, незаметно глазу, как в сказке или в яви, одной далекой эпохой...
Дворцы и гробницы, пустыни и оазисы ждали перемен от этого человека - Конна уберет все лишнее, они верили, каждым сердцем своих обитателей, самой маленькой лисички, самым пугливым взглядом раба - пирамидкой он сложит будущее...
Странник же говорил - "Я дам вам новый мир, только сместите своего царя и передайте мне его перстень!" (над богами был царь Ра, над земле он оставил сына - Фараона). Многие соседи со страхом смотрели в сторону владений, были наслышаны о суровой его страже, о несметных сокровищах, таившихся в его покоях...
Слухи касались и рабов - усталых детей высохшего солнца, они падали ниц и молили о пощаде, учили почитать фараона своих детей, рисуя их воображению строгого зрелого мужа, голос которого нес пустынный ветер, а власть держит плеть и скипетр в форме иероглифа кобры... И только...
Конна знал - Фараон был еще почти мальчиком, хромым, с искалеченным болезнью телом, со слабеньким черепом красивой формы, которому была тяжела корона; он шпионил за властителем, называя себя советником, охранником, учителем (да кем угодно, но проник неправдой во дворец, слезою обмочив твердые ступени дворца: "Мальчик совсем без родителей, как же он управится без защитника своих интересов?..")
Поверили - все равно в сознании боги суровы, но справедливы, песок - палящий, Фараон - велик и могуч; и никто не укроется от его налогов и оков за то, что он хранит Египет; плеть порой и ударит, но как быстро забудешь удар, когда знаешь, что под защитой, прокормят, назовут жителем божественной, лучшей земли...
Чужеземец тем временем все брал в себя малейший шорох мыслей подопечного еще не выросшего своего владыки - где будет грусть, где промелькнет радость, где отчаяние, и какая крепнет страсть в слабом его сердце (был властелин всего царства рабом одинокого своего эха шагов, искаженной плоти и чувства; быть может, потому он привязан так был к Конне?)...
Чуть змейка рассвета побежит по дюнам - Фараон встает с трудом с ложа, осторожно омоет лысую голову и глаза, руки и спину, подправит подводку взгляда и кольцо властное наденет, прихрамывая, сразу пойдет проведать - как там его друг, наставник и охрана, воровато оглядывающийся на него с деланным почтением - знал, что ближе всех он для него, что кушанье лучшее ему достанется...
Потом мальчик тихонько станет макать стис в чернила и царапать иероглифы приказов, не понимая порою, почему отсылает после гонцам и советникам иным распоряжения хлеба больше забрать, не пускать людей к колодцам без платы, а за тень от солнца и ветер - отдельный оброк платить (но так диктовал ему Конна, и верил Фараон любимому другу, ему, как себе)...
А как закончит писать, подаст ему папирус, похвалу услышит, и угощенье, и дары из-за морей, прикажут для него вина и сладостей редких, и чуткий советник проследит, чтоб развеселился ребенок - сироте он подарил девушку (но на голую ее головку не возложил никакого украшения, сам вручил Фараону раскаленный прутик, чтобы спаять на ее животе узорны бриллианты любимицы-Рабыни)...
И сам толкал ее в поклоне изгибаться перед Фараоном, а сам потом смеялся про себя, подсматривая, как неокрепший, тот ее целует; ненавидел он властную его кисть, и не питал жалости искалеченному дыханью, оно было заглушено тем, что окружали его блестки власти, оно было - что ил, пред Конной, который бродил коридорами, выжидая...
В тревоге встрепенулся, ощутив это, Фараон, спеша оставить шумные пиры и развлечения, сфинкс забирал нить дней в безжалостное чрево, и надо подарить любовь народу, пока она трепещет в его душе - накормить голодных и одеть, наказать обижающего и снизить уровень порока, да и не брать налоги за естественное желание жить, очень этого хотел, верил...
Но проклятья посыпались на голову, маленькую, хрупкую - каков правитель и ждать иного не стоит - это все фальшь совести спящей, глумленье над рабами солнца своего, это не бог, мелочный мальчишка, где кутежи и безразличье, и он совсем холодный за своим золотом к стенаньям бедности слабой - так народу Конна говорит!
"Но и я слушал его, так что же?" - в слезах поник хромой сирота, отвернулся он от друга, что всегда лишь себе был верен, в самом деле, пора отдать ему власть, раз не верит и увлекает в пустые забавы, быть может, и вправду слаб, и неправ, стоит все, все искупить!
Отпустил он на волю вечную Рабыню, над ее болезнью сжалившись, он сам такой, он понимает, но не может уйти вслед за любимой, за ней, как грустно (сколько невыразимых лепестков этого чувства, грусти, падало с его надломленного деревца души); теперь и сердце болит, но он государь, и все пройдет, забудется, когда народ возрадуется ему, мечты свои исполненные благодаря, так не смыкать и глаз, в поездки, по жаркой долине, в учение на ошибках своих, расчеты казны...
Но заболел Фараон, поникла тяжелая хрупкая головка, он все тяжелее ходил и дышал тревожно, слабо поводил глазами и просил - "я не был один, мой народ - мои родители, пусти к ним, помочь им, Конна, меня". Но что было страннику, коль откажется от власти тот, мальчонка, слабый, калека, перстень тогда что украденным ему станет, точно после унижения перед своими идеями...
Удар об ступеньки с силой, быстро сломав сопротивление, пытавшего подняться, ребенка - и хрупкая головка унесла жизнь далеко-далеко, погиб Фараон, и Ра, осиротевший бог Египта, скорбный послал закат - да, возложили на Конну корону, очередному слову его внемля ("Возрадуйтесь, от болезни, к отцу своему вернулся наследник мира, своего брата дорогого оставив после себя!"), да течет все кровь в песке...
Нил высыхал от слез, и налоги рассеивал ветер, он тихо просил за это прощения у маленького саркофага, у которого алмазами вечно дышали нестертые цветы - такова Conna s Well

[GazeRo888]

Моя мама - ...Лорен!

... Каждая маленькая пони знает - лучше мамы не бывает; и для каждой эта восхитительная королева - настоящая мама.
Ведь ни одна лошадка не могла себе представить свою страну без солнца - светлого, прекрасного и ласкового. А когда-то давным-давно Лорен учила дочку - малышку-Селестию держать ножки прямо и хорошо работать совсем крохотными крылышками, чтобы она смогла взлететь и магическим сиянием крошечного рога зажечь солнышко.
И все жители королевства любят по ночам любоваться звездочками, шаловливыми и мерцающими в волнах синевы, как жемчужинки в глубине моря - это мама Селестии научила ее сестричку - Луну запускать из своей волшебной гривы эти сказочные цветочки неба, навевать ими всем спокойного и тихого сна...
Лорен словно неустанно придумывала приключения, ценные уроки, писала для каждой пони маленькую историю ее жизни на каждый день, в котором крошка училась, знакомилась с новыми друзьями, преодолевала трудности, была веселой и счастливой (быть может, потому ее символами были перо и чернильница?).
Как будто для каждой из них она нарисовала магическим пером луга, деревья, леса и озера, горы, ожившие и полные чудес - в озере жили веселые изумрудные лягушки, в горах - устраивали между собою соревнования скоростные пони ветров, леса были точно белоснежными от света, теплого и воздушного, укрывали от тревог...
Она наполнила бесконечной любовью это к каждой из них, благословила своих детей защищать и заботиться друг о дружке, это, нежно-кремовой расцветки, прелестными добрыми глазами, с приятно-красной гривой и хвостом, роскошными крыльями и острым рогом, создание улетело вдаль, казалось, навек, оставив страну, но... Нет!
Тихим, легким облачком в форме крылатого единорога навещает она их, всех, по кому скучает в светлой вышине, приходит им во сны к ним, иногда - возвращается, торопится обнять и легонько потрепать за челочку гривы Луну, Селестию, каждую пони, какую встретит, их друзей, и легонько целует их, спящих в щечку...
Каждая лошадка от такого тихо улыбнется и счастливо вильнет хвостиком: "Моя мама - Лорен!"

[GazeRo888]

Мера... Прокруста...

... Давным-давно, в Греции, где солнце Олимпа тихо проливается на ветви сочной оливы, жил да был...
И ни секунды не провел вне сомнений... Прокруст: он все время спрашивал себя - отчего так, что просто все говорят, ходят, едят, спят, стремятся покрасоваться, а больше ничего?
Он был как многие - смуглый, упитанный юноша, жил в простом доме и... одна мысль только его тешила - надо сделать что-то, что положит меру качества жизни, только... зачем?
Долго размышлял Прокруст, и вино не туманило ум, и взор не радовали пышные яства - день и ночь все меняются местами, и везде освещают милее звезд монетами золотыми и серебряными, жемчугом и драгоценными камнями, мехами и шелками поступки и труд людей - но нет такого предела им, что могли б оценить все это вместе, то есть жизнь...
А жизнь - погоня за ними, постоянная, пестрая и одурманивающая взгляд толпе и варваров, и греков, стало быть, она - не имеет меры, не имеет цену? Юноша подумал так и решил - раз вывод такой - по нему и выход следует - что смыслу ей продолжаться, когда она одна и та же, а цены ей нет?
Прокруст смастерил ложе, на которое приглашал возлечь каждого, кто желал, говоря, что после этого счастливец приблизится к богам, ибо только они достойны познать меру всему, но только лишался ног или головы, или рук и волос - ведь он не укладывался иногда в ложе...
Посмотрел на это юноша и... сломал его, отбросив кинжал - смерть это не мера, страдания не мера, ведь они временны, через них только проходит и познается человек, а оценивает их сам...
Прокруст пробовал предаваться их противоположности - всяческим развлечениям, пирам, угощаться сластями и дорогими напитками, слушать игру флейты и арфы, танцевать и ухаживать за девушками, шутить и отвлеченно беседовать с богачами, но вскоре... Понял - и это не мера - можно увлекаться этим безгранично, время поглощает это столь быстротечно...
Так же и ускользнули года, и бывший юноша, однажды взглянув на себя в зеркало, ужаснулся - некогда прекрасные его черты покрылись морщинами, кудри стали редкими и белыми, он еще больше располнел, одряхлел, а жизнь...
Уж и прошла, и задумался тогда Прокруст - вот оно отражает все, мои глаза, испорченные шумными зрелищами и внутри себя все жаждущие их, мою фигуру, изнеженную долгим сном, лежанием на дорогих подушках, которой не касалась работа на благо ближнему, и только чрево мое ужирялось и не знало меры...
Моих седин не касалась совесть, как сердца - искренность чувств доселе, - вздохнул он, медленно отходя от строгой глади зеркала, - и пытливость моего ума утонула в алчной хитрости его; а руки, руки... Сколько прекрасных, кротких людей они загубили, не дав им родить, воспитать и защитить, порадовать друг друга в столь короткую жизнь, навек, неповторимых загубили, соорудив то ложе...
И теперь я знаю, это правда! - и он отбежал прочь, как в беспамятстве, ринулся чинить свое орудие, являвшееся причиной мук, смерти, он чинил его самозабвенно, в экзальтации (близка, близка истина - понял он)...
"Лишь правда - мера всему!" - выдохнул Прокруст, силясь не закрывать глаза (прекрасно касалось лучами солнце пышных листьев оливы, и тихие шаги богов незримо доносились из Олимпа, и это он видел, усиленно, мучительно видел в последнюю минуту - открытый, пронзительный мир (его задушило ложе) ).

[GazeRo888]

White heron s

... Когда-то я не знал тревог и, полусонным малышом, любовался на снег и кружившие лепестки вишни, умиротворяюще они кружились на морозе, обещая радость и сказку...
Но потом я проснулся - оказалось тяжело летать и испытывать бескрайние ленты долин (дороги, корма, переговоры с подобными мне, и снова дороги, изгнание и скитание - может, в этом - смысл моей жизни?)
Пришлось узнать, что наблюдаемый чужой полет - всегда так романтичен, притягателен, от него так и веет свободой и ласковыми крыльями ветра, что несут тебя, куда пожелаешь; на самом деле - летишь, торопишься за солнцем, за чувством силы в тебе, за укрытием, и раб его и жалеешь, и желаешь другой судьбы...
Может, она так же недосягаема, как луна, что чаще искрит эти снежные земли? Много, точно вырезанных из ее белоснежных контуров, таких как я, и те же глаза, и тот же белый покров, и те же мысли, я ошибся - нет ничего особенного во мне, легоньким дождем проливается грусть в душе - так что же, если не особенный, так и буду жить как все?..
Мало-помалу меня перестала терзать эта досада - не так уж скучно и тягостно быть (вспоминаю пронзительно-усыпляюще, как тогда - оживающие лепестки белоснежных, причудливых тонких цветочков (они так похожи на нас, тоже радуются солнышку, потягиваются после сна на стебельках и умываются росой, дышат)...
Они тянутся к большому, светлому миру, что, как одеяльце, укрывает облако, светло-зеленые листики рассыпаются пухом и искрятся от солнца или звезд (это вновь напоминание о том, что в этом тень белой зимы, еще вернется); чувствую успокоение и легкое изумление - там, где есть замки и туманы, густые леса, совсем другие, не похожие на наши, тоже кто-то, как я, также встречает точно вырезанные из белых капелек лепестки этих цветков...
Я уверен - я не один, и веселее гуляет я мне от этой мысли по мягким травам, с энтузиазмом ищутся ягоды (могу даже угостить, всяко бодрее кушать вместе), впереди еще виднеется новые светлые тропинки и белое, бескрайнее небо...
Живое облако розовых лепестков, как в детстве, растворяет меня в себе, перемешиваясь с крошечный белыми перьями (и... это частичка тебя, мой верный друг - ветер, мне хорошо с тобой, я привык к твоему капризному, иногда легкому шаловливому, иногда к строгому сильному нраву, ты божественно волшебно качаешь меня в своих руках, ведь ты всегда будешь со мной, правда?)
С любопытством опускаюсь на дрожащую гладь реки - пузырьки-жемчужины спят на дне, лепестки диковинной формы мелькают туда-сюда (рыбки, приятно-розовые, играют в тонких волнах и тоже разговаривают, смешно открывая и закрывая ротик; черно-белые малютки-мишки зевают и сопят носиком, раз-в-раз водя усердно по нему лапкой (сони, они так не хотели, чтобы лучик алого утра разлучал их с тростниковым царством, привидевшимся им во сне!)...
Ты подарила мне это все, как будто во сне, заново, прекрасная даль лазурного неба заката, рассказывая мне тайны, что пробиваются трепетными, стремительными нитями, будто живительный росток чуда сквозь камень унылого круговорота шагов и вопросов без ответа; как бы гладя по лобику этими мягкими лучами света полупрозрачной синевы, так осторожно, бережно, что порою я стыдливо опускаю взгляд и робею - за что мне все это (весь мир и твоя легкость, паутинкой пронизывающая каждую его минутку?)...
Белые создания снега, беспечно все ходили в тебе мои собратья, все чего-то себе искали, отрывали как-то нечутко себе лоскут твоих хрупких лепестков, и сытно упивались самодовольством - территория (сколько слепящих, одурманивающих оттенков - власть, еда, сокровища вроде более красивого вида); может, это и есть наше счастье?..
Улетаю, скорее улетаю, не в силах одному тебе помочь (конечно, еще есть подходящие на меня, но они другие, как и я, странно, что все так разнообразно при сходстве, а порою так надо бы слиться, навек, совсем!); прости, слишком слаб (все мои попытки защитить тебя обернулись подтеками и синяками, едва не вывернутыми суставами (вот и все наше внешнее благородство, я должен был не разочаровываться и не ждать саднящих этих искр жалости к собственным иллюзиям)...
Быть может, меня слишком много, неуместно в тебе? Скажи, я улечу еще дальше! Ты прощаешь им их грубое касание, грация моя, светлая, последняя ниточка к себе - бело-розовая кружащаяся сказка выси, как будто так и надо... Надо?..
Пробую утешить нас аккуратным суждением (прогуливаюсь по отдаленной опушке леса, издали-издали доносится отдаленное невнятное эхо спора, хвастовства, брани (все это было, как только открыл глаза и увидел тебя, просто не замечал): и они просто живут, как могут, как желают, они ж не повредят тебе, не посмеют?..
И все же неспокойно провожу ночи, рассеянно посматривая на падающие лепестки звезд или читая загадки, написанные тенью колебания воды в озере, в сердце живет одно - ты (твоими руками умягчены веточки и постелены мне под кроватку, когда я был совсем маленьким, твое дыхание наполняло белое мерцание кисеи таинственного грота, и блеск твоих глаз хранят его алмазы, везде, в каждый миг ты со мной, в счастливом полете мечты, в элегической ностальгии по несвершившемуся, ты приняла мои страхи, как свои, твоя кротость закралась мне в грудь...)
Что с тобой сейчас, нежное творение нашего короткого мгновения? Где ты? Успею ли я?.. - бросаюсь лететь обратно, к той частичке твоего мирка, что посмел оставить, может, меня поняли, все, как было?.. И напрасна моя тревога, и снова встретишь меня в своих объятиях, снежно-розовых, чарующих вышинах?..
Черно-красное, тусклое небо, повсюду - следы побоя, разбоя и жадности, злости, ярой, бессмысленно-хаотично перемешавшей грязь с тихим, хрупким льдом, под которым должны вот-вот родиться цветы (они сломлены, выброшены, растоптаны); депрессивно-плаксивая слизь еще не простывших следов, равнодушно втоптанных в крону молодых деревьев - ты среди этого?..
Пустое, раскромсанное облако теперь обрюзгше куксилось на всякое смущение, словно предлагало радоваться новому порядку, где вот так живут, и нечего бледнеть и краснеть в дрожащей догадке...
Надломлено, не имея сил сказать ни слова, метаюсь искать тебя - хоть частичка, хоть след, я жажду снова быть с тобой, даже сейчас, я все равно люблю тебя!..
И точно в отклик на биение моего разбитого сердца несколько снежинок и тонких розовых лепестков попались на глаза, они беспокойно кружились, как бы ища выход, своих сородичей, прежней тишины и светлого тепла твоей красоты (все из-за меня тоже! Проклинаю себя, хочу провалиться сквозь землю, может, это искупит мою вину перед тобой?)... Лепестки и снежинки, чуть порванные, мерзнущие, но такие трогательные и прекрасные (ты все еще тиха и прекрасна: память рисует неумелые улыбки мишек, дрыгавших лапками от щекотки изумительный кремовыми бабочками, цокот незримого дракона ночи, чешуя которого соткана из светлячков, цвиркающих и сияющих хрупкими лепестками крыльев, крох светло-розовых рыбок в реке... - они так далеко теперь, вот, кажется, вернутся, но... Нет!..)
Улетели листья, эти светлые, тонкие облачка солнышка и месяца, унося с собой их, без тебя, и как в память, в преданность, самоотверженную, бесконечно добрую, кружатся теперь лишь пару лепестков и снежинки, только... Будто хотят бежать из лабиринта этого серо-мутного лезвия, ищут выход, усталые и все еще наивные, свежие, живые частички твоего сердца...
Я поднимаю их туда, где мы снова будем вместе, где ничто не нарушит покой светло бело-розового роя облаков, не жалея сил и не оглядываясь, превозмогая рвущиеся жилы сердца, поднимаю их к тебе, спешу вернуть, ввысь, роняя капельки своих сил, что тоже превращаются в белоснежные лепестки, когда закат падал на них - они становились алыми, совсем как твоя тихая улыбка (прости меня)...
Там, с тобой, вернусь туда, где я не знал тревог и, полусонным малышом, любовался на снег и кружившие лепестки вишни, умиротворяюще они кружились…

[GazeRo888]

Глаз Полифема

Я посмотрел в себя - море снова охладело, то, что обещало быть без края, без дна, оно просто было...
Теперь мне стыдно, оно больше не волнуется, и куда теперь поплывет корабль, единственный, маленький - мое сердце...
Пробую вспомнить, как было - много раз, из забавы, ранее, смотрел на оставленные ветрами корабли, они стремились плыть, но не могли, так и утонули, мне было все равно, теперь страшно - что будет со мной?..
Когда-то я жил с братьями у берегов заброшенного острова, охранял стада отца, что напоминали кудрями белой шерсти волны царства его; и братья камни убирали с горных склонов, освобождая солнцу почву, чтобы росла трава и питала овец, так ходил с ними, ел сыр, пил воду и скучно спал, а днем все видел тот же берег...
Единственный глаз обводил горизонт, слуха касалось беспечное блеяние питомцев братьев, морской воздух вызывал странное чувство, что и днем спится, и в то же время надо бодрствовать, рассеянно, в тоску вкрапливалась каждая частичка бриза, все тихо и растет, течет своим ходом...
И мне стало интересно, что же мне делать, чтобы развлечься? Беседы с братьями стали все реже с момента, как я вырос (я самый младший), да и обижен я на них - они все бродят по своим делам, под вечер равнодушно угощают, поддерживают общий костер, а после снова уходят в пещеры, а когда мой глаз восторженно ловил новый рассвет, и бабочками рассыпалась в нем радуга, а я, еще совсем крохотный и несмышленый, бежал за ними и ловил руками, бережно сажали на высокие плечи, улыбались, подносили облачко в форме бабочки и катали на нем...
Теперь этого не стало, а всякий раз, как встречаю напоминание неба - радужные бабочки, смотрю с грустью вслед - печаль берет меня, я уж не могу одним своим видом приблизиться к ним, хотя руки вольно гладят и даже играются ими, это не то - нет радости, стало все слишком легко и одиноко (сам могу теперь вспомнить детство, поносив на руках радушную жемчужину света, и лишь); глаз устало и с тоской отмечает ее контуры...
Впрочем, быть может, пора окунуться в прежние заботы - мне надо вывести стада, остричь овец, потом подоить и приставить ягнят к матерям, охранять их забавные игры и сон, милые детки, живые барашки волн также, как и они, бегают по синей ночной глади, по которой пробегает зябью лунный свет и ветер, прыгают по бугоркам, догоняют друг друга, в шутку дерутся, и каждый спешит ко мне...
Вот-вот оно, ужели? - с трепетом радости думаю и радостно наклоняюсь к ним: овцы, все, старые и малые, жались ко мне, терлись умильными, кажущимися, от шерсти, почти шарообразными фигурками, сворачивали губки и легонько ими касались моих рук, живота, ног, до чего дотянутся, заглядывали в глаз с милыми мордочками; я с увлечением, бережно стал гладить их, брать на руки, обнимать, кормить, поить, купать, лечить, стричь, осторожно играть с ними, подкармливать и укрывать от ветра, царящего в суровой пещере, но...
Получив уход и ласку, так же возвращались к своим простенький круговоротам шерсти и ножек, блеяния и ускакивающих резво себе обратно на пастбище, как будто ничего и не было или точно все было так, как должно быть, и уверены, что и всякий раз я буду их так обнимать, греть и холить; другие требовали еще пищи и ласки и через ласку получали еду и через еду давали реализовать на себе желание потрогать их мягкую шерсть, ушки, погладить реснички и осторожно провести по мягким губкам...
Отчаянно даю по шее ближайшей овечке, крепко наконец осознав это, от расстроенных чувств - собственно, за что я должен быть так мягок с ними, с творениями, что не были мною созданы, если они все себе живут, и на меня так лестно смотрят, на своего хозяина, оскорбляют ложью этой пустой лаской мой глаз?.. (отворачиваюсь и отпихиваю прильнувших овец - они, как бы ничего не понимая, продолжали меня обнимать плотными тельцами)...
Ну что делать, если они такие? Они тоже как я хотят, чтобы о них заботились - скользнуло у меня в мозгу (вытираю слезки животному и примирительно легонько целую в тихий лобик). Тоже! - повторилось у меня, как гром, как эхо взгляда на самого себя, ну тогда вопрос иной - а почему?..
Долго я искал взглядом ответ на этот вопрос, обводил им острые неприступные скалы, которые были отвесными и дальними, и только мы с братьями смогли тут жить, тяжелые камни, что выше любого человека и с тупыми камнями, которыми мы выиграли битву у кентавров, защитив честь нашего рода, морского народа коралловых долин и чудных ракушек, жемчуга и живописного моря, и это все тут, у моих ног, это дар отца, богов...
От братьев я слышал, что далекие государства от нас и земли чтят своих царей, и все ему отдают, понимая, что цветут благодаря ему.
Так я размышлял, когда увидел... как в воде у берега, вместе со звездами в море плескается удивительное создание, с чистыми глазами, переливающимися волосами, бледное, точно сотканное из дымки ночного тумана - то была ты, Нимфа; ты увлекла меня в себя, с того момента каждую ночь я выходил на берег, посмотреть на твое купание, одежда твоя сливалась с волнами, шепот их прибоя заглушал биение моего сердца, ты улыбалась дельфинам, прильнувшим к тебе, подобно тому, как мои овцы жались ко мне, и кружилась на разных глубинах, не боясь утонуть (когда ты в ней, вода казалась моему глазу облаком, только сине-зеленым, я словно держу его в руках, тихо, мысленно)
Долго просил я тебя покинуть море и остров мой, быть вместе, приносил в жертву Афродите самого хрупкого ягненка, спускался с риском и нырял за жемчужинами для тебя, долго пытался сказать тебе только одним взглядом, мечтательным вздохом, томно целовал бедное одеяло, покоряясь воображению и тоске о тебе, так долго...
Однажды я (пронзительно-остро помню, как) пришел к тебе, на колени упал и взмолился - все отдаю, все разделю с тобой, только люби меня, обнимаю, целую, ласкаю самозабвенно; на это ты молча отвела меня, взгляд от моего глаза, пошла вглубь так быстро, что можно было не заметить; но, ошеломленный, я бросился в вдогонку - постой, куда же ты? Тогда ты рассмеялась дымкой, и скользнула быстрее морской дымкой, я пошел опечаленный назад, как услышал... твой смех и речи о том, как неуклюжий циклоп снова жемчуг подарил... И слышал чужой голос, юноша Пана был с тобой!..
Как ты могла?!.. - кровь облила мне бешенной, сокрушительной волной сердце. Ты не будешь с ним! - зачеркнул я прошлые грезы валуном, которым запустил в сына правителя лесов, что украл твою любовь ко мне; он упал, разлившись рекой, трусливо побежавшей в алой полоске заката вдаль, ты улетела за ним, навсегда, бросив в острое ущелье и след памяти и себе - корону невесты, подаренную мной; все кончено...
Ты был прав хитроумный чужестранник - Никто ослепил меня! - мой глаз был затуманен жаждой надеждой на счастье, как призрачна она, как быстра и сладка, тяжело, усыпляюще сладка ее горечь; холод внутри, пробую его растопить воспоминаниями, но лишь мираж, боль, и, как камень, кидаю в себя отчаяние - моя душа тонет в пустоте, в повторяющейся снова наступившей, я наблюдаю ее глазом...
Я смотрел в себя - море охладело, то, что обещало быть без края, без дна, оно просто было...
Мне стыдно, оно больше не волнуется, и куда теперь поплывет корабль, единственный, маленький - мое сердце?..

[GazeRo888]

Ответ... в Филе


...Однажды и маленький и любопытный щенок Филя... аккуратно потянулся после сна и ощутил - как сверху, возле его мохнатой круглой головки, все теплело что-то большое и мягкое, как одеяльце.
Со всех лапок он устремился к зеркалу - ничего подобного не было - смотрит лишь на себя бравый Филя, нюхает мокрой шаловливо двигающейся капелькой носика воздух да хвостиком виляет.
"И где ж оно?" - еще чуть пофилософствовал щенок, а потом, как ни в чем не бывало, побежал кушать (неподалеку апеттитным запахом и приятной сочной формой ждал кусок мяска).
Радостно трудится ротиком малыш над ним, забывая обо всем на свете, и в то же время что-то подсказывает - нечто возле макушки никуда не делось (незаметно и с мурашками наливается оно словно пузырьками явно витаминов)...
"Ой!" - аж отпрянул от тарелки смышленый малыш, как четко поймал это ощущение: нет, это определенно что-то загадочное и, вероятно, его, нужное промелькнуло у него в голове - подумалось ему, и опять он усердно заперебирал лапками к зеркалу...
Но по дороге... Мячик! Восхитительный, как вишенка, самый чудесный в мире мячик! - и, несомненно, не мог спокойно пройти мимо него забавный Филя - давай играть, догонять и легонько его шлепать и кусать (а он выскальзывал из мягоньких зубиков крохи, чем превращал его упражнения в одно маленькое счастье)...
Догоняет щенок мячик, а сам вновь чувствует - что-то, неподалеку от смешно развевавшихся его ушек, вновь дало о себе знать (легонько-легонько... подпрыгивало и покачивалось при каждом движении); отчего Филя решительно, не забыв мячик в зубках, направился по маршруту к зеркалу, дав себе установку смотреть в него внимательнее и узнать, что там такое таинственное у него есть...
Присел перед отражающей гладью на задние лапки, заглянул в нее бусинками глазок - тот же знакомый милый кроха - ушки, носик, мокрый, как язычок, грудка, лапки, хвостик... Слегка повернул голову - и увидел - как складочка между головой и спинкой тоже повернулась - густая, чуть оттопыренная складочка.
"Вот что у меня есть! - Восхищенно рассматривал находку Филя, спросонок почесывая лапкой ушко. - Но зачем она мне?".
И опустил глазки, задумавшись. Перед ними вдруг промелькнуло мгновение, когда он был совсем маленьким, рядом были братики и сестрички, папа с мамой.
Вот он сонный приоткрыл ротик, еще не умея сказать и ходить, а кушать он уже умел, чуть попискивает от голода. Подходит папа и... осторожно берет за вот эту самую штучку, Филя живым комочком висит на ней в его сильных зубах, не падает и умилительно ощущает его присутствие рядом, будто капельку летит! "Прилетает" к молочку в блюдце (папа осторожно его приземляет, приглаживая носом складочку и ложиться рядом)...
А вот он, совсем еще крохой, гуляет с мамой и другими щенятами на свежем воздушке, он только научился бегать и вовсю наслаждается приобретенным искусством - ловит бабочек, ищет игрушки, прыгает и резвится... Так увлеченно, что забывает - вот-вот и упадет в ямку, где острые неприятные ветки и камни! К счастью, мама подбегает и аккуратно берет его... Опять же - за эту складочку и относит на безопасное место от ямы!..
...Вернувшись в теплый домик, он, еще не устав играть, начинает общаться со своими братиками - есть более младшие, есть постарше, но с ними всеми интересно и весело понаблюдать козявку, поиграть в догонялки, пообсуждать что-то... Например, кто больше умеет, маленький Филя очень был уверен что, хоть есть и постарше его члены семьи, а он уже самый смелый, самый сильный, самый... (ну, хвастался, проще говоря)... За что его старший брат смачно цапнул за... завсегдашнюю складку между головкой и спинкой, не со зла, чтоб воспитать...
И растет с тех пор наш малыш воспитанным и умным, за что не только получает вкусные косточки, игрушки и прогулки на солнышке, но и море любви и ласки, тепла от друзей-людей (ему так нравится, например, когда проведут рукой по складочке или легонько понажимают на нее)...
"Как хорошо, что все свое ношу с собой и оно так полезно!" - завилял хвостиком Филя перед зеркалом и помчался играть с солнечными зайчиками, что жарко щекотали и прыгали по его складочке...

[GazeRo888]

"Нарисуй мне дождь!"

... Капельки его дождя просто чудесны - они напоминают мне наше свидание. Кажется, тогда ты кротко взяла розу и долго смотрела на нее, как капельки дождя становятся ее росой...
Я тоже опустил глаза, с трепетом нащупывая мысленно ту дождинку, что была одной на нас двоих, я ловил ее в сердце, обещал ей все чудеса и богатства нашей страны (она бы стала жемчужиной, назову ее в честь тебя - Жемчужина Герцогини).
Мне говорят, что я не только Шляпочник, но и Безумный - приближённый улыбающийся Чеширский кот льстит милым выражением мордочки и безнаказанно доносил обо мне, о моих записках к тебе, за это получал бесплатное приглашение на крикет и на кексы к Королеве Червей...
Ты, как бабочка, что в свете луны, казалась сияющей белоснежными крылышками, снова улетела в ночь, так быстро, что я не успел, не смог забыть те редкие, но упоительные минуты, когда шел дождь, он шептал безмолвно мое признание и грустил вместе со мной, что скоро ты опять уйдешь...
Смотрю на окно, где играет искрами его туманная вуаль, пишет чувством за чувством мои вспоминания, незаметно падая прямо в сердце, как миг, где...
Ты смотришь мне в глаза, внимательно, с вопросом, словно забыв, что тут нет логики и потому ответа нет, есть игра слов, игра карт, игра зеркал и музыки, и лишь иногда...
Тишина и ночь, и красивые капли будто целуют стекло звездочками оттеняют твой взгляд, они, словно...
Упавшие с неба мечты искрятся в его капельках, они обнимают на прощание твой опущенный взгляд, тот тихий, кроткий взгляд на розу, потому лишь шепну тому, кто придумал меня и тебя, все это:
"Нарисуй мне дождь!"...

[GazeRo888]

Лабиринт Орфея


Усталость, как кажется, сладко утопить тебя в мягкой подушке, вокруг темнота и сон...
" - Я помогаю тебе летать!
- Но я не имею крыльев...
- Ты же видишь меня, хочешь вернуться ко мне!..".
Ничего не сидит в голове, кроме этого разговора, он произошел ночью, между мной и молодым волшебником, что из редко появлялся и давал мне возможность поучаствовать в сказке...
Что за милые, трогательные сказки - в них есть радужное солнце, и снежно-светло-розовыми звуками наполняется мазок картины о единороге, миг - и уже гуляешь с ним в светлом-светлом лесу (где-то в глубине слышится хруст веточек - мои верные друзья - белоснежные, огромные полуморские свинки-полульвы - кады - вы все так же радуетесь мне...
И темные коридоры, глубины моря, восторгающие моржи на берегу, дворцы в пирамидах - все подарил мне ты, Орфей? С твоими глазами как-то сталкивалась, в них читаю лишь одно: "Смотри, это все, о чем ты на самом деле мечтаешь, смотри, будь со мной!..".
И тепло, и мягко, и спокойно, но... не оттого ли я иногда пытаюсь убежать от этих миров, что мне слишком больно, от того, что они закончатся, сейчас дождь, удобно размыслить - как быть?
Ведь еще миг назад мне было хорошо, я была воительницей (хотя не умею стрелять из лука или не поверю, что не боюсь при битве поранить соперника), принцессой, хоть это время прошло и та страна с пагодами и вишнями далеко; увлекающимся детективом, что смотрел за снежной пещерой с самоцветами, куда отправились двое бурундучков - отпечатки моего детства, моего внутреннего мира, бессознательного...
Именно так - отпечатки, осторожные дверцы, что приоткрывает мне он лишь на время, нашептывая, как мне легко будет освоить игру на арфе, как здорово писать, нет ничего лучше снова возвращаться в память, в ее дрему - так тягостно и незаметно солнце, как неподвижное, в той же точке вдруг становится белым...
А все ради одного - чтобы оставить у себя бродить по лабиринту (Орфей, зачем тебе это?) мне стоит не спать, не хочу спать!..
" Вижу три ряда ступенек, каких не приходилось встречать - на каждой из них по несколько более мелких, и, как в зеркале, они отражаются в потолке, из-за туманной синевы вокруг - пузырьки, метающиеся огненные кругляшки, что выдыхает дракон... Твой страж..."
Я победила его, почти всех, и ты не выпускаешь, Орфей, вижу, как смотришь на меня, стоящую перед тобой в белом платье, в тон волосам и коже (вероятно, ты уловил, как привлекательны, странно интересны мне альбиносы, или мне так красивее, несомненно, ведь ты не можешь оторвать от меня глаз).
Ты и сам такой, только старше, таинственнее, твоя внешность закрепила в моем сознании, что от тебя надо бежать со всех ног - зачем ж тебе эти разноцветные глаза и приоткрытые губы (ты все сказал сам собою - "Останься у меня навек!) А зачем - лучше б и не догадывалась...
Но намеки у тебя выходят прекрасно, ужасающе - я до сих пор помню, как пряталась лестницами от твоих обличий (у тебя их так много; и теперь настоящее - белый, кажется, невинный и тихий, а глаза так и смотрят...
Вернись, прошу, вернись в место, откуда ты прибыл - в заэкранье смартфона, в странички неосязаемых мифов, и сделай свое царство мирным, без черных жуков и белых слизких масс, ты мне не даешь их убить же, ну я знаю - они выжили, жалость моя творца к ним победила рассудок (и я оправдываю, я прячу их уродливые формы, чтобы умилостивить тебя, и наврали твои биографы - не Апполон повелитель муз, а ты - под твои чары они навевают сюжет или реплику...
Ты все даешь, а просишь взамен одного - "Будь со мной", но разве я тебя люблю? Спасибо, ты - моя верность и ностальгия, благодарю, ты - моя игрушка в бесконечной паутинке - дом - места - дом (жду, терплю, и все так)...
И тебя, Орфей, хоть может, тебе и больно это слышать, ты чувствуешь себя живым, похищаешь мою память, мой ум и создаешь каждый раз новый иди похожий мир для меня...
Но я чувствую себя гостем в твоем лабиринте, поражающими воображение многоэтажками с перевернутый и оборванными лестницами и огромными пробелами в парапетах, с мягкими обивками огромных залов для концертов или цирка, ты приносишь мне в дар самые изысканные украшения, сласти, ты погружаешь в сон во сне и о сне, где сон о...
Твоих несказанных мыслях (это они ко мне тянутся щенками, такими радостными и маленькими, восхитительный щенятами?); я завожу легко машину и еду в надежде проехаться по твоей логике и расставить там все точки, но...
Не получается, и точек нет на ее картах - с окна моего дома - целый, огромный мир - прямо передо мной - экзотические тропики, по отдали - мини-океан с льдинами и снегами, справа - леса и деревни, замки Евразии, да еще - острова, волшебные джунгли... Или необычный вид - центры, я гуляю дальше от дома, где мне все так знакомо и вдруг...
Ну мини-искушение - полным-полно чипсов, да надоедает ими угощаться, топаю вниз, за угол - сладости, море (им отводится полкухни и все мало ), мало интересно, дальше - тропинка, поворот, проломы, промерзь, (и в реальности так)…
Ты грозился мне давным-давно алой больницей с костями и богомолом на розе, что ничего милее твоих владений не будет, и заставишь меня слушаться, заставишь...
Но нет, Орфей, не выходит, я уважаю, тебя, ценю все, что ты мне даришь и даже стараюсь перенести на творения, и пусть они прославят твой труд, но...
Мое будущее ты сохрани, будь другом, ведь ты бог снов, импульсивный, но понимающий - прошу, не трогай мое сердце...
Орфей, ты все смотришь и читаешь, алчешь прочесть все, что было, чтобы воспроизвести, спрятать в свои образы и, приведя меня, убедить: "Но все, что ты когда-то желала - здесь, останься со мной!"... Может, я права и ты хочешь сделать меня богиней своих сказок, вместе ими владеть, передавать и быть довольными, что я приношу их в мир и получаю дары, но...
Ты закрываешь глаза на то, что я мало спала, рано уходила из твоего царства может, не знаешь или наоборот интуицией чувствуешь, что когда возвращаюсь, я не смотрю на тебя, просишь подойти - не подхожу (чего ждешь ты - неясно...)
" -И я жду того же! Или ты думала иначе?..
- Прости, но... Ты лишь мои сны!
- Но не я ли отражаю все, что ты хочешь?..
- Пора вставать, покидаю твой лабиринт… Надеюсь, ты меня простишь...

[GazeRo888]

Розовый танец


... Я не могу его забыть, как снежинки уходили вдаль, они утешали меня и говорили: "Ты найдешь покой"; я пробовал жить, не обращать внимание на холод, но его стало много...
В лесу я долго, словно всегда жил среди вырезанных белых веток и тишины, холод был мягким и успокаивающим; "Все будет хорошо" - уверяли отблески легких его перышек, словно пухом летали, гладили щеки...
И, как бы мирно сосуществуя, любуясь ими, не трогали, не закрывали в равнодушную твердь лепестки дикой вишни рощи, хрупкие, радующиеся искрам снега, какая красота...
Быть может, она - моя ниточка надежды, аромат ее перемешивается со свежестью воздуха, ягодки, словно капельками алых глазок сказки, увлекали в себя взгляд...
Ты словно любишь мои шаги, мое осторожное дыхание, очень, как будто не сможешь без них дальше жить, твоя красота бессмысленна, если ее никто не видит, хочешь сказать ты, день проходит улетающей белой птичкой...
Слышу ее голос сквозь тяжелый, вытягивающий силы, сон - уносящийся ввысь, легкий, и каждый лепесток на выточенном белоснежном деревце дрогнул - слышит ее...
Бреду на звуки - теплые, утишающие, каких не слышал никогда - воображение радостно цеплялось за их ласковые незримые бусинки, осторожно рассматривало их, изумлялось чистоте этих снежных, невидимых лучиков...
Влекусь дальше, с замиранием сердца наблюдая, как ветерок поднес волшебную мелодию ближе, она становится ближе, распускается танцем розовых лепестков среди переливающейся белой тишины...
Иду дальше и вижу - в нежно-розовом кимоно танцует девушка, я никогда таких не видел - тихая, с добрыми глазами, прекрасная, кто она и откуда? Не нахожу ответа, только падаю на снег в бессилии...
Она танцевала, точно белая птичка, светлая, от нее он медленно развивался, стыдливо скрываясь в лепестках и снежинках, он украдкой касался меня, забирался куда-то глубоко внутрь, лоб, глаза, губы, шею,.. - все укрывал, как невесомый дождь...
Все это отражалось в ней, от нее, во мне, каждое ее движение, осторожно, в душе, и она дрожала от предчувствия, неслучайно я встретил эту девушку, она необычная, почему я не могу оторвать взгляда от ее танца?..
Вот она приподымается на цыпочки, как будто кружится, взлетает с открытыми крыльями, хочет лететь, но не может - вокруг снежинки и лепестки, розовые, точно грустили, что останутся одни...
И она аккуратно наклоняется их, обводит, точно стараясь погладить, утешить, взять на ручки и подтолкнуть к белому высокому небу, где-то там оно тихо рассеивается розовыми искрами в закате...
Уж близко ночь, как быстро, холод становится ниже и сильнее, а я не могу, заставляю себя подняться, но не могу - не хочу уходить из этого бело-розового леса, его феи, танцующей так красиво...
Дрожу, тянусь к ней - тяжело, это не иллюзия, я замерзаю, не покидай меня, кто бы ты не была! Пусть я стану забавой твоего леса, пусть... - про себя страстно молю, но не смею сказать ей...
Она посмотрела на меня, подошла, тихонько и ласково стряхнув с пряди на моем лбу снежинки, и опустила взгляд, прочитав в моем: "Я могу бесконечно смотреть на тебя, я... тебя люблю!"...
"Да... Твой розовый танец - моя душа, она ожила, даже сквозь снег, в закате, я становлюсь частью твоего леса и тебя!" - продолжали мои глаза, я впервые боялся темноты - вдруг она заберет эту белоснежную сказку и тебя, ее фею?..
Закрываю глаза, целую эти мгновения в сердце, не в силах отпустить от век хоть одно движение, небесно легкого, белоснежного танца девушки, что осторожно стала мне их гладить, ее рукав был мягким, как облако...
Она напомнила мне мою жизнь - я шел все вперед, в поисках покоя, но нашел его в ее лесу, где все тихо кружатся лепестки и снег, и она в танце, под тихие плавные мелодии, сквозь сон чувствую это...
... Я не смогу это забыть, как снежинки уходили вдаль, они утешали меня и говорили: "Ты найдешь покой"; я пробовал жить, не обращать внимание на холод, но его стало много...

[GazeRo888]

Праздник "Стального грифа"

... Это когда все пираты вместе, спокойно пьют себе ром, играют в карты, танцуют и поют песни, по крайней мере, так было всегда, но раз...
Когда на море образовалась пена, что складывается в узоры, а в календаре капитана красным обведены были цифры 3 и 1 рядышком, "Стальной гриф" стал как сам не свой.
- Вот тут поставьте лестницу, вон там посыпьте ее снегом... - Запыхавшийся Рашпиль бегал по всему борту, чтобы успеть выполнить все желания их молодого, но грозного хозяина - Дона Карнажа.
- А зачем? - только и умел промычать его великорослый и малословный друг Самосвал.
- У пиратов - свои причуды! - философски изрек тот, поправив красную шапку с белым бубончиком, надетую наспех поверх повязки, он озабоченно рассматривал список всего, что уже сделано. - Так- так... Осталось нарядить елку...
- Я - елка! - восхищенно вдруг проревел гигант-напарник.
- С чего ты взял? - выдохнул забегавшийся Рашпиль.
- Потому что Дон, как я что сделаю, обращается ко мне: "Да елки-палки! Опять ты так сделал!"...
- Ко мне! - распахнулась дверца его кабинета, что было б для этой парочки равносильно путешествию в Бермудский треугольник.
Пираты обреченно вошли - более маленький - трясся от страха, Самосвал был невозмутим и серьезен.
- Что такое праздник? - спросил Карнаж, как всегда с приятным взглядом, улыбкой более радушный и даже веселый.
- Когда мы еще живы! - с намеком пискнул Рашпиль.
- А еще? - подмигнул ласково ему капитан и обратился к горе-Самосвалу.
Тот долго напрягал мозг и воображение с памятью, потом решился и хмыкнул:
- Когда я - елка!
- Да елки-палки! - вспылил Дон Карнаж, с досады перерубив саблей старый стул, не понимая, как можно не знать, что такое праздник.
А друг щупленького пирата счастливо улыбнулся с видом: "Ну вот, я говорил, что я - елка!"; Дон Карнаж не смотрел на них - он стыдливо смотрел вовнутрь себя.
Быть может, каприз бывает и хорошим? - задавал он себе вопрос. И ответ просился...
Бело-синим шелестом. Он подошел к окну - снег, что был на волнах тяжело и уныло плескался... Ветер - снежинки взметнулись, легко, радостно.
"Свобода!" - подумал он, романтично потупив взгляд, с облегченным сердцем провожая снег. "Красота в ней..." - размышлял он, совсем забыв, что двое пиратов верно ждут его поручений.
Он еще раз взглянул на них - да, порою, они испытывали его терпение, подводили, но ценили, несомненно ценили в глубине души, хоть, чтобы скрыть это, боялись и обзывали за глаза.
"Да, все верно!" - решил он и, обернувшись к Рашпилю и Самосвалу, тихо сказал:
- Праздник - это подарки! Вы свободны!.. Удачи и не поминайте лихом!..
Он отдал приказ спустить шлюпку им и дал провизии с сувениром на дорогу, провожал глазами в окне, задумчиво, с улыбкой, услышав эхо Самосвала - "Я - елка!"...

[GazeRo888]

Дождь сакуры

(..." Каждую его капельку провожаю с грустью, уже ль она больше не будет такой, как однажды?" - вздохнул Кабуто и нехотя отошел от балкона своего дворца, на перила, крышу которого все падали тихо розовые ароматные лепестки)...
"Мне говорили мои дальние родственницы - Их Высочества Селестия, Луна - "Ты не грусти, в твоей стране же полно таких деревцев, и каждые из них цветут или цвели так же красиво"..." - размышлял молодой король дальнего края, где с алым солнцем тоже вставали и общались, играли, любовались черно-белыми мишками и маленькими лисичками неунывающие пони.
Они любили этого юношу-пони, который с тихим радушием проведет в покои, выслушает, поможет всеми силами, защитит, и каждая лошадка знала, что даже когда она спит, ее охраняют его чуткие карие глаза; приятно-зеленый с темно-синей крышей замок его был виден из любой точки дальней, сказочной страны...
"Может, они... правы?"... - задумчиво опустил взгляд Кабуто - на груди и плечах блестел массивный ошейник из сияющего металла мягкого зеленого цвета, капелькой в его середке был нежно-розовый камешек в форме... лепестка (все в тон аккуратненькой короне, все напоминало о сакуре!
Он еще раз поднялся в высоту на огромных сильных крыльях, чуть переливающихся, почти прозрачных как стекло, темно-синеньких, формой напоминавших не то крылья дракона, не то - бабочки - и совсем близко оказался белоснежная ягодка луны, от нее тихо-тихо падал сияющий пух на синие волны травы, на камешки и мостики, журчащие ручьи и... На живые розовые облака садов, шелестящие, дышащие, распускающиеся и сливающиеся с дождем лепестков, что, вроде бы, так были похожи на них, но...
"И все же - это моя сакура... - пони-правитель все раздумывал, осторожно опустил голову на массивные доспехи, в тон ошейнику, что охватывали передние его ноги, приземлившись на сгусток тумана, жемчужно мерцающей паутинкой пронизывающего синеву, - И пусть она в чем-то похожа на другие, не единственная на свете...".
Тут его щеки коснулась розовая капелька того сказочного дождя, что пришел так неслышно - она гладила его вырезанные черные контуры обводки бровок и глаз, уголка мордочки, так аккуратно, что ее прикосновение казалось лишь мгновением; и сколько было в нем одном - точно не желал улетать в неведомый край, боялся, что больше никогда не встретит уютной розовой мягкой перины из похожих на него, своего хозяина.
Кабуто прочувствовал это и посмотрел ему вслед, не обращая внимания на то, как ветер треплет ему коротенькую черную гривку, с длинной челкой, искристую, через которую чуть просвечивался его темно-синий лобик, как бы говоря ему: "Что тебе одна сакура, целые сады ее - твои!.. Не тревожься и радуйся!..".
Он полетел за ним, хотя сонные лунные лучики укрывали его темно-синюю фигурку дымкой дремы; летел, не оглядываясь, за цепочкой таких маленьких, в чем-то скромных, но таких родных ему светло-розовых лепестков (когда-то они впервые открывались под влажными глазками росы, они смотрели на большой и широкий мир, а он каждый день поливал, взрыхлял почву, смотрел на них и... наклонялся над хрупким невысоким деревцем, что родило их, и мягко обнимал, стараясь не помять), что, беспомощно кружась в порыве ветерка, уносились вдаль; летел, с трепетом осознав одно: "И, что бы ни было, это моя сакура!.. Я очень ее люблю, я, я... Не покину ее!..".
Миг всего этого снова отчетливо пронесся перед юношей-пони, он встрепенулся и остановился - а как же то тонкое черно-коричневое ароматное деревцо, которому, должно быть, совсем холодно без своего розового пуха? Как он красив, мягок, не хочется с ним расставаться, не хочется, чтобы он улетел...
Но деревцо... "А как же ты? - подумал о нем он, ощутив, как от душевных метаний у него часто бьется сердце, и оно шептало: "Кабуто, ты же говорил мне, что любишь ее... А готов бросить, только чтоб не расстаться с улетающим ее розовым дождем?.. Ты ли это? Или был влюблен лишь в ее цвет?.. Но он уходит... А она еще есть, все еще нуждается в тебе... Ее ли вина, что улетели те красивые лепестки?.. Ответь теперь - любишь ли ты ее?..".
"Да!" - закрыл глаза он и бросился обратно - в глубине дворца, незаметная, стояла взращенная им сакура, казалось, она поникла красивыми веточками, с них опадали и улетали последние лепестки.
"Я с тобой!.. Прости меня!" - одними глазами тихо произнес ей пони и, не боясь быть уколотым острыми холодными ветвями, обнял ее крыльями, стремясь передать тепло, согреть тревожным дыханием, невольно, как в беспамятстве, вызывая магию длинного острого темно-синего рога; а вокруг них все танцевал лепестками ветер, грозясь забрать последний лепесток, что Кабуто отчаянно придерживал грудью... Вдруг...
Он открыл глаза - перед ним стояла, как вырезанная из снега, сакура, робко переливающаяся в лунном свете, на веточках один за другим распускались... лепестки! Он оглянулся - в страну пришла неслышно зима - дождь все ронял капли, только теперь они были обыкновенными, быстро мерзнущими и покрывающими все вокруг белыми снежинками...
"Ты... Такая красивая!" - пряча слезы, прошептал дереву, что не переставал обнимать крыльями, он - холодный чудный невидимый ножик снежного мастера, вырезающий ее более тонкой и загадочной, пушистой от белого своего пуха, словно сделал сакуру птичкой, покрыв очаровательными перышками, но ранил и не дал взлететь (на ее ветках повисли тяжелые ягодки, переливающиеся, алые, приятные)...
Принца не усыпляло очарование ее красотой, нечто проводило в самую его душу каждую застывающую ягодку как слезу - она все грустит... Быть может, о лепестках, быть может, о том, что они летают; щемяще принял это в мысль Кабуто и решительно тихо кивнул головой, выпуская силу рога... И маленькая белоснежная бабочка, с алыми ободочками крыльев, светящаяся, с бледно-розовыми пятнышками в каждом крылышке в форме лепестка, радостно запорхала к луне...
Он долго смотрел ей в след, порываясь улететь, но чувство долга перед страной и отчаяние не давало ему сделать и шага; он только сказал себе: "Надеюсь, больше ты не будешь грустить... Не скучай по мне, моя красавица... Лети...".
Снова вспомнились ему слова Селестии и Луны, и лучик воспоминаний, радости и маленького тихого счастья, что останется с ним, и, кто знает, с ней тоже: "В твоей стране сады сакур цветут и теряют лепестки"; он смиренно вздохнул и хотел пойти вздремнуть ("Счастье будет, если мы хоть иногда будем вместе хоть во сне" - ручейком вливалось к нему в сердце утешение); надо развеяться, хоть на миг увлечься, забыться заботами, хобби (однако фехтование в воздухе мечами с отражением и беседы с пони-самураями из стражи, приемы и театр, чай с гостями и прогулки - все это будет уже не прежним, без нее - быть может, похожей на других, но его сакуры)...
Тихо-тихо что-то опустилось ему на щеку вновь, и торопливо он открыл глаза, надеясь, что все это только снилось ему и деревце вернется, вновь уберется розовым дождем; но - тишина, синева и... Маленькая белая бабочка почти слилась с луной, сияющая, полупрозрачная кроха, улетая вдаль... Он опустил глаза и... Крепко-крепко прижал к себе то, что они нашли - маленький лепесток, что они сохранили, нежный, как ее дыхание...
("Я всегда тебя буду хранить... Спасибо, что ты есть!" - погружаясь в сон, сказал Кабуто, бережно укладывая в крыльях его ближе к сердцу, не то ему, не то ей, не то... Дождю сакуры, что укрывал его вспоминанием о мечте)...

[GazeRo888]

У... огня

...Пришла пора разжечь костер - белое сияние ночью не греет, и не так будет скучно в синей темноте.
Может, и он как я - беспечно сияет, пока только зарождается (пока был маленьким, мне казалось все таким праздничным - и песни табора, и ржание коней, бренчание гитары; золото проблесками радовало всех нас, а зачем?)
Всякий цыган, как я, признается себе, что не сможет ответить - для чего так пленяется золотом, отчего его манит красота девушки, вольный бег коня и забавы с медведем, почему он не боится огня...
Его искорки разгораются и напоминают распустившиеся листья, наперебой шепчут: "Вот ты и вырос, вот и волен идти и делать, что хочется"; как лукавит судьба в нем - нет господина ему, но без рук человека он не сможет долго гореть, нет господина и нам, но хлопочем, бродим по миру, чтобы из века в век, каждый из нас смог найти то, что называется "радость"...
Но как незримая и солнечная птичка летит все она дальше, быть может, туда, где живут в тишине храма и ничего не надо, только ощущать рассвет на своих глазах; а, может, она там, где выковывают историю мечи и суровые морозы; мы же ищем другого...
Оно рисуется в сумерках в переплетениях искр, ручейков огня, зовет, туманит ум ради воплощения себя, но что это и когда придет к нам - смогу ли ответить? Исправно выполняю поручения табора и вожу медведя, продаю коней, и нахожу золото, приношу...
Карты, вино и яства - вот во что оно превращается, в мое будущее, где все так же забавы надо покупать и свобода звенит золотыми оковами; а не их ли мы жаждали более всего на свете, не о них ли тоскуем, пытаясь обмануть грусть песнями и танцами, не эту ли печаль скрываем под пестрыми рубашками и платьями, под украшениями и образом беззаботного народа?..
Так думал я и смотрел на огонь, безразлично тянувшимся ко мне краешком язычков (просто любопытно, это что-то новое?) Подумать только - и им, как нами, движет любопытство - тоже приходим в новые города (быть может, там будет новые мотивы?); заводим новых лошадей и подруг (с целью проверить иногда - какой оттенок ощущений появится от свежего бега или новых черных глаз?); меняем наряды и еду...
"А все по-старому - наверное, думаешь ты, мой молчаливый жаркий приятель, хрустя сгорающими поленьями, - Вот сидит что-то большое, о двух руках и ногах, с головой, где карие глаза очень внимательно на меня смотрят, точно спрашивают... Ну что я могу тебе сказать?.."; и каждый раз одежда приедается, песни городов об одном и том же - о хлебе, зрелищах и любви, и порою, даже она становится чем-то знакомым, не несущим прелести новизны, как и знаешь так же, что и самый быстрый конь устанет бежать, и цокот его копыт - ритм один, хоть будь самая необычная у него шерсть; все как было, есть, и будет...
В подтверждение своих незримых слов огонь щелкнул, разгораясь, чуть отклонившись от порыва ветерка, но, в сущности, он и раньше так делал, и у меня, и у соседей, и в странах, где красиво идет снег, совсем редко, мягко, и где он чаще, чем успеешь подумать: "Вновь снег"; огоньки чуть меняются в алых бликах зари, в мерцаниях ночных светлячков, приятно светятся бледнее в солнечных лучах, но они все на своем месте - в поленьях, на которых разбил костер...
Так и я - ждал все увидеть особый блеск в их глазах, переливающихся золотисто-алой игрой лепестков, что могут обжечь, и в своей внимательности не слушал иногда песен друзей, что старались меня развлечь, не смотрел на, вздыхавшую по мне украдкой, девушку, не играл с медведем, очень грустившим на привязи, и золото не перебирал - что мне его суетное сияние, когда у огонечков живое, волшебное, оно согреет и выслушает, не посмеется, не позавидует, оно останется со мной навсегда, не то, что что-либо другое в мире...
И вправду - как-то незаметно, тихо мелькали в мерной их песне дни и ночи, года, стороною прошли дожди, распускавшиеся живые и нежгучие листья, теплое солнце, друзья мои ушли с другим табором, девушка в надежде на радость убежала в город, медведь от тоски по лесу умер, конь покинул (я остался совсем один, и только огонь впереди, жизнерадостно все мерцает себе переливами, как бы говоря - "Еще успеешь"...
Быть может, он не прав и не стоило так ждать чуда - оно, настоящее, тихое, такое привычное, прошло стороной, и другие поймут это раньше, и насладятся этим и будут рады, если будет у них любимая подруга, верный быстрый конь и возможность посмотреть на город, попеть песни и потанцевать, поиграть с медведем у костра; возможно, и они так же быстро осознают, что все это и для других, и не навсегда, но будут рады, очень рады, хоть на миг, если он встретится им!..
Прислушиваюсь к огню - хочется сказать себе: "Глупые счастливцы!" (да это лишь зависть?). Еще внимательнее слушаю свое сердце - нет там ничего, не зависти, ни гордости; я прожил, как другие, впитывал огонь, и его мотив был мне милее; да только сейчас, лишь сейчас я тоже испытал радость?..
По-тихому, медленно горят последние огоньки, если не подложу веток в костер (еще не поздно оглянуться, заново ожить, искать - каждая искра пробует сказать это, но лишь тоненько напевает грусть - не вернуть того, что было когда-то, в миг, где все было праздничным, а я был несмышленым, где стремился узнать, что будет, упражняясь с картами и амулетами, где задумчиво перебирал струны гитары, думая, отчего мне не спится, после того, как встретил девушку)...
Смотрю на огонь - там... словно мелькнуло ее тихое лицо, черные локоны и глаза, тонкие смуглые щечки, ее одно объятие было таким мягким и теплым, как дуновение его; а вот огненным туманом пробегает мой друг - вороной жеребец, как жарко он скакал во весь опор, чтобы я смог обогнать ветер, чтобы мог ощутить себя птицей; сыплется-сыплется золотыми блесточками в огне словно золото - пестрые танцы, песни в каждом блике, города, стремление к радости - моя жизнь, какое счастье, что ты хранишь я в памяти костра, как хранится память в устах моего народа...
Ты все гори, я не буду тебе мешать, впереди у меня еще - жизнь, простая, но такая же волшебная, как твои живительные искры...

[GazeRo888]

Элисон
("Моя любовь... - " )

Раньше я и не мечтала о ней, просто жила, слушала музыку и читала любимые книжки, еще иногда смотрела фильмы, когда хотелось побывать в сказке хоть немного…
Раньше она представлялась мне наполненной необычными красками, говорящими цветами, бесконечными переплетениями солнечного света, и где дождем сыплются конфетки…
Раньше думала, что это – моя любовь. Их я могла есть при любом настроении, когда приходила со школы и отправлялась гулять. Это так чудесно - ходить под солнышком, смотреть на распускающиеся цветы, вдыхать их аромат...
Гуляешь и думаешь, что все так и будет, и цветы будут распускаться для того, чтобы порадовать; они приятно выбирали в себя радугу каждым лепесточком; так легко, что казалось, вот-вот превратятся в бабочек и улетят, щекотать тебя за щечку или ладошки...
Но вдруг - мною замечается стайка пчел, стройно летящая на лужайку, и пушистыми брюшками показывающая, что всем, кто будет им мешать, они покажут жало, а это неприятно и больно; а цветы и рады - важно повернулись к ним, чтобы над ними суетились, танцевали в воздухе вокруг них; и не надо им ни искреннего моего восхищения, ни поэзии, которую иногда им посвящаю...
Что ж, немножечко грустно, и все ж - хорошо, что они есть, эти живые сердечка радуги; вздыхаю и смотрю вслед, издали... Ощущаю мягонькое прикосновение мокренького и мягонького на носике, оглядываюсь - щеночек! Самый маленький, восхитительный на свете, подпрыгивал и просился на ручки.
Беру его и прижимаю к сердцу - копошится, как ребеночек, тычется мокрый носиком в бок, ближе к карману, там где конфетки... Наша общая слабость, дивно, что ты есть и объединяешь нас - отламываю кусочек и угощаю щенка. Он благодарно еще больше потом лезет ближе к лицу, лизнуть...
Гуляем, по-новому смотрятся и не надоедают пейзажи, приходу домой, купаю, укрываю полотенцем (малыш хотел спать); смотрю на его крошечные лапки, головку и думаю - как хорошо заботиться о ком-то...
Проходит день, ночь, так летит год, другой, быстро, по-волшебному незаметно превращая меня в какое-то новое состояние, и щенок стал выросшим - чуть-чуть жаль, и оглядываюсь назад - на мгновение, когда думала, что цветы распускаются для меня, но где они теперь? Ветер проносит знакомые лепестки мимо окна, капельки дождя напоминают пчелок, что суетились вокруг них, но тем было все равно...
Какое ужасное слово - никогда нельзя быть в нем, привыкать к нему, иначе маленькое солнышко, теперь выросшее, но все такое же внутри маленькое для меня загрустит - пронеслось отчетливо внутри меня и беру на ручки песика, а он смотрит на меня тихонько, внимательно, как будто что-то хочет сказать...
Он, теперь я понимаю,.. очень рад дышать, бегать за пролетающей бабочкой, жить, видеть меня, есть со мной иногда конфетки, гулять и видеть... и мою любовь...
Он однажды встретился мне, как по волшебству, тихий, с добрыми глазами, казалось, тоже искал того, о ком ему счастье будет заботиться, и мы увидели друг друга…
Он спас его от колес машины, а мне подарил новые краски в жизни, я чувствую это в миг, когда… просто вместе дышим, гуляем с песиком, улыбаемся солнцу, любуемся цветами и падающими листьями, угощаем друг друга конфеткой, смотрим на дальнюю возню пчелок весной, понимаем это без слов, просто… через взгляд, объятие, просто через поцелуй украдкой; и теперь, когда он рядом,.. даже зимой для меня распускаются цветы, невидимые, но свежие, сказочные, и пчелки-снежинки кружатся над ними...

[GazeRo888]

Трикси-сюрприз

Волшебница и хвастунишка, верная подруга принцесс в сером плаще и просто дивная пони, она однажды...
Оказалась в мешке! В настоящем и плотном, сухом, темном. "Ею совсем не ожидалось!" - самое замечательное в этой лошадке было то, что даже в мыслях она почему-то любила обращаться к себе в третьем лице. Ее первое лицо, симпатичная светлая мордочка искала любопытными глазками дырку в мешке, а второе лицо - магические знания, что-то заволновались и спрятались, как на зло.
Трикси ничего не оставалось, как тихо сидеть в мешке и ждать, что будет дальше. Фантазия и память работали усердно, чтобы не дать своей маленькой хозяйке отчаяться и скучать - ей представлялось, что ее несут на съедение дракону, что готовят к борьбе со снежным духом, что отправляют копать жемчужные рудники... Да мало ли чего придумают?..
"Чем она им не угодила?" - бедственно медленно и скупо вспоминались все огрехи перед пони, что так часто приглашали ее поколдовать и сотворить какое-нибудь чудо: ну да, раз она напрягла магическую силу через пень-колоду - и вышел сюрприз... Бравые фермеры яблочной плантации страны лошадок отлично знают, что вышло - появился коряга-бычок, вреднющий и раз веселый, жонглирующий яблочками и крадущий их, а подойдешь к нему - он в тебя ими бросаться будет...
"Но она ж исправилась!" - поспешно сказала сама себе она и забрыкалась в мешке, пытаясь нащупать дорожку и быстренько убежать; не получилось - ее несли на плече - причем, насколько она узнала по холодным чертам доспех, кто-то из королевской стражи.
"И вы, Ваше Величество..." - горько хмыкнула она в мыслях, вспоминая, как вместе с принцессой Луной пугала светлячков в лесу и выводила радужных, жемчужных, снежных своих, чтобы те навевали лошадкам приятных снов, не было подружки надежнее Ее Высочества, думала она в тот миг.
Тут горе-волшебница прислушалась и задрожала - со скрипом отваливался камень-дверь, гул торопливых шагов выделялся от тишины глубины (заходили в пещеру и некто, должно быть, страшный и злой, выходил к несшему ее в мешке, очевидно, почуяв жертву.
- Эй, лежачие потоки! - сурово окликнул темноту пещеры знакомый ей голос, потом - бум! ("Ой, аккуратнее с ней!" - сердито запрыгала в завязанном мешке пони, как только его сбросили на землю) - Куда? - сильное и внимательное копытце Луны придержало мешок, чуть наступив на него, придерживая, она повторила - Ты, болотодержец несчааастный, выходи, говорят!
- Ваше Вели-ичество! - заикаясь, робко поприветствовал другой голос вскоре, после громкого бух (очевидно, его хозяин мучительно и торопливо отыскивал дорогу к гостье в потемках пещеры).
- Сюрприз! - мягко улыбнулась принцесса, развязывая мешок (в глаза Трикси ударил солнечный свет, она ошалело выскочила, собираясь спрятаться от кары в потемках сталактитов, но только она сделала к ней шаг, как...
- Ты?! Здесь?!.. - охнула она, отпрянув от Стива - речного дракона и старого знакомого, несмотря на давность знакомства, остающегося все таким же малопонятным типом, почему-то до сих пор не вызывающим желания и лишний раз взглянуть на него.
- Только не это! - кисло выдохнул Стив, завидев маленькую волшебницу, жмущуюся к ногам Луны (тоже нельзя сказать, чтобы он был в восторге от ее появления; ее бычок из пня-колоды забежал из города лошадок к нему в пещеру и не давал спокойно отсидеть наказание за то, что плохо следил за рекой: то копытами по камням постучит, то алмазы пожует, то сталактитами и яблоками покидается)...
- Сиди тут и исправляйся! Если ее хорошо выучишь - прощу твои ошибки! - энергично кивнула Луна, обращаясь к обоим сразу, и полетела назад во дворец (старец Стив знал много магии, был старательным учителем и добродушным драконом.
"Вот так сюрприз ей!" - мысли его и Трикси пересеклись и... Произошел сюрприз - они переплелись в примирение, стали прости в симпатию, укрепились в дружбе; удивительно, но это произошло мягко и быстро, в тишине, прерываемой капельками, падающими со сталактит.
Из них Стив научил варить ее волшебную сеть, она потом весело и долго бегала с ними по всей пещере, но поймала бычка; Трикси обернула пойманного в очищающую лилию, которую посадила в реке Стива.
И, как приятный сюрприз на наступающий новый год, живая ленточка владений его, снова ожила, избавилась от тины и лягушек, наводивших тоску на пони заунывным кваканьем, ее живительная прохлада украсилась маленькими жемчужинками, на которые с приятным изумлением натыкались их пьющие или купающиеся носики.
Трикси устроила на рекой салют из сладких капелек зелья, капелька, попадавшая на лошадку, лечила ее болезни, возвращала хорошее настроение, рисовала на шерстке красивый узор; они падали дождем-фонтанчиком, переливались и мерцали, точно падающие звездочки, в лунном свете...
Луна смотрела на веселье пони, долго и задумчиво, потом унеслась неслышно в синеву ночи, тихонько подумав: "Полезно иногда делать сюрпризы ;) "

[GazeRo888]

Штрихи на стекле...

Они прокрались сквозь память и, когда бы то ни было, теперь чувствуются ярче, они рисуют мне счастье, восторг, трепет, от которого стучит учащенно сердце... И все ж что-то резко просвечивается через эту мягкую блестящую дымку (это было не более, чем треснувшее стекло).
Через него вижу капли дождя, впервые чувствую, как грустно шелестят они, как крылья бабочки (несомненно, Королева Червей, ты все еще рядом, только бабочкой). Откуда ты превратилась в нее, могла ли ты? Ведь давно ли лицо было твое холодным, строгим, взгляд суровым, Немного некрасиво, слишком вычурно куцее платье вырисовывало твою тощую фигуру; где она теперь?)
Мне боязно было с тобой находиться, и все же я надеялся, что ты такая только потому, что так требовала сказка - в ней тебя брали с полки, смотрели с содроганием в глаза и потом сажали на трон, украшенный из карт; и ты деланным голосом хозяйки произносила фразы из книжки, это была забава... Скоро ты к ней привыкла, так скоро - я не узнаю тебя, и твои настоящие глаза стали надменными, как презрение читаю в них...
Я заслужил его за то, что говорю вслед за автором: "Подумай, дорогая, ведь она только ребенок, и не более!". Мне сложно держать корону, и не жалею, что отдали ее тебе (моя шея совсем тонкая, фарфоровые руки у меня на шарнирах, да и Король я Пик); тем не менее, мы в одной сказке, мы там имеем "детей, милых крох, идущих парами и держащихся за руки", там ты мне жена. И придворные вновь падают ниц, им завидно, что они не я, не так ли?..
Даже не знаю, смогу ли я им сказать, что жизнь моя на самом деле пуста и тускла, по сути, я немного развлекаюсь, только когда меня берут на руки, поправляют мне стриженные черные пряди и скромный плащ с костюмом, где мелко-мелко виднеется знак пики, потом подводят к зеркалу ("Ну и ну! Удивительно, как я - Король!") и гуляют со мной по дому - лестница, этажи, свечи, красивая, свежая новогодняя елка с бриллиантом блеска от игрушек - это необычная ночь, я ощущаю; что-то...
Внутри меня говорит: "А теперь посмотри назад". Хозяйка, как прочитав мои мысли, переворачивает меня лицом назад - виднеется столик с пыльными карточный домиками - две сдвинутые вместе крупные шкатулки, одна из них с черными ракушками, мой трон, другая - с крупными алыми бусинками - трон Королевы Червей, вон она глядит, насупившись, из-за стекла на полочке, уродливо выкатив худощавый и непропорционально длинный живот в, как всегда, жутковатом платье, и во взгляде ее читаю одно: "Хорошо тебе, мерзавец!.. Вот тобою поиграют и выкинут!.. Непременно выкинут!".
Последнее слово едва не выкрикнулось вслух, недобрый блеск от ее глаз впился в душу и стал терзать, сильно, как никогда раньше. "Мы же правим одной сказкой, где мы женаты и имеем детей, зачем ты снова так?" - тихо я потянул опустившуюся голову к ней - Королева ушла всей фигуркой в потемки, точно спешила убежать, стать еще не красивей и недоброжелательнее. "Ты разлюбила меня?" - прошептал ей мысленно, заранее зная, что она ответит - а ничего, отвернется или наорет; зачем я ей? Всматриваюсь - от души, как от усталого дерева, слетала привязанность, с болью, грустью, с отчаяния мне казалось, что то треснутое стекло стеной нарастало между нами...
"Пусть! Я соглашусь с тобой! И я так хочу!" - бросил я в сердцах и повернулся вперед - впереди мерцали огни из окна, улицы, весело усыпанные снежком, доносились запахи духов, елок, сладостей, пересыпались жемчужной игрой салюты; все навевало мысль: "Вот это будет мое новое королевство, больше я не вернусь в старую сказку, хочу новой, а старую забуду!..". Я жадно ловил ощущения, когда хозяйка со мной каталась верхом и брызги снега попадали мне на щеки, когда она и я слышали музыку, и она кружилась со мной; смотрю на нее и не могу отвести глаз - карие глаза, светлые, чуть золотистые в гоне свечей волосы, щечки со слабый румянцем, юная, прелестная, чистая и тихая...
"У нас будет будущее, новая сказка" - повторял я себе, любуясь ею, и все искал и открывал в ней заботу, ласку, то, чего, казалось, никогда не было у Королевы Червей, я крал у времени мгновения, когда она осторожно прижимала меня к сердцу или расчесывала пряди, когда оттирала от грязи лицо, а они все бежали вперед, сменяя друг друга и не давая подумать, насладиться, уносили нить синевы в стрелки, что глухо и часто забили "бум"; тогда она шепнула, что "пришел новый год, новая жизнь" и легонько поцеловала в щеку.
Голова моя невольно наклонилась и вышло так, что губы мои чуть коснулись ее шеи; она подняла мне голову и, очаровательно слегка смеясь, посмотрела в глаза: "Холодный ты!", понесла, как она сказала, "греться". Не помню как, очутился у камина, хозяйка рядом в кресле читала книгу, огонь был рядом, перышки жара брали за лоб, умоляя очнуться - с усилием оглядываюсь - я у нее на коленях, просторно, уютно, тепло; в камине рисуются картинки будущей сказки; край глаза достает до зеркала - с усилием чуть тянусь, чтобы посмотреть еще в ее глаза, смотрю - там...
Штрихи на стекле, где-то вдали, сгущаются, покрываются полупризрачным туманом - паутина! Она быстро и подобно реке уносит прежнюю мою жизнь, сказку, где все мною помыкали, и где была Королева Червей; я все еще вижу ее лицо, опущенное и взгляд, который хотел казаться гордым, равнодушным, но я читал в нем ненависть, ревность и ненависть за ревность; "Что ты хотела?" - пробовал я важно улыбнуться ей, но... Не дает чувство, что без нее я не Король, мы разные, но у нас была одна сказка, в которой мы были женаты и имели детей...
С другой стороны, вот моя хозяйка, она придумает новую жизнь, где все интересное, не старое и жуткое, как у тебя... Ты живи себе, старушка, паутина не будет заступаться за героинь, будет тебя слушаться и, несомненно, ты можешь ей рубить голову и придумывать, где у нее голова... Ах, я ли это? Что я думаю? Меня охватил страх остаться без имени, без судьбы, без прошлого и по просил уставше-поникшей фигуркой отнести меня на полку...
Вдруг она говорит: "Как ты тускл... скучен!" и, брезгливо-скоро слушается - несет на полку, а потом закрывает дверь и уходит... Что это? "Моя новая жизнь?", это ли сказка, о которой я мечтал? Смотрю в сторону, где жена... Ее уж нет - это, конечно, только так кажется, но ручей паутины и темноты, штрихи стекла все растут, точно уносят ее, как воды... Смотрю, бессильный что-то сделать без хозяйки. "Кто из гас кукла, чья, отчего?" - терзалось размышлением сердце... Куда идти? Что была вся моя жизнь - увлечение, желание, прихоти, игра в сказку?
Не нахожу ответа и с грустью смотрю в сторону Королевы - медленно, алыми бабочками рассеивалась она, оставляя одни вспоминания; "На помощь!" - закричал я, сам не свой, бросаясь изо всех сил на стекло, не боясь быть задетым им, но... Сила физики, логики, реальности, держит на месте, в уютном месте, которых еще не коснулась пыль.
"Откройте! Пустите меня!" - кричу, но никто не слышит, вдруг... Открывается дверь, с моей хозяйкой входят еще несколько девушек, юноша, отдаленно чем-то похожий на меня черными прядями, простенький костюмом в тон волосам; он танцует с ней, а она улыбается ему, как не улыбалась мне, своему, как она сама говорила, "милому, доброму Королю"! Так вот кого она на самом деле целовала в моем лице; пробую нахмуриться, отравиться ревностью, но вместо этого - равнодушие к своим чувствам, странно, взгляд отвернулся от них; "Было ошибкой влюбляться в тебя, ты просто хозяйка, к тому же забывшая меня, когда я действительно нуждаюсь в тебе" - кружится, как холодные снежинки в голове лишь это, глаза смотрят в сторону Королевы.
"Прости меня! Я исправлю все, забери меня с собой!" - плачу я, как убитый, бессильно опуская руки и роняя голову на грудь, она тянет всю фигурку ниже, на глухой мрамор ступеньки - в самую грудь незримым ножом - трещины от стекла и мрамора разрывают мое фарфоровое тело, стремясь освободить истомившуюся душу, скорей бы, пусть она летит в сказку, где "робкий и покорный, сидит рядом со своей женой, староватой, злобной Королевой Червей юноша-Король Пик; он смотрит на процессию, где все падают ниц, как переливалось радужными знаками блики на стеклах тронного зала торжество, смеялись и играли их дети..."
В ту, что хранят затянувшиеся совсем, не то снежинками, не то паутиной, не то призрачным ручьем, в тишине и темноте...
Штрихи на стекле...

[GazeRo888]

Снежинка

Легонько отражалась на солнце, она напоминала собою живое облачко, только была... золотой в его лучах.
Ребекка смотрела на нее - какие красивые, ослепительные черты, что больше не повторятся, скоро растают, это было грустно...
Она тихо вздохнула и посмотрела вокруг занимался снег, и белые его пушинки тоже сверкали в лучиках, ласковых, золотых, кружились, и совсем не жалели, что скоро исчезнут...
Девушка-медведь держала снежинку, собираясь отпустить, чтобы она успела полетать, в вольном воздухе, успела пожить, ощутить снег, перед тем, как солнце воберет своими лучами ее красоту; но что-то не давало ей этого сделать.
Она оглянулась - чудо зимнего мороза, она тихо лежала в ее ладонях, как будто сладко спала, и не думала, что выйдет последний сон; маленькая слезинка упала на нее, быть может, она встрепенется, смутится и улетит прочь, ввысь, убежит от солнца, еще поживет?..
Но снежинка все лежала, точно прижимаясь кончиками нарядной юбочки к каждому пальчику Ребекки, утешая и говоря: "Я буду жить, я не простая!".
Девушка печально улыбнулась ее радостному лучику узора, встречая распустившийся совсем цветок солнца, что до этого поднимался из туч - последний снег... Он запереливался, как жемчужинки, снежинки поднялись в прощальном танце и падали маленькими звездочками на него, маленькие и храбрые, совсем не боящиеся солнца...
Ребекка зажмурилась и потом с отчаянной готовностью открыла глаза - ее малышка тоже стала перышком облачка или еще тает, не надо бояться посмотреть на это, оставлять ее одну, решила она и опустила глаза, ища в снегу ее - нету!..
Крупная, переливающая снежинка все еще лежала на ее ладонях! Она радовалась снежной сказке и еще больше сияла, вязью выводила слова...
Девушка прищурилась и... Потом опустила глаза, чуть краснея щечками, уловив запах меда в золотой узорной красавице, спрятавшейся в ее руках, трепетной, точно живой и прочитав на ней: "Бекки от Балу. Тебе, единственная - одна в мире снежинка, что не тает) Я тебя люблю"...
Снежинки все кружились в тишине, заливаясь золотыми ниточками солнца, уносили с собой эту тайну ее и странной снежинки, что не боялась растаять...

[GazeRo888]

Lunatic

В праздник луна-парк сиял во всю силу - аттракционы, переливающиеся лампочки над витринами и ширмами, осторожно следила за ним луна.
Ее осторожное круглое лицо медленно гуляло по своду, осторожно раздвигая ручками-лучиками кулисы и трогая застывшие в бесконечном беге фигурки лошадок из карусели - искристый, волшебный парк удовольствий и вихря впечатлений был в белом-белом искристом сиянии, она заметила, как только вышла из темноты и перинок нежащих облачков - он будто ждал ее.
Тихо было, и только вдали играла мелодия на одном из самых старых аттракционов, гиганту-старику не верилось, что он снова встретится с ней; точно совсем юный и смущенный, он неловко зашумел воротами в себя, как бы желая поправить шляпу из ламп...
Вышел человек, луна давно знала его бедный костюм и белоснежное загримированное лицо, худое, обрамлённое рыжими кудрями и скромным цилиндром с выделяющейся длинной лентой; этот человек незаметно, и как в сказке, словно из воздуха появлялся в самых заброшенных или, напротив, модных местах луна-парка; он задумчиво опустил взгляд - давно не было так снежно и свежо...
Казалось, он должен был грустить, что в праздник все забыли о чудесах этого веселого и загадочного места; луна пытливо и осторожно заглянула ему в лицо, обычно скрываемое им цилиндром и сумерками...
Это был молодой человек, с потихоньку белеющими ресницами (мягко опускаются снежинки на них, укрывая белым узором из себя лестницы, статуэтки парка, были подобны лепестками одной, мерцающей и чудной розы; что была далеко и в то же время близко...
Небесная круглая малышка тронула лучиком его ресницу - живая, она легонько вздрогнула и... Снова опустилась - ее хозяин закрыл глаза; он был не опечален, тихая и таинственная улыбка была на его губах (он был счастлив - давно так не было хорошо в луна-парке - синева мягко переплеталась с белоснежными магическими лепестками поводу, аттракционы и куклы казались движущимися, лампочки - еще больше мигающими, а музыка была одна...
Как и тогда, где он почти мальчиком впервые увидел работающие, кружащиеся на подставках марионетки, сыплющиеся конфетки, мягкие игрушки, украшенные дождиком, ступеньки, зеркала, пересекающиеся, сверкающие; как впервые, хоть теперь все тихо и незаметно укрывается снегом...
Он пошел вдаль, и, почувствовав, что луна смотрит на него и старый парк аттракционов очень радовался его приходу и теперь, как слезинки, роняет снежинки, положил что-то на ступеньку самого старого из них; туман как кулисами закрывал его удаляющуюся фигуру...
Луна осторожно протянула ручку-лучик, как ребенок, сгорая от любопытства, кто этот человек и почему так внимательно он смотрел на нее, как будто что-то нашептывая ей на ушко по секрету; лучик коснулся... Розочки, белой, маленькой, как упавшая звездочка, она тихо дремала на ступеньках старого аттракциона, рассказывая историю о...
Мгновении, в котором, давным-давно, вот также человек взглянул на луну, шел снег и синева укрывала старый луна-парк, переливающийся, как в сказке, огнями в тишине...

[GazeRo888]

Юноша-Дракон

... Когда-то он был преданным своему императору воином, неутомимо он ездил воевать за честь своей страны, не раз его рука отказывалась держать меч самурая, но он продолжал сражаться, преодолевая страх и стыд...
Теперь это были словно опадающие листья, по которым шелестели капельки дождя, так щемяще напоминавшие ему цокот верного коня, лязг мечей в битве, ветер, капризно витающий над боем, холодный и вольный, играющийся каплями и в мгновение ока превращающий их в снежинки...
Роем кружились они, напоминая мотыльков из волшебной страны, розовые, как лепестки сакуры, в лучах заката, над белой землей, нашептывая тишину; он не хотел покидать это, казалось, в особую минуту чувствовалось им, что больше никогда не увидеть ему такой красоты, и вспоминания, одно за другим, тревожно, как маленькие трепыхающиеся птички, просились к нему в сердце в этих перышках снега, пока не поздно...
"Защищай своего хранителя! - из глубин прошлого доносится наставление учителя, - Он дарит тебе землю, смысл битв!". И, как тихий ручей, лились предания и описания родной земли, пышных лесов и садов, вулканов, белого тумана над ручьем, вырезанного из камня фигурки божества, старых замков, возвышающихся к облакам...
"Все это император доверяет тебе! Храни покой жителей этих мест, цени каждую травинку, и она вберет в тебя твое имя, художники напишут картину и стихи о твоих подвигах" - заключил учитель, отправляя его на войну...
Их было так много, одинаковых, жестоких, каждое их мгновение ложилось раной, голодом, бессонными ночами и холодом, необычным, резким, пришедшим, казалось, из сказочных стран; и грозящей заточить те земли в одну ледяную пагоду; отряд самураев отправили на поиски того злого колдуна, что позавидовал цветущим розовым крыльям их весны...
По дороге много было спето песен, и грусть не пропадала все же, он впервые почувствовал, что не так уж и благороден и велик император, раз отправляет самых сильных и верных воинов на смерть; пробовал потом говорить себе, что это отчаяние и все, как прежде, справедливо и стоит лишь сделать еще шаг...
Но, шаг за шагом, уставали кони, провизия заканчивалась, мечи приходили в негодность, как же, ведь нет их крепче в мире! "Что за рок веет над нами?" - думал он, отправившись на поиски отбившегося во вьюге товарища, остальные ждали неподалеку, поторапливая (сгущавшиеся морозные тучи не предвещали ничего хорошего).
Долго он искал, пробираясь через обледенелые ветки и рискуя утонуть, провалившись под лед; пропавшего все нет... Наконец, он наткнулся на обломленные ветки, на которых застыл ручеек крови и пропасть, все понял. Не хотел, сдавливало грудь от того, что надо принять это, но осознал. Медленно, не видя под собою дороги, вернулся к товарищам, и сказал всего лишь: "Возвращайтесь, мы умираем впустую!".
Так его бросили, посчитав, что он трус и предатель императора, соскучившийся по уюту; отказывающийся выполнять приказ; а он шел дальше, только по другому пути, все еще надеясь, что это была просто ловушка наемников их государя, периодически убивающая самых талантливых самураев, чтобы те не смогли возгордиться и затеять бунт; скакал он во весь опор, стремясь догнать, спросить время и закат, отчего все так?
Многие сражения он мечтал о том, как вернется к старенькому учителю, заменившему ему отца (он был младенчества сиротой), в низенький бедный дом, будет боевым мечом вырезать воздушных змеев, кораблики и игрушечные мечи для детей родной деревни, забудет все ужасы войны, обретет счастье с девушкой, что ждет его лунный и долгими ночами...
Так же, он уверен, и мечтал его погибший товарищ - о простой жизни, где все таланты воина он взращивал не для почета, не для денег и милости императора, а чтобы прокорми и защитить свою жизнь, родину, любовь, своих детей; и ведь был одним из лучших, а был убит; "Ты несправедлив! Мне говорили, что ты даришь все мне и за это я должен тебе служить... На самом деле ты все стремишься себе забрать, а мою преданность воспринимаешь игрушкой!" - самоотверженно смело думал про императора он, что еще был жив и спешил остановить убийцу товарища, пока отряд не исчез от его руки...
Конь едва ступал по снегу, капли дождя, замерзая, кололи его глаза, выглядывающие из доспехов, но лошадь продолжала бежать, словно чувствуя необходимость для своего хозяина догнать, победить; с востока двигалась новая буря, ветер становился все сильнее, все пронзительнее; он... не заметил, как произошел этот миг - нечто внезапно сделало ветер тише, снег - белее и теплее.
"Я подвел тебя, моя маленькая... Прости..." - в памяти всплыл образ любимой, ощутилась сильная тоска по ней; по тихой луне над стареньким домом, учителю, одиночество, холод, но... Не пустота - рядом, живым крохотным существом смотрела на него синева, слезами ее падали снежинки, розовыми крыльями тихо-тихо укрывала она его (он замерзал, упав без сил в снег); была зеленая бабочка - это травинка, с усилием он приподнял ее, ту, что гнул снег в свои равнодушные покровы, стал щупать меч, чтобы совершить самоубийство; он не мог простить себе, что еще жив, как его отряд наверняка, один за другим погибает в бесплодных поисках злого колдуна, что навек забрал их весну...
"Колдун, твое имя - мороз,
забирай мое имя и, если можно,
лишь шепни ветром его любимой"
Написав это на клочке холста, он с усилием еще раз посмотрел вокруг - трогательная, улетающая тихая красота была в этом невидимом убийце, в чем-то желаннее и прекраснее были его снежно-розовые, внимательные глаза, суровые ледяные брови и сжатые в раздумье уста холода золотых пагод дворца императора, душистых и расписных его вееров и выточенных ваз... Травинка, закат, кружащийся белоснежным холодным сумеречным бликом - это подкрепило его стихи, храня украдкой его опущенный взгляд, прячущий слезу (зарисовав соком и снегом капельками крови, он отпустил бумажку в сторону дома, теперь он один, попытавшись спасти вспоминания, веря, что император не заберет их)...
Миг... И он закрыл глаза, снег жадно стал играть с его ресницами, как бы говоря: "Покоряйся, я твой новый император"; и мстя за то, что он один отгадал причину бед своей страны и обратился к нему так же смело, как и к прежним иллюзиям; он стал закрывать ледяными цепями его тело, как бы устрашая и злостно щекоча уставшие руки, опустившиеся на снег (но в одной руке все еще был меч, другая прижата к груди - на ней маленький оберег, что подарила любимая девушка, когда он отправлялся на войну...
Она так и не закончилась для самурая, для его самого, и теперь он витает в облаках; вдали от дворца, охраняя сон любимой, усыпая ее незаметно с высоты лепестками и сильным хвостом ударяя по снежинкам, от этого они переливаются в луне, тихие, сверкающие...
Он летит к родному дому, но отныне не может опуститься на снег - капли дождя и ветер гонять его прочь, в небо; он опустил голову, и три снежинки в форме лепестков упали на землю, сверкнувшие, распустившиеся розовыми крыльями; одно обнимало его спящую девушку, другое - дремлющего учителя, третье переливающим змеем витало над домом; ветер пробовал пробиться, сломить их; но крепко стоят они, осыпаясь лепестками, не пускают снежинки к ним...
И он, теперь Юноша-Дракон, с грустью, тихо поцеловал любимую, поклонился учителю, облетел дом еще раз и, цокая по облакам копытами, полетел прочь, в небо, вперед во вьюгу, не боясь снега, отвергая его подлый блеск на своей груди и бровях, также чествующий и подкупавший бы, как монеты императора товарищей, погибших из-за них; метая его, без устали, смело, непокорно, острой, как меч самурая, шерстью, прожигая ослепительной розовой звездой на белоснежном лбу, укалывая изогнутыми ледяными рогами, ударяя каплями дождя, кружась в них, разрывая призрачно-былыми, сияющими листьями, что летали рядом с его могучей длинной, парящей в закате, лунно-сияющей, полупрозрачной, белой фигурой; надо успеть спасти хрупкое солнце рассвета их весны...

[GazeRo888]

…

"Мыслимо ль покинуть границы? Наверное, это было слишком просто - сердце мое застучало в аккордах мелодии, глаза были спрятаны за занавесом холста; а теперь меня надо оживить; я прошусь наружу" - Шери Берни поняла, что это не плод ее воображения эти слова - то бродило в бестелесном мире существо ее нового творения, будущей картины.
Ей дали образец и приказали писать так же; она взялась за кисть и думала, что странное слово - "писать" - пишут слова и... картины - выходит, целая жизнь, сюжеты так же проносятся в мгновениях, когда краски наносятся и застывают, как и воздвигаются города и совершаются поступки, когда рука выведет соответствующее слово; она не ошибалась...
За размышлениями об этом Шери стала отклоняться от заказа (исходная картинка была что эскизом, незаконченным, искусственным, оттуда был печальный взгляд ее героя и темные, мрачные аллеи вокруг, хотя белого оттенка было полно ("Надо же, и белый может быть таким скучным, как и черный... Мне тебя жаль" - она внимательно посмотрела в глаза изображенного пса, провела рукой по его пока совсем нарисованному лобику).
"Я хочу на свет, ведь не солнце ли поют нотки музыки, что были заложены в цвете белом? Забери меня к себе" - попросил он, неслышно, казалось, одной тенью, упавшей на глаз и нос, точно слеза; он очень скучал в темных аллеях, что изобразили вокруг него ("Там водятся холод и темнота?" - пробовала приоткрыть дверцу закартинного мира художница, но все так и оставалось неподвижным, загадочным; может, мазки кисти откроют замки его?).
Она принялась за работу, осветляя контуры вокруг пса и превращая четкие коряги-ветви, как крючковатые, драматические руки, в карусель пятнышек бликов и перышек солнца на облачках зелени, смело, не помня, что за отход от композиции ее лишат вознаграждения; взгляд ее с любопытством отодвигал кистью темные уголки и осветлял - солнце, там тоже сияло солнце! Герой картины менялся на глазах - несмотря на морщинки живости, шерсти и складке тени носа, он молодел, становился почти живым (это радость)...
"Посмотри, в кого ты меня превратила!.. Мне... Уютно так, именно таким я думал, что рожусь, таким меня впитывала каждая жилка моей шерстинки, но однажды люди... Нарисовали меня, и мои черты, как путами, покрыли темными аллеями, набросили белые неживые мраморные цвета... - с восторгом шепотом признался ей пес, посмотрев прямо в глаза, у него оказались огромные, голубые глаза, с красивой подводкой из черных бровей и пятен ("Все не так, как видится!" - осторожно делает вывод для себя Шери).
Она осторожно погладила его макушку мазками светло-желтой краски, этого мягкого солнечного оттенка, и он улыбнулся (совсем как живой, он с радостью словно принюхивался к солнечным лучикам, и они щекотали его носик, каждый контур, кружились и играли в прятки между собою в его шерсти; картина... завершалась).
Еще пару штрихов - и пес закончен, будет среди солнечных аллей, висеть дома у какого-нибудь горожанина, которому понравится, а за те часы труда стал... близким, понятным существом, Шери ведь чувствовала его с первых секунд, когда он был просто чистым холстом и эскизом, солнечный свет и радость героя были и ее светом и радостью; секунды тем временем не удерживались дополнительными мазками кисти, все бежали ("Пора!" - она попыталась сказать себе это весело, опуская руку.
"Мы больше не увидимся?" - пес встрепенулся, он оглянулся, в предчувствии этой грустной минуты лучики солнца стали чем-то слепящим, не пускающим к единственному родному существу, что подарило их; он готов был отдать их; как маленькая светлая слеза, скользнул один у его глаз, может ему показалось, и они будут вместе? Как было б это чудесно - она рисует его или оставит у себя, у окна, он с ней, счастливо и тихо смотрит, как оттуда льется солнце...
Но оно с ним, она откладывает кисти и готовиться покрыть его лаком, чтобы краски не теряли свежести, а после будет... Ему все равно что - или его купят, день похвастаются, поносят на руках, погладят, потом забросят в пыльном и темном чулане; или оставят на видном месте, где сияет искусственные лучи солнца, где он всегда будет купаться во внимании взглядов и похвал; он будет вдали от нее; а она единственная, кто услышала, как крохотная, трепетная мелодия родила его прежде всех слов и красок...
"Будь со мной, я молю" - мелодия в нем сменилась на один тревожный аккорд, одно слово и оттенок, что теперь были тонкими как капля, что застывала на солнце, дрожащая, она еще была в движении, еще хотела сделать шаг, вырваться из холста, но не могла; он бессильно смотрел на нее, впервые жалея, что не живой пес, который с ней мог бы находить солнце и в темных аллеях; ("Не плачь, ты ведь вышел таким хорошеньким!" - Шери утешающе потрепала его уши кисточкой, от чего они стали еще пышнее и ухоженнее, больше в них появилось блеска и умилительных крох-кудрей).
"К чему мне моя вечная красота, если я более не буду твоим?" - он пробовал быть суровым, невозмутимым, как ему подсказывала складка мысли на лбу, серьезности у губ, обводка взгляда; но что-то тонкое, мягкое, что родилось в одном этом, таившемся ранее аккорде, слове, оттенке, выразилось в его взгляде, незаметно и мягко обняло ее; как на прощание, щемяще хрупкое, ожившее и теперь снова готовившееся без нее навек спрятаться под слоем краски и композиции...
"Мыслимо ль покинуть границы? Наверное, это было слишком просто - сердце мое застучало в аккордах мелодии, глаза были спрятаны за занавесом холста; а теперь меня надо оживить; я прошусь наружу"…