писанинки :)

[GazeRo888]

Опасное...средство!

Даже если кто и не верит в это понятие, то пусть хотя бы послушает эту простенькую историю:

"В одной зажиточной семье случилось непоправимое - стала скучать жена (Катя), муж которой (Леша) постоянно был то в командировках, то на корпоративах!
Казалось бы, состояние поправимое - забыться, перетерпеть можно....
Хотя бы и шопингом тем более, что лучшие бутики давно знали Катю в лицо и всегда готовы были ее обслужить.
А Леша только хмурился, глядя на роскошные туфли и платья, в итоге запретил жене так тратить нелегко дающиеся деньги (сам спрятал их, на случай встречи с приятелями или дня рождения босса).
Тогда бедная жена опять стала маяться и придумала способ, подтвержденный даже учеными: как только станет скучно - она съест любимую шоколадку, настроение вмиг поправится. Но, вместе с ним, пышнела и сама Катя.
Муж, наблюдая такой поворот дел тотчас велел ей посещать тренажерный зал (а то она его еще опозорит полнотою перед коллегами)
Но все это, как бы не казалось, на самом деле было безразлично Катя и быстро наскучило.
Как же ей было тяжело переносить это состояние, когда ждешь дня - он надоедает; ждет ночи - она, увы, заканчивается!
И хобби не развлекало жену: только и думала она, откладывая в сторону любимые журналы и кассеты с фильмами, музыкой, что нет от этого проку, когда нет живой души рядом!
И в один прекрасный день Катя твердо решила привести домой дедушку (о существовании которого Леша не знал), чтобы пообщаться.
Она была крайне довольна, что ничто не помешало реализации плана, и родственник сидит рядом и с интересом осматривает обстановку особняка.
Ей было невероятно легко и от того, что дедушка с охотой говорил обо всем на свете и не стеснялся рассматривать разные статуэтки и вазочки, угощаться изысканными салатами и недешевым вином. Все это было просто замечательно.
Настолько, что Катя совсем не заметила, как выполнив очередной проект, вернулся домой Леша.
Она с ужасом наблюдала, как муж обнаружил дедушку (незнакомого для него мужчину) - он с порога принялся орать, разбрассывать вещи, не забывая между делом упрекать Катю в следующем: она стыд потеряла, приводит домой дряблого любовника да еще и угощает его дорогим вином!
Внучка, шокированного всем услышанным, дедушки и в кошмаре не могла представить, что в такую гадкую сцену обернется простое обнаружение мужем гостя!
Она поняла, насколько опасно затевать подобную тактику против скуки, не посоветовавшись с мнительным, вспыльчивым и ревнивым мужем!
Тот, разумеется, робко проглотил заступническую речь дедушки о "сумасшедших молодчиках-супругах, оскорбляющих бедных девочек без повода, не помнящих даже о том, что спрашивать нужно, с кем имеешь дело!"
И, попросив прощения перед ним и Катей, пообещал не делать скоропалительных выводов ( а ведь, в пылу бешенства он уже грозился развестись и лишить "предательницу-жену" всего имущества!), соблюдать советы и держать себя в руках..."

Вот и запомните все его обещания, выполняйте их!
А главное - предупреждайте близких о своих решениях, доверяйте им, любите, заботьтесь и никогда их не покидайте!
Вот и истории конец! А кто слушал - молодец...

[GazeRo888]

За...мгновением...

...Показалась уж, неохотно приоткрывающая глазки, луна, белоснежная, теплая и мягкая, аккуратно обнимающая ручками дремлющие листья...
Внезапно они встрепенулись и с шелестом хаотично затолкались в воздухе: по дороге чинно... неслась, грохочущая упругими колесами, повозка; неутомимо-старательно быстро перебирали, только и успевая мелькать в торопливом беге, коренастые ноги огромной лошади с массивной уздой и пластинками на глазах; и...
- Ой-ей!!... Не трясите так!!!... - раздался в недрах повозки тоненький голос того, кто беспомощно цеплялся крошечными ручками за… стрелки, маятники, деревянные дверцы часов, кучкой подпрыгивающих вместе сним чуть не до ее потолка (впереди простирались превысокие ухабистые волны дорожек, на которые не замедлила бодро ступить лошадь).
Но никто голос не слушал, затылок чьего владельца незамедлительно больно стукнулся об ступеньки сиденья повозки; все же не удалось ему удержаться, накатывала хандра, что все гремит и неслушает его...
- Ну уж... интересная поездка!...Ждал ли я ее?... - кисло проконстатировал вновь тоненький голос того, кто напряг крохотные ручки, вцепившись в ступеньки, чтобы успеть не соскользнуть с них, что не предвещало ничего особенного, лишь удар об пол повозки, еще крепчепрежнего.
- Главное стараться, и... только не грустить, некогда унывать тут, когда вот-вот выглянет ветер!!... – подбадривал себя тот, кто апатически вскинул голову оглянуться в окошко повозки, в сторону лошади: она все бежала с азартом, огибая буквально бесконечный ряд волн дорожек; безразлично-раздраженно щелкая уздой; казалось, радуясь очередным сдвигам стрелок, замеревших от испуга маятников и трещинам в циферблате часов...
Они, притихло-дрожавшие от бесконечных судорог, уверенно чуть не скачущей, повозки внезапно загудели, затрещали, зашелестели притаившимися паутинами; но...
- Быть может, это что-то хочет мне сказать... а я не слышу, услышу ли; когда такой гул кругом?... - с интересом присмотрелся к ним тот, чьи ручки терпеливо балансировали в густой прохладе, чтобы не улететь высоко-высоко в потолок повозки и... не упасть низко в ее пол; с любопытством наблюдая за танцующими часами, переливающихся сапфировымиискорками...
Волны дорожек все стелятся вдаль, постепенно фантасмагорически окрашиваются в радужные переплетения травинок, как-то жутко сладкие и острые, но... лошадь еще стремительнее бежит через них, ожидая чего-то, может, даже более мистически красивого...
- Что-то будет, может, даже страшноватое... - побледнели маленькие ручки того, кто оглянулся на удаляющиеся жемчужные снежинки, блики звездочек, бархат ночи; все то отражалось в часах, задумчиво приостановившихся...
- До чего же увлекательная поездка!... -подумал тот, кто благовейно ощутил на себе изумрудики влажной пылинки, наверное, дождя... проливающиеся на повозку и превращающиеся в гладенькое зеркало ухабы все волны дорожек...
- Что это?!... – вскрикнул неузнаваемо-неконтролируемо тоненький голос того, кто с грустью видел, как таютв светлые-светлые, улетающие перышки стрелки, маятники, затихал глубинный звон часов; лошадь еще быстрее бежала вперед, отчаянно лязгая уздой и разочарованно ощущая жесткие холодные пластинки на своих глазах...
- Что-то неладное, ты ведь… устала, просто пора тебе... - взволнованно хотел заглянуть в них тот, кто перепугано,тихо-глухо и робко пискнул: повозка снова затряслась, как в агонии, депрессивно поскрипывая мутными колесами; отворачиваясь от золотисто-алой ленточки рассвета...
- Я... постараюсь тебя догнать, верю... - решительно и твердо изрек тот, чьи маленькие ручки словно целую вечность прикидывали, как найти, потонувшее внезапно в темном тумане, окошко повозки и осторожно выбраться наружу..
- До чего же грустно, что ты так и не услышала, что я... - вздохнули... круглые, феерично блестящие глазки, сизумлением, только выйдя из, стремительно умчавшейся, за горизонт, дальше, вдаль, повозки; только вяло выбрав дорогу, весьма неоригинальную и недопустимо безвыходно блекло-ровно-одинаковую, только смело ступив на нее; встретили...
Ту же повозку, в которой, вместо исчезнувших стрелок, тикания, циферблата часов, с удивлением обнаружили восхитительные, нежно-розовые лепестки, светло-голубые росинки, покрывшие, когда-то черную, нерадивую повозку...
- Как хорошо, что я снова буду в ней... с радостью всегда отправлюсь, с ней, в любую новую даль!... - стеснительно произнесла кроткая улыбка того, кто угостил серебристыми ягодками лошадь, что потом, без тяжелой узды и пластинках на глазах, словно впервые, неповторимо дивно сияющая ими; тихонько мягко прижавшись лобиком к тому, чьи ручки с искренним восторгом гладили ее; унесла повозку в новые дали...
Где еще покажется уж, неохотно приоткрывающая, глазки луна, белоснежная, теплая и мягкая, там...за... мгновением...

[GazeRo888]

Фантазия…

…Когда-то мне казалась самой дивной и бесконечной радостью, мерцающей правдоподобным огоньком.
Я с удивлением осознаю, что были дни, в которых целые сутки проводил в темных причудливых декорациях и тусклом освещении, наблюдая за улетающими и вновь прилетающими листьями с какими-то фантастическими, чужими мыслями.
Тогда я с усталым интересом старательно окунался в сознание сказочного незнакомца; за пробы выразить которое, надо мною тайком смеялись, с нисхождением поглядывая на огромные накладные темные локоны, скромную шляпу, криво, густо нанесенный грим. Но я терпел все неудобства, связанные с неимоверно сложным сценическим костюмом и длинным, темным плащом ради…
Стремительного, захватывающего мига фантазии, где можно было подчинить себе, пусть и на миг, далекий от скучных понуканий встать в ту или иную позу, произнести слово с той или иной гримасой; от бессонных, из-за стука проезжающих карет, гула шагов, скрипа несмазанных дверей и старых половиц; от скучного звона редких монет...
Я вновь стремительно ищу, сквозь их лязганье, тот мгновение; с изумлением, некоторой тоской гляжу, будто в волшебное зеркало, в нем меня, тогда, совсем крохотного, неуклюжего для своего возраста и профессии, вновь, как в насмешку, грубо швырнули в, должное быть мною выученным, сознание главного, мистического незнакомца; спешившего на бал…
На этом празднике красок и звезд, странно и неприятно отдающих мои, небрежно покрытые густой пудрой, маленькие щеки пустым холодом тумана, я чувствовал полную растерянность и потерю последней капли энтузиазма, смелости: повсюду мелькали, словно как лунные бабочки, перья с нарядов гостей, блестящая радуга из платьев и костюмов, на фоне которых я выглядел чем-то, вроде простенькой тени; переливались фонтаны, наполненные чем-то неестественно-светлым, но, как казалось, очень заманчивым и сладким.
Именно эти фонтаны сначала послужили причиной, наверное, того, что я стоял, бесконечно растерянный и завороженный, судорожно вспоминая, что сейчас атмосфера веселья выветрит остатки выученного и мне попадет. После страхи стали скрытее, мастерски ускользая от меня, шепча: «Нечего бояться, никто тебя не будет требовать выученные слова; веселись!»
Тогда мне щемяще показалось неправильным, плохим слушаться этих слов и я стал, традиционно путаясь в плаще, пробираться к выходу из этого непонятного места, как будто отражающим невидимый выход с подмигивающими окнами и арками; стараясь не слышать привычных улюлюканий толпы.
Из нее выделилась дама в ослепительно-красном платье, приятно улыбающаяся и предлагающая мне потанцевать («Мальчик, что ты стоишь и пугаешься? Тут нечего бояться малышам, все будет хорошо!... Пойдем потанцуем, а потом я тебя, чтобы ты был таким же хорошеньким и радостным, угощу вкусными конфетками, тортами, всем, чем пожелаешь…»).
Мне вновь стало стыдно, что я забыл поприветствовать ее, неудачно отмахнувшись от испуга и произнеся выученную реплику. Женщина посмеивалась и помогала мне танцевать, чувствуя себя так, если бы я был взрослым и она… тоже играла какую-то роль!
Что-то подсказало мне, что я поступаю неосмотрительно, согласившись потанцевать со странной дамой, кокетливо поигрывающей моими крохотными, неумелыми руками.
Нечто спешило открыть темную дверь, которой меня пугали за плохо сделанную работу, зачем-то скалясь умилительным хохотом и одобрительными поощрениями наблюдавших, настойчивее журчащего в фонтане вещества, милостиво подавая вглубь сознания мысль: «Все это слишком быстро и легко, это не приведет ни к чему хорошему!... Уходи, пока не поздно!».
Странно-долгожданно ощущая дрожь, под слоем непонятных деталей костюма и задыхаясь, безмолвно пытаясь закричать вслед убегающему мигу прошлого, я рванулся к нему, извиняюще, перед чьими-то невыполненными просьбами, отталкивая от ушей и глаз навязывающиеся, черными змейками с алмазами, звуки и образы бала; но меня остановила рука…
Другой дамы, в сказочно-теплом синем наряде, заботливо 14:30:59
поправляющая мне пушистые искусственные кудри одной рукой, другой придерживая узду мчащегося коня. Мне почему-то казалось, что он приближает что-то, вороньим роем навсегда крадущее мои прежние, неумелые, глаза и надежды.
Она как-то усыпляюще, подозрительно осведомлялась о моем внутреннем покое, легонько дотрагивалась до хрупких пружинок неясного будущего («Милый ребенок, ты испугался, когда чужие предложили неясные игрушки?... Правильно, не нужно слушать их, а я тебе друг!... Буду с тобою общаться, рассказывать сказки, играть!... Все, что ты будешь делать, будет для меня самым важным!... Идем!»).
Прижимаясь к ней, беспрестанно, торопливо гладящей меня, я унизительно просил себя очнуться от заливающего сном, месяца, поигрывающего русалками и эльфами; и вернуться, хотя…
Мучительно скрежетало, крыльями феерических монстров, ночи или другого мира, которым пугали за невыученное: «Если ты вернешься, навеется черная-черная туча и съест тебя!...».
Заслышав эхо этого скрежета, я заплакал, надеясь хоть как-то забыть, за самым простым теплым словом, избежать, вылезающий из сна в реальность, холодящий страх.
Он же только усилился, когда дама в синем, остановив лошадь у фантастически выглядящего замка, провела, странно-ласково, руками по, чуть потекшей, от тревожных слез, туши, медленно подползающей к моим скулам, отпрянула и охнула, опуская на землю, совсем бросив мне, в колотящееся сердце, замешательство («Как же скучно ты, маленький, себя ведешь!... Мне это не нравится, лучше бы ты поиграл со мною, развлек!... Но ты не хочешь этого делать, хотя твои слезки уже мне неинтересны?.... Извини, мне придется тебя перевоспитать, пока ты не станешь взрослым!»)
Мне показалось, что она лишь тоже временно влилась в некую, непонятную роль и вот-вот развернет лошадь, посадит меня поближе к себе и отправит в замок, полный игр и того, самого теплого и вечно манящего эха радуги, облаков; однако женщина в синем умчалась, из тумана я слышал, как она посадила к себе другого ребенка, неумело вертящего в руках пеструю загадку, и ему рассказывала о, ждущих его любые действия, признания и тепла.
Я в тот момент неожиданно наткнулся на его обжигающую улыбку, что вызвало во мне только одно желание: вернуться куда-то, за пределы мерцающего лунными пузырьками, леса; за круги, переливающегося магией яркого, бала; туда, где я впервые заглянул за искристую малиновую занавеску, робко подбирая в обе руки, густой тяжестью, плащ, от чего-то машинально-волнительно повторяя заданный текст и позы…
В поисках этого бродил, ощущая разочаровывающе-пресную паутину иллюзии тихого леса, мецающего фальшивыми звездами; надеясь увидеть отблеск феи рассвета.
Но передо мною стало что-то, вроде красивой дамы в платье из белого золота, с прозрачно-темным лицом, ни слова не произнеся, невидимо напевая мелодию, потянувшей меня настойчиво в сад, из золотых статуй и решеток, усыпанных белыми розами, по которым расстилались алые узоры с черно-золотым блеском.
Мне стало безнадежно-любопытно, руки дрожали под одной из таких роз; ведь на моих глазах дама в золотом платье резко рвала цветы и ножом, с нарисованной на нем веселой рожицей, соскабливала узор, отчего розы приобретали гипнотизирующе-жемчужный цвет, на самом деле скрывающий еще более страшный рисунок на их лепестках.
Я готов был сжечь накладные кудри, под которыми потела и болела моя маленькая голова, только бы не соскабливать в них узор с роз, что являлось причиной роя уже звенящих издалека обманутых ожиданий, злости, жажды, собственного чувства стыда и тоскливого оглядывания назад.
Несмотря на мое отчаянное отталкивающее мотание головой, я был резко схвачен за руки, заплетающиеся в плаще, и кинут в угол, где были приготовлены розы и нож с кривляющейся рожицей; уже затаился тот самый незнакомец, слова которого я учил!
Он приближался с разукрашенным ножом в одной руке и пистолетом, приставленным к его портрету, мистически слившимся с моим – в другой, сопровождая все это,
свойственным только ему, выкриком заклинаний; для вызова, поглощающих все, темноватых крыльев часов.
Слушая их бешенный тик и дикий танец стрелок, я съежился в углу и схватился за ворот сложного костюма, за которым, под слоем пояса из ниток, вшитых узоров из бархатной и шелковой ткани необычного цвета, за всем, что я еще не выучился одевать для заданных поз и слов; стучало в сознание сердце.
Оно ведь всегда принадлежало не некой неуклюжей куколке, старательно выучивающей, для потехи дамы с темно-прозрачным лицом, чужие чувства.
Оно тревожно стучало внутри того, так больно встретившего возможное мелькание лестницы, с которой он был не готов скатываться, не хотел делать этого, глядя на пустое лицо, тихонько рычащей, женщины в золотом и, безразлично-торопящегося выстрелить, незнакомца; того, кто хотел еще хоть миг коснуться светлого, настоящего неба!
И я, повинуясь этому стуку, вырвался из, наваливающихся на меня, цепей, оттолкнув даму в золотом и, не глядя на улыбнувшегося незнакомца; побежал сквозь золотые решетки, не обращая внимания на порванный костюм, запыленный плащ, растрепанные искусственные черные кудри.
Бежал без оглядки, не чувствуя своей неуклюжести маленького, усеянного царапинами и синяками, тела; судорожно зовя только то, что так долго спало глубоко в сознании и теперь…
Явилось в отражении озера, к которому я бросился смыть мучавший грим и порвать костюм с плащом, омочить, уйти назад; но застыл, услышав, не похожее ни на кого, тихое предложение, из которого будто сыпались чистые лучики солнца («Ой, милый мальчик, не рви свой наряд; в него же вложено столько умения и красоты!.... Давай лучше я залечу тебе раны… Не бойся, пусть я не имею дворца, но не брошу тебя и помогу, чем смогу!... Давай мне руку!»).
До сих пор удивляюсь, какую, поразительной простой глубины, сказку, укрытых музыкой танца комет, скрывают эти простые слова и прогулка вместе с маленькой девушкой, с коротко остриженными черными волосами, в простом темном платье.
Она незаметно подарила мне неповторимое чудо, балующееся с луной серебряным котенком, осторожно щекочущим меня по щекам; укрывающее весь шум и разочарования под твердую пелену легких, алмазных бабочек, приоткрывающих занавес, неповторимой красоты, бездонного океана ее души, учащего меня простому и дивно-мудрому, через добрых бежевых рыбок; поднимавшее меня, на диковинных руках белоснежного создания, вышитого ее скромными руками; к мигу, из которого я пришел…
В новый, пленительный мир, где перестает быть страшным великан, сотканный из листьев, или крылатое дитя ночной тучи; где мой грим не подчеркивал холодно, что мне предстоит рассказывать выученные слова, а то, что «у меня дивные, маленькие, бесценные глаза, которые не нужно бояться раскрывать на мир и любить его».
В нем я не обращал внимание на то, что летали в воздухе голоса снежных птичек, маленькие замки из лепестков цветов и зеркальные капли, отражающие пыль всех моих тревожных ночей и одиноких, в улетающих грезах, дней; ведь это был, наверное, единственный миг, когда…
Я радовался колыбельной дождя и ветру сумерек, паучку и бусинке ягоды в траве. В нем я жил и дышал, купаясь в простом взгляде и улыбке, так похожей, на самом деле, на меня, девушки, в блеклом, но бесконечно-радужном для меня, платье; вдруг…
Меня перенесло, неким сковывающим и жадно крадущим стуки сердца, испугавшегося и не желающего, так неизвестно, отправляться в мучительную дрему; ветром, вызванным остановившимися, от выстрела незнакомца, стрелками; туда…
Откуда я впервые, почти неосознанно, услышал эхо своего сознания, туда, где среди разлетевшихся масок, витает только отголосок единственного крохотного мира очаровательной частицы меня (той, шелест чьего темного платья слышен до сих пор); моей, волшебно-упоительной искрами, фантазии…

[GazeRo888]

Мечты…


… Все кружатся листвой, за паутиной леса, где не умолкают шаги – он еще б родит между паутин сумеречных белоснежных ветвей; из которых всплывают черты то подземного зала с факелами и цепями; то тихий замок с переливающимися лучиками солнца в хрустальных решетках, то...
Внезапно слышно, уносящиеся ввысь, далекого тумана глубины, облака, спрятавшие усыпляющее, ровным и немного призрачным, светом зеркало ночи, так странно показавшееся укрытым мелкими, сияющими капельками.
Неожиданно капельки срываются с мест и начинают хаотично прятаться между звезд, играя наступившим темно-розовым туманом. И порою он, вновь пытаясь догнать их взглядом, удивляется, почему все это кажется знакомым до оцепенения и необъяснимой бледности? Может, просто узнаются слезы?...
И снова он, на их эхо, подходит к полупрозрачному, словно сотканному из ветра, дереву, напоминающем очертанием недобро улыбающуюся девицу, с кукольно-застывшим притворным взглядом, жуткого телосложения в куцем белом платье. Это ее голос вновь будто звучит из глубины корней дерева, настаивая, чтобы он отдал свою маленькую черепашку в обмен на, модной породы, зайца…
Невольная дрожь в руках тихо нашептывает вспоминания о той брезгливости и даже тайной насмешке над… всем, что могло безмолвно дивно раскрывать мир под стук маленьких сердечек: оно только применяло хлопоты необходимостью кормить, тратиться на сооружение для их игры и сна, постоянно считаться с их нравами; с другой стороны оно – только средство, с помощью которого (и лести девицы в короне) он превращался в модного и всеми уважаемого человека, для которого мир мгновенно сузился и расширился шелковыми орнаментами, видными из окна замка…
Вначале ему было привольно в нем каждое утро вставать, гладить зайца по удобной короткой и устойчивой, неким спокойным постоянством, шерстке; подходить к окну, из которого были видны и пирамиды, и льдины Севера, и пагоды Востока, и луга с горами, и сказочные башни с лесами, и мистические пещеры с водопадами, где царил вечный мрак и ночь. Что могло быть комфортнее, приятнее для него, чем глядеть на эту странное переплетение реальностей, в которой он был хозяином?
Но постепенно оно стало слишком ясным, прорезало, пеструю шумом, пустоту множеством ножей сплетен и насмешек, пролилось чуть слышным отголоском одиночества; которое, впрочем, вызывало у него смех безумной радости: ему можно было бесконечно кружиться в танцах с зеркальными феями, с наслаждением упрекать в нелепой суете, пробегающих далеко внизу, темные шаги в тумане городов; греться в лунных приветливых огоньках, лежа на убаюкивающей ветром паутине, время от времени поглаживая зайца, набирая в чашку и выпивая капли дождя из сладкого молока, срывая с фантастического темно-фиолетово, мерцающего кустика…
А ведь однажды, он потускнел, под роем тех капелек, что сейчас словно не хотят улетать и осторожно глядят на него… маленькими глазками, когда-то открывших для себя удивительный мир, проснувшись от колыбельного шепота скорлупки, солнечно освещающего каждый миг неповторимым сиянием; под ним росли голубые моря с белыми рыбками и кораллами, увенчанными непонятными мигающими пузырьками.
Несмотря на них, им хотелось, любопытно и с трогательным удивлением, смотреть каждую дивную белую водоросль в светло-свежем, тоже родном и бездонно радующем море; когда они впервые с аккуратным интересом взглянули ему в глаза.
Они добродушно смеялись над маленькими, неумелыми шажками по длинным скользким столам; с любовью им обещая обязательное преодоление всех вертикальных, снующихся дверей; открыть за ними только хорошее…
Сейчас ему это кажется только сном, который пугливо ушел под натиском жажды вечного слепящего торжества, алмазов и льстивых улыбок, мирка перед глазами, который покрылся серым льдом; заковывая все в неуютную тишину зеркал.
Из них видно, что он, полный дивных восходящих сил, стоит перед, закрытой им дверью, за которой всегда ждут красивые кокетки и гордые парни, не видящей особой опасности в неудержных пиршествах и драках; фальшь тепла сморщенного и дремлющего зайца; но вдруг все это неожиданно подкралось позади него утомляющими, сонной приторностью, холодно колющими оковами; медленно разливающие мутно-оранжевый свет во всех окнах…
И тогда ему стало страшно, что необъяснимо столько дней и ночей вокруг разливалась черно-призрачная решетка, удаляющая его от леса, объятого переливающейся паутиной, полного эха голоса девицы в короне, смеющейся и убегающей тенью среди камней, скользящих отражениями лунного света…
Почему-то в нем испуганно мечутся, светящимися бабочками, вспоминания о робко и оживленно шевелящемся существе, так непритворно утешавшего его и позволявшего открыть живительные тайны, несравнимом с целым миром, доступным одним открытием окна – его черепашке...
Он будто неожиданно заглянул в себя и увидел, закрывающие от ее глазок, жуткие черные прорезы в своем отражении; совсем не боясь их едкого неестественного скрежета, про девицу в короне; и все же не может не бессловно звать ее, чувствуя мучительное скитание среди сухих фестонов с железными ягодами, ведь…
Мнимые шаги вечного покоя и быстрых, долгожданных радостей рассыпали повсюду голоса укоряющих, об оставленных кокетках, друзьях, гостях, привычках, неприятно-коричневых масок; холод и невидимые огоньки с зловещими рожицами; манящие его вернуться под одеяло из фальшивых облаков и грезить об сказочной красавице, танцующей с ним в бледно-радуждном платье...
Он все бродит по лесу, даже не оглядываясь на них; без устали всматриваясь в застывшие, орнаментом травы, очертания эпох, печально глядя вслед своим; капающим теплыми, дрожащими звездочками; из, спрятавшихся и ждущих его, из-под причудливого полумесяца, его надежд, стремлений, радости; единственных, маленьких глазок, мечтам…

[GazeRo888]

Это было сейчас!....

Прожив еще несколько столетий, мир совсем не изменился. Даже если он и стал сверкать технологиями, которые призваны облегчить жизнь, он только вернул цивилизованную жестокость и усложнился.
Из-за этого на половине всего боящихся и стремящихся ко всему (или уставших от всего) отражается гнев Создателя к не всегда великодушным и творческо-благим делам другой половины – умеющих, жадных и знающих.
И как Ему не хотелось, пришлось обращать внимание на вконец изменившийся мир все же сохраняющими их жизни ураганами, штормами и пожарами.
Но светлейшее сердце понимало, что бедные люди, увы, болеют, и болеют они чрезмерными знаниями, доступом ко всему, посредственностью и нежеланием смотреть внутрь себя.
А как раз там находились все пороки – безразличие, тщеславие, страх. Злоба, алчность….
Ну неужели люди, при своем круге существования настолько ограничились умом, чтобы не исправить свои же недостатки?
Жаль, что ответа на этот вопрос все искать не приходилось достаточное время: природа все ныла под гулом машин и ракет, животные пугливо прятались в недоступные места населения, дрожа от простого щелчка аппарата, а об молчаливых растениях и говорить нечего – они с тихой покорностью отчаянно покидали насиженные места от топоров дровосека.
Творцу было очень жаль людей, которые, если окончательно обезобразят мир генно-техническими мутациями, вынудят Его лишить их последних отголосков светлого мира.
Еще было грустно от того, что за слепящими огнями городов они почти разучились отличать черное от белого и радостными толпами бросаются на все вновь заявившее о себе, совсем не оглядываясь назад – на труд и подарки прошлого.
Как и мужское (в грубой порции), и женское (в алчной порции) население страдало одной навязчивой хворью – липким полоумием, так и потомки их не могут никак вылечиться от ненормального желания все попробовать, не ограничиваясь ничем.
К Его жалости даже выжившие сквозь несколько эпох мимолетного безумства страдали придирчивостью и манией перечить, навязывать свое мнение.
Он верил, что стоит только подтолкнуть всех их к размышлениям, как все их беды исчезнут.
Потому послал сквозь века Ученицу и маленького Наставника, посоветовав перед этим неусыпно следить им друг за другом.
И совсем не напрасно: всюду в городах стало темно и опасно, несмотря на обилие неона.
- Глупость какая – восхищаться равнодушным электричеством так же, как и солнцем! – изрек Наставник, протягивая свои маленькие ручки, чтобы вытащить розетки провода.
- Увы, почти все приводит в движение именно оно! – вздохнула Ученица, удерживая его на руках.
- Ну пусть тогда они привыкнут к тому, что всякое движение несет радость и усилия – заглянем в их скопище труда! – предложил тот, чистосердечно фыркая на электрические кукольные до невозможного рожицы.
- Как скажете, Наставник! – робко ответила Ученица и, подбирая полы своего одеяния, пошла просто вперед, бережно унося его в руках.
Чуткий маленький мальчик с голубыми глазками и золотыми кудрями, именующийся Наставником, был опечален, что его естественная мудрость почти никому не пригодилась!
Ведь он советовал убрать дороги, чтобы росло больше деревьев – ему возражали: «А как без машин жизнь проживать?».
Он просил выпустить из зоопарка на волю зверей или хотя бы не держать их в таких стесненных условиях - ему ухмылялись: «да к чему они нам?».
- Похоже, в глубине души они еще помнят ответственность и элементарное умение ценить, - глубокомысленно заявил Наставник, немного разочаровавшись после путешествия по очередной улице, - но что-то их удерживает, может, убеждения, может, принципы жизни… Надо бы проверить, как пороков к жизни готовят! Давай найдем место, где их обучают.
- Конечно, Наставник! – тихонько согласилась Ученица и пошла было искать это место, но остановилась и плачуще-извиняющимся от рвения голосом заметила:
- Но Наставник мой, я не знаю этот мир достаточно хорошо, чтобы искать в нем пути!....
- Пути сами найдут путника… - поспешил было возразить тот, но поглядев на виноватую улыбку девушки, боящейся уронить его, заметил:
- Впрочем, язык наш – помощник наш. Нужно просто поспрашивать дорогу…
- Наставник! – внезапно бодро и почтенно произнес голос сзади. – Позволь я вновь предскажу долю жителей этого мира и тем самым помогу вам.
Ученица испуганно вздрогнула и обернулась: перед ними стоял Иосиф, верный друг и советник Хранителя Времени, который иногда появляется в центре немаловажных событий. Что Наставник знал и потому осведомился:
- Рад, что ты не бросил нас…. Но почему решил появиться именно тут? Ведь это место сонное и нигилистическое какое-то…. Тебе не о чем волноваться!
- Позвольте не согласиться с Вами, Наставник! – мягко возразил тот и поддался вперед. – Как известно затишье – предвестие бури! А буря грянет, и слепая, немилосердная…
- Всегда радовала твоя честность! – тепло отозвался малыш, нехотя восседая на руках Ученицы. – Но почему ты в этом уверен? Где эти очаги бури?
- Как раз там, куда Вы направляетесь! – с энтузиазмом ответил тот и, уважительно, с трепетом пропустив вперед Наставника и Ученицу, с готовностью принялся указывать им путь.
А путь лежал через … миролюбивого вида здание, являющееся школой. Светлое и спокойное выбеленное здание неожиданно открыла для незаметно вошедшей туда троицы с удовольствием дерущихся и швыряющих в друг друга грубые слова мальчишек, развеселых и хихикающих девочек, усталых и разочаровавшихся в судьбе взрослых.
Переживая шок, Иосиф с Ученицей успели обнаружить, что дети, совсем не догадываясь, кто к ним пожаловал, подходили к Наставнику и обидно пихали его, показывали на него пальцем, обзывали.
А тот лишь обеспокоенно спрашивал их, как они усели подхватить «все глубочайшие сердечные и душевные недуги».
Дети еще улюлюкали а потом трусливо-безразлично побежали дальше.
- Это возмутительно! – с отчаянием тихо заметила Ученица. – Неужто они не поняли, что мы из Светлого вечности?
- Не надо винить! – мягко отрезал Наставник, отряхивая от пыли длинную светлую рубашку. – Ведь учили нас – не нападай своим мнением без спроса – и не нападут на тебя так же!
- Прости, Наставник! – виновато поклонилась девушка, осознавая глупость только что сказанного: жизнь, которая течет пестрым потоком и которую они наблюдают, только догадывалась об их существовании и из самолюбия не желала отступать от своих моралей, потому нелепо ее в чем-то судить – она тоже существует, как может.
- Ничего-ничего! – снисходительно отозвался тот и посоветовал:
- Лучше поговорить с учителями, почему они опускают такой рассвет агрессии?
Как раз неподалеку пробегал преподаватель с удрученным видом. Иосиф поспешил его остановить и аккуратно спросить:
- Вы не собираетесь перевоспитывать своих разбаловавшихся учеников?
- Бесполезно! – с горечью хмыкнул тот в ответ и заметил. – Само время их такими выстроило!
С этими словами он припустил дальше, ни на кого не оборачиваясь.
- Но как же так? – робко не поняла Ученица. – Время не прорисовывало эпохи бесследно, не уж-то нельзя вернуть былые нравы?
- Можно! – со смирением поощряющим голосом заметил Наставник и лишь вкрадчиво заметил. – Только кажется мне, что мы не видим бревна перед нашими глазами и бросаемся на щепки…. В то же время – сделаем малое – уже откроем путь для просветления… Ну что ж, начнем!
С такой установкой он принялся выяснять моральные ценности учащихся школ, попутно пытаясь напомнить им старые принципы.
К его ужасу, казалось, дети этой жизни были не такими уж виноватыми, они лишь с интересом изучали все, что содержит в себе «мир взрослых».
И от этого все ленились обращаться к живой природе, предпочитая ей «крутую реальность всевозможного», не отличались переборчивостью, потому что в их глазах уж навек поселились вывески магазинов быстрой еды и едких напитков.
А принципы они лишь осмеивали, говоря, что все это старо и «отстойно».
Лишь в глубине пожалев их и разведя руками, Наставник решил: «Ученики мои, не впадайте в уныние! Дети отличаются неразумностью и любопытством…».
Иосиф тут же попытался напомнить ему издевательства «невинных искателей светлого», как получил отрезвляющую фразу: «Опыт и мудрость неизбежно приходят с годами, и к детям это еще придет!... Лучше идем к более расцветающему поколению, оно ближе к красоте!...».
Ученица похолодела, увидев группку молодых людей, совсем уж нескромно пристающих к молоденькой девушке, оглушаемые громогласной музыкой клуба. Как ни пытался остановить ее Наставник, она подбежала и крикнула:
- Не заходите в грязь, не то бесследно исчезнете!... Оставьте ее, раз она не желает общения!
Парни обернулись и тотчас слащаво расплылись в улыбке, глядя на маленькую девушку в закрытом платье с длинным покрывалом, из-под которого виднелось светлое наивное личико с каштановой гладкой головкой.
- Ну-ка поглядим, что ту за куколка в тряпье!
С этой зловеще звучащей фразой они направились к ней, совсем забыв про прежнюю жертву подлизываний.
Иосиф, сам испугавшийся и обрадовавшийся своему трепетному отношению к Ученице мигом обнаружил у себя свойство третьего, природного мира – при нем нахальные парни превращались в развязных и дразнящих самцов, а все сознание подталкивало к драке за опешившую от оскорбления благовейной одежды девушки.
Юноша поколебался и молящим голосом попросил у, тоже впрочем сияющего неудовольствием, Наставника:
- Помогите, я впадаю в страх и жестокость. Я ведь чувствую, что…
- Учить, так учить! – с резвым видом перебил его Наставник и, прыгнув вперед, закрыл собою (если это можно сказать, при его крохотном росте) Ученицу.
Парни расплылись в издевках и шикнули:
- Не мешай, мелюзга.
А тот, видно, проглотив, скрипя сердцем, и личное оскорбление, грозно сказал:
- Сказано же вам – чем брезгуйте – то и сразит вас!
После этого магически звучащего предложения парни вопросительно отпрянули и тут же исказили туповатые рожи от боли: по их телам волной пробежала сыпь, зуд и вероятно – наказание за самоуверенную и неосмотрительную тягу к удовольствию.
Эта мысль осенила их разгоряченные умы, и они, взвопив, как по команде, кинулись бежать вон.
А Ученица только робко поправила платье и подбежала к Наставнику, готовясь выслушать его справедливое осуждение.
- От пыли проку мало! – тем не менее успокоившись, изрек тот, в знак примирения протягивая кусочек хлеба. – Незачем мне осуждать тебя: ты поступила, как велит совесть и за это достойна похвалы.
- Благодарю, Наставник! – счастливо вздохнула та, с почтением и торжеством принимая хлеб.
- Но впредь – ни шага без моего разрешения! – буркнул малыш и, смело шагая вперед, рассуждал:
- Ученики мои, посмотрите, как странно выходит: несмотря на окрепший ум и силу, расцветшие в жизни этой еще боле торопятся впитать в себя всю ее отраву!.... Видно какой-то дух учит их этому, он наверное притаился и не пускает к их душам идеалы Света, убеждает, что тьма – выход….
- Но… Дух дан им, окрепшим для того, чтобы не внимать этому лукавому творению! – совершенно наивно заметил Иосиф.
- Боюсь, что оно сильнее может быть духа, ведь ему повержены и взрослые со стариками… Как-то усыпляет, завораживает, и его с радушием принимают! – догадался Наставник и, с разочарованием обведя взглядом серые улицы, украшенные куцыми деревьями и железными трубами с домами-исполинами, решил:
- Все наиболее важное всегда скрыто в вышине!... Давайте посмотрим, что в тех каменных великанах?
- Там лишь обитель отдыха и труда людей – дом, Наставник! – с сомнением разъяснил Иосиф.
- Ну тем более – идем, посмотрим! – радостно напутствовал тот, от нетерпения толкая легонько Ученицу вперед. – Вдруг дух притаился там?
Он был в смятении: дух действительно был в домах, но только в настолько различных лицах, что ему было совестно уничтожать все, что создал Творец, ради изгнания духа…
Но тот был настолько неуловим, прятался буквально везде: в ярко искрящихся коробках с непрерывной пищей для глаз, которые являлись самой драгоценной и любимой вещью в каждом доме.
В агрегатах со смешными деталями, дающими жалкую и безумную возможность знать все на свете, иметь друга, не сходя с места, «играть» в любые реальности, так тщетно спрятанных от ведома людей стенами времени.
В лоскутках гладкой ткани, битком набитой разными небылицами, сплетнями и какой-то неприятной яркостью и легкостью! В одежде, в пище, в воздухе!
Все это было настолько драматично, что Наставник опустился на пол и горько сказал:
- Неужели нужно лишать их всего этого? Ведь там есть и искусство, и знания, и позн6ание себя, суждения!... Я не могу это сделать без воли нашего Создателя!....
- Вам и не следует этого делать, Наставник! – вежливо сказала Ученица, отметившая, что везде в этой жизни оборачивается к женщинам. – Люди рождены от женщин, надо только вернуть им светлое дыхание и эта жизнь станет вновь чище и добрее!
- Хорошая идея, но и мужчины – строители мира! – выставил позицию тот и почти уперся в нее рогом, как вдруг, совсем неожиданно, Иосиф поддержал Ученицу, тихонько сказав:
- Но ведь и мужчины рождаются в женщине и стремятся к ней всем самым чистым!... Она права, стоит перевоспитать девочек!
- Мудро! – в похвалу бросил Наставник и сам с удовольствием пошел вперед к истоку жизни в море людей – к детскому садику.
Там кипела своя радужная река представлений и забот: девочки в нем принаряживались, приукрашивали кукол и еще умели искренне радоваться пролетающей птичке и просто подтягивать юбочку и бежать навстречу солнышку.
А потом оно внезапно исчезало за тучками насмешек мальчишек и ревнивых подруг в школе. И тогда малышка со вздохом начинает смотреть на взрослых, успешным парней с мира грез и мечтать о подобном друге, советуясь с мамой.
А мама, от чего-то крепко впитавшая в себя идеологию мира блеска, начинает знакомить дочку с «правилами настоящей жизни»: надо быть красивой, чтобы мальчикам нравится, надо носить модные вещи и выглядеть эффектно, очаровательно…
Кто, как ни с тихой грустью наблюдавший это течение обремененности Иосиф, знал, что красота – это то, что дал тебе милосердный Творец, самый мудрый и любящий в каждой не только наружное, но и спасающее внутреннее.
И это все отражалось на простой, но милой и тихой Ученице, внимательном и добром Наставнике.
Увы, течение обремененности так и продолжало усугубляться: мама все решительнее давила на малышку, что необходимо не скрывать свою фигуру, следить за питанием, чтобы не «толстеть и нравиться мальчикам», краситься, делать прически, маникюр, и одеваться, не жалея каких-то бренных денег на это….
Чтобы в последствии стать, как это и обещалось самим рождением, «королевой мира».
А «королева», если она умная и ценящая, благодарная, пыталась отстаивать свое естественное богатство, чем только наткнулась на ненависть, обиду и отчаяние.

Если она глупая, то обнаруживала у себя неконтролируемую тягу к богатым личностям и украшениям, стервозность и в итоге кончала свою жизнь тоже печально – в плену у потребительского отношения к женщине.

Но, оказывается, не только к женщине относятся так, а к каждому, кто рано ли поздно надоедает и мешает нужным людям, в руках которых индустрии развлечения, липкого промысла и мучений одних ради смеха других.
Это пришлось осознать Наставнику совсем нежданно во время изучения душевных недугов у женщин в дорогом отеле.
С некоторых пор некий Хозяин стал недобро зыркать в сторону Ученицы, Иосифа и самого малыша, подкрепляя все это странными переговорами с сомнительным типом Дворецким.
Эти две личности не давали покоя и Иосифу. Он с тревогой наблюдал, как они буквально преследуют их, недобрыми глазищами подмечая все детали их путешествия по этому царству теней и мнительности.
А в один момент ему открылось страшное видение, которое он поспешил поведать ласково беседующей с девчушками отеля Ученице.
- Исчезновение навеки! – кричал он на бегу. – Оно грянет, если мы е вернемся в нашу реальность!
- Как, неужто ты, возомнив себе опасность для живота своего, покинешь Наставника? – с обидой медленно проговорила та, вздохнув и осознав, что девчушки не желали думать ни о чем, кроме как сытых перспектив и франтов-ухажеров.
- Нет, я не оставлю нашу истину! – горячо возразил юноша и от рвения опустился на колени и шепот. – Но ты должна знать: большая опасность грозит тебе и Наставнику от Хозяина с Дворецким!... Мне было ужасное видение… Убегай отсюда, умоляю!
- Как, почему? - встрепенулась Ученица и нервно зашелестела платьем. – Что такого мы им сделали?
- Положение их заставляет откидывать совесть их!.... Уходи немедленно, возвращайся!
- А что грозит Наставнику?
- Хозяин зол от того, что мы лишь занимаем его место и ресурсы, отпугиваем и не приносим пользу; понял он, что Наставник ведет нас, задумал Хозяин повторить трусоватый подвиг «невинного» прокуратора!...
- Его хотят убить! – прошептала, бледнея на глазах, Ученица и, несмотря на зов Иосифа, побежала к Наставнику, спокойно ищущему хоть крупицу полезного в журналах отеля.
- Стой, куда спешишь? – самым развязным в мире тоном спросил у Ученицы Дворецкий, сопровождаемый ухмыляющимся Хозяином, – Не хочешь ли провести вечер в нашей компании?
- Я спешу, извините! – поторопилась ответить девушка и метнулась было дальше, но кощунственные типы загородили ей дорогу.
- Ну, такой милашке некуда спешить! – пробасил самодовольно Хозяин и предложил: - Иди к нам, будет весело…
- Я брата потеряла! Мне к нему надо, пустите! – взволнованно прикрикнула Ученица, ища проход между телами развязных представителей препятствия и уже хотела шмыгнуть, как ее схватили и аккуратно, но настойчиво потащили в неприятного вида недра поворота.
Несчастная робкая девушка брыкалась и испуганно лепетала про брата (который на самом деле был Наставником), но те только победоносно хихикали и сверкали глазами, замаслившимися чем-то опасным и неизбежным.
К счастью, поверх неумолимо приближающихся непричесанных голов типов Ученица разглядела взметнувшуюся отчаянную гримасу Иосифа. Он сбил неотступных мажоров и обхватив их руками, стиснув зубы, чуть не заорал:
- Беги! Я и так иду против наших норм!... Спасайся и уводи Наставника, скорей! …Я их задержу!...
С неимоверным чувством вины и жалости глядела ему вслед Ученица, на завязавшуюся драку, но возвращаться – означало оставить Наставника в опасности. Потому сейчас следовало спешить.
А он все кисло замечал, как молодые «надежды времени» скучающе, с фальшивыми конвульсиями удовольствия слушают в неясных антеннах что-то навязчивое и съедающее отзывчивые нотки их души, читают остросюжетную и начиненную всякими низкими падениями литературу…
Про видео, любимое большинством молодых, Наставник вообще устал говорить, теперь он лишь заламывал бровки и думал только одно: «Быть может, это и есть их сиюминутный миг радости, Создатель? …. Не приведи нас к гневу на их мысли и желания, ведь и они хотят жить на Твою радость!...»
- Наставник! – грянуло, как гром, почти над его малюсенькой головой. – Прости нас, но мы вынуждены покинуть этот мир.
Малыш удивленно чувствовал, как его судорожно подхватывают теплые руки Ученицы и она, запыхавшись, уже мчится к Вечным Водам, откуда они прибыли в эту вечно спешащую и путающуюся в собственных вкусах жизнь!
Они были уже на полпути к тихим ручейкам мудрости и невыразимо светлого неба, как их остановили:
- Куда-то спешишь, милашка? – и недоброжелательно встряхнулось оружие.
Это был, конечно, Хозяин с вечно слоняющимся за ним Дворецким.
- Мы устали переубеждать вас! – горячо воскликнул Наставник, чуть не выпрыгивая из рук Ученицы. – Живите с миром, а мы будем следить за вами с другой стороны, не будем вам мешать… Так что – извольте пропустить!
- Не встревай малявка, пока жива! – зло выпалил Дворецкий, любовно вертя в руках нож.
- Не вы меня возродили из безвести, чтобы знать, сколько мне лет! – виновато вскипел тот и вынужденно (что выдавало его морщащееся лицо) пригрозил:
- А вот покажет вам Иосиф, к чему приведет ваша тяга к бессмысленной агрессии…. Ибо сказано: изобретший яд и пытки – от яда и пыток погибнет!.... Иосиф!
- Не стоит тебе, милая его звать! – фамильярно отозвался Хозяин. – Мы его пришили, и он уж не отзовется!
Ученица сжалась: она абсолютно протестовала против попыток изменить постоянное, но оно сказало и в такой форме само за себя: Иосифа убили.
Она всхлипывала и опускала руки, а Наставник, будто в поучение расслабленным убийством лицам типов, указал на сероватое небо – к ним летел голубь.
- Вернулся к нам дух отважный Иосифа! – облегченно-грустным тоном проговорил малыш, и, усевшись поудобнее, заметил:
- Вот, верящие в мимолетность, поймите – ничто не исчезнет бесследно!... Если, конечно, оно достойно этого!
- Хорош болтать! – раздраженно воскликнул Хозяин и зарядил оружие. Он, еще издевательски-настырно поуговаривая Ученицу остаться с ним, а Наставника – исчезнуть, наконец притворно фыркнул и сказал им «убираться прочь, «пока он не передумал». Но сам прицелился и выстрелил в них.
Ученица самоотверженно прижала к себе Наставника и уже приготовилась упасть и выпустить его бежать (чтобы, быть может, иметь счастье тоже не исчезнуть навсегда, а стать светлым листиком или бабочкой), как вдруг….
Ее зажмуренные глаза открыл пронзительный ор Хозяина и Дворецкого: голубь подставил себя пуле и она, отразившись, блеском смела навечно ветром оружие, богатые одежды типов и их роскошные отели.
Ученица робко поблагодарила голубя, который тут же поспешил приземлиться к ней на колени и, робко воркуя, вспушивая перья, тихонько трогать клювиком и головкой ее руки.
Она совсем неожиданно вспомнила, что так «не контролировал себя и напрашивался на наказание, очень приятное ему» только Иосиф. От этих воспоминаний девушка с тихим испугом все же открыла для себя то, теплое, радужное и давно летящее к ней сквозь все препятствия.
Она была благодарна Тому, кто сотворил на жизнь и счастье это легкое и мягкое, словно пушинка, пугливое и самое верное, словно покрытый переливающимся мехом друг…
А довольный Наставник заметил, что вместе с напыщенными суетами появились книги с вечными принципами, с помощниками рукоделия, с неумирающей черно-белой реальностью искусства.
Он поднялся и сказал:
- Вы хорошо сделали свою работу, ученики мои! Душою не покидали друг друга и стремились помочь заблудившимся! Вы многое извлекли из этой жизни, и теперь я хочу, чтобы вы получше запомнили то, что усвоили.
- Да, Наставник! – с готовностью ответила Ученица, легонько поглаживающая голубя, от того еще более прильнувшего к ней. – Действует одна вечная истина, которую мы чуть не упустили: у всего есть разные виды: и в этом мире есть те, кто с удовольствием кормит птиц, кто любит цветы, кто слушается и уважает пожилых, кто не боится труда и ценит искусство. И эти светлые лучики – при безразличии и близорукости!
- Верно! – поощрительно чуть поклонился малыш и сказал громко, без стеснений от пролетающих машин и гула городов:
- Мы не потеряли того, ради чего стоит все это пощадить!... Воля Твоя, Создатель, но, просим тебя, подумай: быть может, именно дети, радующиеся каждому мигу, юноши, готовые преодолеть все ради избранной, мужчины, ценящие хлеб и ум, женщины, с любовью ухаживающие за своими родными, старики, бодро принимающие новые повороты этого мира – может, они помогут исправить все недуги? Ведь они уже знают и хотят укрепить ту светлую сторону, которая спасет мир - они думают о высоком! Пусть думают и пробуют, ведь попытка всегда увенчивается успехом, рано ли поздно!...
В этом он прав: рано ли поздно люди устанут от шума и грубости, вернуться к свежей природе и теплому отношению к ближнему.
Они вернуться в мир, где Творец неустанно охраняет вечное солнце, где царит тишина и красота.
А в невыразимо светлом небе летает победивший тьму белый голубь!...

[GazeRo888]

Чары луны..

.. Загадочно и тихо проносятся мерцающей дымкой над небольшим зданием, наподобие нелепого,бледно-мутной синевы, замка, со статуями забавных белых фигурок: одна держала бодрый, от всего на свете, фонарь, другая табличку с письменами, что никто немог прочитать да и запрещалось отгадывать их толкование.
По крайней мере, так думал Фантагро- хозяин здания, которое издревле отталкивало посетителей слухами об обитающих там ведьмах и монстрах; сам же он... был просто неудачливым актером, что в очередной раз потерпел провал и теперь решил подзаработать на доверчивости, страхе и любопытстве людей.
Он и придумал устрашающе начертать письмена, а сам, со своими товарищами разыгрывать причудливые спектакли, конецих - освобождение от "злых чар" "колдунов" и"спасение" от "монстров"; естественно за материальное (тайное или явное) вознаграждение.
Но раз... постучался в двери здания(что лишь глухо отозвались чуть ли не фантасмагорическим эхо) высокий и тощий юноша с неестественными морщинами и ранами на руках. Было тихо.
Тогда юноша вошел, медленно и осторожно отодвигая необыкновенно сильными руками расставленные там и сям манекены мумий и скелетов (очевидно, должных напугать).
- Не уйдешь!!! - вдруг вскрикнула ему, выскочив из темноты, всклоченная ведьма с озлобленной гримасой и забормотала что-то, вроде заклинания, размахивая метлой, - Метла, метла! Чтоб вьюга замела... Его...
- Простите, я Вам совет дам! – вдруг тихо и любезно перебил юноша, вовсе не испугавшись, - Вы метлу быстро и вправую сторону отводите, а надо бы медленнее и в левую - это заклинание так лучше подействует!...
Ведьма на секунду шокировано замерла, а потом... ни слова ни говоря, с воплем кинулась в глубины здания. А юноша отправился дальше.
Дошел он до распахнутого сундука,так и ослепляющих рубинами, сапфирами и золотом. Из любопытства только нагнулся присмотреться, как... ему в руку впился огромный волк с черной шерстью,почему-то не взъерошенной устрашающе.
- Ну-ну... - улыбнулся юноша и одним махом руки мягко стряхнул странного волка, - Какой же оборотень так хило кусает?... Видать, ты не оборотень...
Тот, к кому была обращена речь,изумленно открыл рот и секунду спустя быстро-быстро убежал. Юноша пошел дальше;не обращая внимания на жуткое громыхание и топот по всему зданию, особенно отчетливо раздававшийся за темной-темной мистической фигурой.
Она глухо вскрикнула:
- Не иди дальше, если тебе жизнь дорога!!!... Я еще безобидный по сравнению с тем...
- Что тут смешит вместо того, чтобы пугать (как я правильно понимаю?)... Не дело это конечно, но я просто...
- Все, нет моих сил!!!... – вдруг голос фигуры стал моложавым, звонким и... из-за нее выскочил Фантагро,гневно сверкая гордыми глазами и старомодным плащом. - Даже если ты и мой бывший конкурент - подыграл бы, ведь заплачу и твою долю!...
- Я лишь заметил, что ведьма неправильно заклинание творит, а оборотень с фигурой - ненатуральные какие-то!... Если Вы - главный, научите их, как нужно... Могу помочь...
- Ты?! - чуть срывался на ор Фантагро. - Да кто ты вообще такой, чтобы меня учить?!... Нет таланта так "неправильно" пугать -проваливай!!!...
- Просто я - настоящий – скромно ответил загадочный собеседник, что... жил сквозь века и поколения, имел руки и глаза жуткие, но...
Что-то такое, чего Фантагро не когда не понять (и словно отголосок этого отражался в заветных письменах): юноша исподтишка делился с товарищами маленькими поделками, охотно помогал убежать посетителям здания, как бы "монстры"-"ведьмы" не уставали,уводил подальше от заманчивых мягких кресел, в которые Фантагро вонзилкрошечные гвоздики с мерзко-бодрящим веществом; и за такое был обречен набешенство и ярость со стороны грозного и капризного хозяина...
Дни шли за днями, здание все покоилось под мощным слоем боязливых слухов и небылиц, а все же, однажды бойкая девушка Саша, с хрупкими, но цепкими голубыми глазами, маленькая, но невыразимо-милая и находчивая, которой очень хотелось разгадать тайну письмен, чистосердечно направилась туда. Как всегда, было тихо.
Она аккуратно и с интересом обходила расставленные там и сям манекены мумий и скелетов (очевидно, должных напугать).
- Не уйдешь!!! - вдруг вскрикнула ей, выскочив из темноты, ведьма с вялой,скорее невинно-надеющейся гримасой и забормотала что-то, вроде заклинания,размахивая метлой, - Метла, метла! Чтоб вьюга замела... Ее...
- Боюсь, Вас это разочарует, но... -стеснительно откашлялась Саша -.. это бесполезно: метлою можно только приводить в порядок что нибудь, а не людей превращать...
Вместо того, чтобы разъяриться,ведьма вздохнула и, оглянувшись по сторонам, не замедлила старательно допрыгнуть до веревки и жердочек во тьме, усевшись разочарованно-важно на метле- скрылась. Девушка, притихло-сосредоточенно поглядев ей вслед некоторое время,устремилась дальше.
Дошла она до распахнутого сундука, так и ослепляющих рубинами, сапфирами и золотом. Саша рассудительно поискала палку, правильно осознав, что тут место изне ярко-ясных, легонько дотронулась до сокровищ, как... палка ударилась обочто-то твердое и кто-то, жалобно охнув, затрусил во тьму (то "огромный волк с черной шерстью" традиционно хотел смачно тяпнуть незваного гостя).
- Чудеса и только! - прошептала Саша и пошла дальше.
Ее с каждым днем все больше тянуло приукрасить светлыми бусинками,перышками и цветочками каждую комнату, каждый лестничный пролет этого здания; рассматривать блюда с сладкими-сладкими кремами и незаметно скармливать их подлетающим филинам и воронам (для них сладкое было безвредно, а у людей, как Саша догадывалась, оно могло отнять силу и память); отдавать часть украденных"ведьмами" и "монстрами" ценностей хозяевам и бедным.
Даже чуть завораживало и усыпляло жуткое громыхание и топот по всему зданию, особенно отчетливо раздававшийся за темной-темной мистической фигурой.Она глухо вскрикнула:
- Не иди дальше, если тебе жизнь дорога!!!... Я еще безобидный по сравнению с тем...
- Что неестественными у вас способы развлечься, должна признаться, удивили Вы... - горячо отозвалась девушка, - Метлами у вас не убирают, а глупо машут,собаки непонятные, и фигуры с письменами пыльные висят для украшения...Неправильно это как-то...
- Да что ж это такое?!! - вскипел выскочивший, отдувающийся от напряжения, Фантагро,- могу ли я хоть сейчас элементарно получить чей-то (хотя бы и твой) испуг,чтобы насытить и оправдать все это "неправильное"?!...
- Это ничуть не страшно, а... очень увлекательно! - радушно призналасьдевушка, с энтузиазмом заглядывающая в саркофаги и трогающая чучела.
Фантагро заиграл недоброй усмешкой, неконтролируемо пригревая в сердце давящих золотых змей и изрек:
- Раз увлекает... Стань же статуей в моем мирке ужасов!... Эй, слуги!...
На его зов высыпала кучка одетых в, наспех смастеренные, костюмы вампиров,призраков, пугало, водяных (Сашу это не смутило, а ввергло лишь в большее любопытство).
- Схватите ее, чтоб не убежала, а я обрушу уж все свое колдовство – поделом будет этой куколке смеленькой!!!... - бросил он злорадно, неумело возясь с волшебным кинжалом.
- Ну что же Вы просто не можете в статую превратить? - переминаясь с ноги на ногу, выступил из, быстро расступившейся толпы, высокий и тощий, но невиданно сильный юноша. - Дайте я вам помогу!...
С этим мистическим рвением он приблизился к Саше, внезапно испугано ойкнувшей и, мягко чуть-чуть обняв ее за талию, сжав ее, рывком поднял высоко над головой Фатагро и возбуждено гудящей толпой.
- Притворись статуей! - вполголоса посоветовал он Саше, побелевшей и впечатлившейся удививленно всему происходящему. - Он не потерпит еще одной своей неудачи, я не хочу, чтобы ты за это пострадала...
Девушка понимающе едва заметно моргнула и последовала совету, мысленно судорожно припоминая от чего все это.
Хозяин, раздраженно расталкивая товарищей и задевая их полами плаща, упрямо встал на пути к, торопливо отчего-то пробирающемуся через перепуганную толпу квыходу, юноше.
- Ну уж, постой!... Чего это ты затеял?... Я сам хочу расправиться с этой хорошенькой нахалкой!... Отпусти ее ко мне, немедленно!...
- Я... я же для Вашего блага, мой могучий хозяин! - дрожаще, отчаянно сопротивлялся тот, отходя от Фантагро и бережно держа Сашу, затаившую дыхание (сейчас прозвучит загадка, ради которой она окунулась в это, поглощающее забавно-трогательно умилительным мраком,здание с... такими незабываемо-меткими приключениями).
- Чтобы вы обрели свою молодость, что была бы с вами всегда! – продолжал тот, кто ее самоотверженно держал в дальней выси от низенького, щуплого Фантагро,- Сейчас я отнесу ее в свой замок, там разорву и принесу вам ее сердечко - и вы сможете исполнить древнее заклинание, что написано на табличке и что подарит бесконечное счастье...
Наслушавшись столь заманчивых слов, его собеседник, безумно уставился глазами и проронив: "Если это правда (а ты ведь настоящий, потому не можешь врать), то..." и, схватив юношу за коротенького края пиджака,истошно затараторил:
- Тогда быстро-быстро!... Хочу, чтобы, наконец, исполнилось пророчество (тогдау меня будет все)!!!... Давай, я жду ее прелестное, но бесстыжее сердечко!...Слуги, освободите ему дорогу (мне не терпится навек стать молодым)!!!
Услышав четко это, товарищи, трясясь и сдавленно охая, пропустили юношу; а он...
Отойдя быстро от здания и придя в другое - скромное, но тихое и приветливое (свой замок), поставил смешно замершую оторопело Сашу на каменные теплые плиты.
- Ты... уж прости, что пришлось тебе сделать немножко больно и наговорить всяких глупостей ужасных про то, что "разорву"... Я никогда не сделаю тебе плохого, поверь (ведь давно за тобой наблюдал и... Как мне нравится все в тебе... светлого, живого, бесценноголучика сказки!... Иди домой (благодарю тебя за все...).
После этого он смущенно исподтишка положил в карман платья Саши восхитительную, белую крохотную розочку и открыл дверь.
- Подождите! - конфузно проглотив ее любезный скрип, встрепенулась девушка.- Так Вы не ошибались (Вы ведь настоящий) и... письмена на двери означают вечную молодость в дар за жестокость и глупость?
- Нет - просто ответил юноша с кроткой усмешкой. - Они лишь означают:"Старость придет неуклюже и негаданно и немилосердно только к тем, ктоверит, что ужас и фальшь, обман - не глупость, а вечно насыщающее благо!..." Но... чтобы это понять - нужно не миг спешки и маски, а радушная тишина... Прощай, благодарю тебя за все...
И пошла Саша домой, долго еще провожая глазами этот причудливый замок, его хозяина и... загадочно и тихо проносящиеся мерцающей дымкой, над небольшим зданием, наподобие нелепого бледно-мутной синевы замка, чары луны...

[GazeRo888]

Улыбка...занавеса

Игриво прячется в складках будто лунной кисеи,тщеславно не привыкшей к тишине...
Ее взгляд с осторожным любопытством ловит, сотнями глаз, скучающих и усталых, капризных и жадных, сверкающе,молниеносно-остро - метает ножи под взволнованные охи, метко, беспечно-ловко...
Некий молодой тип в причудливом цилиндре и неясном блеклом костюме, зловеще мрачном - это подчеркивали ярко-рыжие кудри, обрамлявшие его мистически бледное лицо, кокетливо нежелающее покидать полумрака глубины сцены; кажется, никто не сможет заглянуть вего глаза, что никто... не узнает его мысли, сердца, имени, так упрямо спрятавшееся под...
Причудливым цилиндром,бледно-розовая лента которого непонятно красовалась вокруг его середины и длинный конец ее будто весело плясал в воздухе, уворачиваясь от ножей – его хозяин со смешком все продолжал их метать, громко и отвлеченно обращаясь из темноты к сотням взволнованным глаз, что производило совсем удручающее впечатление - на редкость фантасмагорический театр, хочется... покинуть его, новзгляд почти прикован ко...
Второму загадочному незнакомцу, что,натянуто улыбаясь, ловил ножи, неаккуратно демонстрируя сотням глаз свои жутковато бледные щеки, как будто покрытые черной пылью,неприятно-темно-красные губы и устрашающе блестящие, черные, как смоль, волосы,словно неведомыми когтями объявших его лицо - оно неуловимо и почти незаметно,тонко искажалось в мелкой дрожи, не терпя настойчивой щекотки света рамп свысоты зала и у края сцены...
Как это все неестественно, тяжело...возвращало сотни глаз к ней, неслышно затаившей дыхание, ощущая, как последний нож задел руку ловящему - и это вдруг перестало быть мигом гнетущей паузы и живительно-робкого извинения со стороны типа в цилиндре...
Он с кислотным отголоском наслаждения отмечал, как его товарищ силится остановить кровь пышным манжетом,старательно облегченно посматривая на сотни, недоверчиво напрягшихся, глаз -неловко даже щемяще отмечается: желал скрыть свое ранение, избежать волнения...
Оно предательски все же вырвалосьнаружу, провоцируя силы иссякнуть а липко-гулкие вихрем мечты пленить, медленнотерзая рассудок и лишая его контроля; а ведь как важно было остановиться,отдохнуть этим бледным щекам, как будто покрытым черной пылью, от ослепляющего блика привычного гула, ведь их хозяину предстояло не терять равновесие, исполняя акробатические прыжки и трюки - если бы только он осознал, почему подстраховывающие и поддерживающие его руки товарища так ленивыи... холодны, скользки, резки, словно воплощение всего этого слишком рано набежавшего на сцену, абсурда...
Его заманивающую песнь недопустимо было пустить к глазам, что с такимудовольствием находились в сумраке сцены, лучше приоткрыть дверь сознания их хозяина и назвать его имя - всерьез становится не по себе: сотни глаз восторженно наблюдали более яркую и захватывающую манеру исполнения трюков, их даже забавила буквально метающаяся в бешеном танце мрака и гула лента цилиндра; аимя... судорожно вертелось вместе с нею, ища, куда бы спрятаться, вонзиться...
В глаза того, роскошные манжеты чьего мрачно-простодушного, черного костюма устало намокли и задрожали, вопросительно взметнувшись и резко опустившись,могли ли понять, что... сценарий сжигается в мимолетности, бессмыслие, страшнее которого нет; и их хозяин устал от тени,переставшей внезапно быть желанно-тихой постоянством, одиночеством - он хотелу видеть радугу внимания, фееричную, неповторимую любви, хоть на мгновение...
Имя его товарища лишь... возмущенно укрылось лентой, резко повернувшейся после скидывания-падения с рук ее хозяина; огрызнулось бешенным сверканием глаз, которые очень быстро смешались с равнодушным светом и сотнями других, темне менее, возмущенно ахнувших на такой поступок, просто вечно ожидая и, порою паутинно-тоскливо, принимая что-то, блуждающе вяло, причудливого и развлекающего их миг прихоти - так вот она... жуткая, невообразимо, страшн ооглушающая аплодисментами и рыком потухающих скоропостижно ламп; страстное желание убежать от точки, так нежданно отразившейся в весомо призрачное многоточие...
Потому дыхание спектакля... чуть прервано, да становится спешаще-нервным и все неровно-кратким, гордо-беспощадно цепляющимся за золотые отблески довольства сотни глаз, а только медленно и негаданно навернется им шокирующе это на глаза; что сцена предстала в диком страдании от непрерывного круга -иногда и черно-без предупреждений и возврата забирающего экстаза, ловко подкрадывающемся в железном кольце...
Жутко отбивающего, вращающийся вокруг талии, недобро усыпляющий такт под легкомысленные напевы типа в цилиндре, купающегося в выкрикиваемых комплиментах и нежных цветах, что стеснительно-горячо бросали на сцену сотни вздыхающих понему глаз; он жеманно усмехался и взглядывал на них в ответ, вызывая еще больший гул их восхищения и, так часто опасно-непростительное, желание бесконечности... его напевов, вращения круга и метания во все стороны маленьких паучков-угольков - хочется убежать, уйти из этого невероятного жутковаткостьютеатра, забыть, скрыться от впивающихся в самую глубину рассудка, желающихукрасть все у него, тебя, глаз типа в цилиндре и от...
Собственного взгляда на доверчивые руки его товарища, принимающие кольцо и благовейно лишь на миг ощутившего на себе его льстивую улыбку, любезно прошептавшему...экзальтированным криком на всю сцену обещание славы, героичного будущего, чтонесомненно подарит ему исполнение всех грез, всего желаемого - нет, уже не жаль, что глаза не имеют ушей, что бросаются они на кончик нечистого пера, изкоторого неконтролируемо текут реки грязи, а их они не видят, пока не почувствуют на себе; жаль что они любят приятные, услаждающие их маски...
Хочется убежать, но... что-то стучится в самую крепкую светлостью дверь:нельзя, надо отвести взгляд от колдовского сверкания глаз типа, чье имя жуткимэхом неотступно притягивает невольно к себе, и крикнуть его товарищу,ступившему на низко натянутый канат - больше нет секретов следов его прошлого,оно не столь жутко и жгуче, спасительно нужно забыть его и вернуться из охватывающих марев миражей в, как-никак близкое и согревающее пусть порою и льдом,"сегодня", к своему сердцу, осколки которого не хотят видеть его бледные щеки, как будто покрытые черной пылью, необходимо, сейчас...
Нечто отказывается, упорно сопротивляется гулу, вопившему и хаотично забегавшему по театру: сотни глаз дрожаще забирали свои золотистые нити и убегали, выпаливая на бегу ругательства проклятия и зарекались знать...безумные глаза того, чья тень цилиндра проникла неотступно в них, смеясь на крики и топот бегства, издевательски призывая глаза досмотреть его спектакль до конца; и он приближался, представ как никогда, в полной мере, в своем странно манящем и... холодяще жутком облике...
Не хочется ощущать и дуновение его шагов, рук, нарочито весело продолжающих показывать фокусы, и искру его глаз, страшно ослепляющую среди пылающих кресел театра, потонувшей, в... сумерках, словно сотканного из алмазов,звездопада-почти фантома, сцены - на ней раздавались трагично затихающие стоны того, чьи бледные щеки, как будто покрытые черной пылью, корчились в муках от дышащего жаром мерцания звездопада, сопровождавшего их хозяина повсюду, ему не хотелось вновь уйти в веер удушающий земли, покинуть осколки своего сердца, которые лишь мимолетность назад раскрасили его миг пусть и призраком сказки...
Она, наконец, показала свои клыки мрачной реальности - лента на цилиндре изумленно-с горечью вдруг потускнела от, охватившей ее хозяина, боли; он торопливо зашагал, метая ножи в сгорающие цветы, золотые нити, когда-то опьянившиеего таким же миражом счастья, и стены опустевшего театра и то порывался броситься,то отскакивал в бессильно-отчаянном страхе от падающих алмазов звезд – пепел сценария смешался с черным вихрем мига, щипля его жуткими нашептываниями обутерянных ростках мечты, надежд, провалившихся планах, об убежавших, утерянных для него навсегда, чьих-то, когда-то таких же робких и пленительно красивых,доверчивых глазах...
Они, словно одинокие листья, метаются с их хозяином по улицам, на которых так же темно, как когда-то было сумеречно на сцене; с разочарованным стыдом прячутся в тень его цилиндра - не могут, не хотят верить в то, что их лишила радости от спектаклей и славы, дружбы, рассудка, того, чьих бледных щек, как будто покрытых черной пылью уж никто не вспомнит и кого он все же ценил в глубине сердца; пленительно красивых, нежно-доверчивых глаз; в которые...
Он не мог, не успел наглядеться, что одни дарили манящий сладкий сон наяву и... которых истомно искал всю мимолетность - их, все внезапно-безжалостно украла одна мечта...
Она была так насмехающе-близко и так холодяще-далеко; не покидала его ни намиг, скитаясь в блекло-чуже радужном крае, сверкая словно хищно и всепоглощающе-туманно звездопадом, который все еще чудится ему, как он беспощадно терзает бледные щеки, покрытые словно черной пылью, и...
Призрачной улыбкой занавеса, что...
Игриво прячется в складках будто лунной кисеи...
В странно жутковатой тишине...

[GazeRo888]

Тюльпан…Потемок...

...Рассыпал свои лепестки повсюду, и теперь они сверкают, только... белыми пушинками...
Снега; впрочем, по секрету скажу вам, тихо было вокруг, лишь... не до сказок дремы было...
Торопливому легенькому топоту, безуспешно спешащего от очередной... ну вот совершенно прямой линии тропинки, с падением отмечающего почти бесконечный полк однообразно расхаживающих пестрых лиц; не грядет ли чего?
Только одна эта тревожная мысль напрягала круглые глазки их крошечного хозяина, с робко-звонким писком отбегающего от грохота стоящих машин и прячущегося за безразличные фигуры деревьев.
"Ветер меня унеси! – отчаянно подумал он, сосредоточенно высматривая, куда еще можно спрятаться от полка имашин. - Как можно было забыть карту, ведущую к замку?!... Как я в него, если придется, попаду?!... Куда теперь податься, вроде привычные лабиринты, а... немогу через них идти – боюсь!!...".
И его крохотные кулачки обреченно сжали столб дерева: отовсюду лился вовсе непривычный гул, не хотелось покидать ему так удачно найденное прикрытие.
Но тут... его глазки столкнулись с неподвижным, каким-то кукольным взглядом "Тюльпана Потемок" (самого жуткого существа, похищающего и поглощающего все, на что падали его пустые глазницы; на деле почему-то преспокойненько словно спящего).
"Ой-ей!!... Тюльпан потемок!!... Дела туманны!... - задумчиво отметили про себя невозможно увеличившиеся круглые глазки, едва с мирным любопытством выглянувшие из-за ствола. - Тут... их еще есть, я не один!!... Надо попробовать незаметно пройти мимо них!...".
С таким, признаюсь, очень нерадостным, намерением, он на цыпочках, старательно потупив взор, заперебирал складками своего платьица, бесшумно парящими мимо... все неподвижных "Тюльпанов", кокетливо-спяще развернувших веером свой черный бархат лепестков, едва-едва всколыхнувшихся легеньким прохладным ветром.
И, знаете, этого было достаточно, чтобы... почти прошедший сквозь маленькую их колонну, испуганный глухой писк взметнул все складки платьиц на свете, в напряженном бегстве своего крохи-владельца, назад, к спасительному дереву.
"Ну уж, стоп!... – насупил глазки он, мысленно посылая "точно черного шелка", все так же неподвижным, противникам тысячу "ну очень ласковых" слов. – Противное нуждой вышибают! Делать нечего - попробую проехать мимо них!...".
И его резвый кончик малыша-капюшона, казалось, тоже судорожно зачихал, купаясь в клубах пыли и грохота - это его хозяин на все лады пытался завести машину, даже не пробуя залезь во внутрь нее.
Промучившись так недолго, он, не мудрствуя... долго, подперся кулачками об багажник машины и, удерживая ими все у нее, что можно было ухватить, забавно подражая ее мотору, изо всех сил воинственно побежал на череду "Тюльпанов".
Наверное, если бы они и вправду могли видеть, то, от этого зрелища и от... смеха, разнесли б черные все свои лепестки, во все стороны света: машина, мягко скажу, медленно и неуверенно двигаясь на них рывками и посипыванием шин, покачиваясь во все направления, клацала капотом, как крокодил, метала и грохотала, умудряясь не заглушать этим тоненькую...
Победоносную мимикрию рокотания малюток-бусинок круглых глазок, что, изловчившись, ежесекундно выныривали из-за высокого багажника, просто... и они наслаждались мигом, когда один за другим, со странным, для их маленького хозяина, скрежетом сморщивались лепестки"Тюльпанов", глаза их кисло утопали во тьме впадин и трещин, а сами они...
Очень быстро исчезли, навсегда, в недрах щелей, и бравая машина, после столь разгоряченной битвы, была, по поощрению, ласково... с усилием, будто негодования, отпихнута натруженными маленькими кулачками, разочарованно-неторопливо протирающими круглые глазки, слушая, как тоскливо-тихонько зевает ротик их совсем крошечного владельца.
"Да тут целое... постоянство! - его белоснежные, вовсе крохотные, шажки волнительно проследовали по всему маршруту, на котором были им уничтожены "Тюльпаны Потемок". - Вот они исчезли, а перепутья остались!... Какая досада; еще и... окончательно дорогу к замку потеряю, кроме того - без карты!... Нет, скорее... к дереву!...".
И вот... уж миновав перекрестки с пугающим маршем прохожих, машинами и вмятинами от поверженных "Тюльпанов"; он поспешил к самому началу - к верному дереву, убеждая себя беспрекословным: мало ли какие сказки стали явью, главное - совсем с пути не сойти.
А он... никуда не делся, хотя маленькие кулачки вцепились в дерево, как... впервые, словно не замечая, что повсюду та же теплая молочная дымка тумана, такой же шелест листьев и озорные подмигивания крошечных светлячков и паутинок из темноты и те же шаги, гул, возня эхо и перестукиваний; та же стройненькая линейка тропинки.
И тут что-то, может легенькой улыбкой смешливого лучика, коснулось круглых глазок, растерянно глядевших вовсю даль ровной, такой, что…
Прямее некуда, тропинки (со стыдливостью вспоминая, как, в замке, их крошечный хозяин, с восторженным тихим писком, бегал из комнаты в комнату, коридорами, зеркалами, запутанными и извилистыми, катался на кривых перилах крутых лестниц, качался на хитросплетениях творчества паучков, проскальзывал через пресекающиеся углы, двери, со скрипом хлопавшие от ветра во все стороны)
Но вот... он очнулся, притихло, вздрогнув и с, по-невинному (еще более) круглыми, глазками спрятавшись еще старательнее за ствол дерева: лучик нежно... со всей дури дернул его за плечо суровыми, холодными, кремневого свойства, перчатками - перед ним стоял усатый полицейский в фуражке.
- Это ты мне вентиляторы сломал, пакостник маленький?
"Ну... со всеми ведь бывает! - мигом, смущенно завертев пальчиком по стволу, чуть покраснев, принялся оправдываться... самому себе, балансируя на ветках, его крохотный собеседник. - Подожди! Что за... вентиляторы?!...".
- Вот и свяжись с вами: добьешься... всего того свойства, как вы сами!... - вздохнув, пробормотал полицейский, кисло созерцая этот ритуал, и терпеливо объяснил. - Посмотри туда: там поломанные вентиляторы!... Зачем ты их сломал?...
Тут круглые глазки его оппонента... пискнули кротко-глухо не своим голосом: в указанном объекте они узнали побежденные полчища "Тюльпанов Потемок"!
"Ой... " - только и смогла тихо промелькнуть мысль их маленького хозяина, прячась за ветками дерева и следя за медленно багровеющим лицом нахмурившегося полицейского, его недобро топорщимися усами и...
На сжатую в дрожащем кулачке карту замка! Она точно усмехнулась ему...
Тенью рожицы… Тюльпана Потемок, провожая его нескладную крошечную фигурку, во весь опор убегающую от оглушительно ревущего свистка полицейского...
...Где-то, быть может и вдали, уже далеко от его, с любопытством присматривающихся к окнам нового замка, всегда готовым к очертаниям свежих дуновений дали, крошечных круглых глазок; он... вспоминает темноватый бархат лепестков, повсюду...
И теперь они сверкают, только... белыми пушинками...

[GazeRo888]

Сердечко Молли

Оно напоминало ей самой маленькое солнышко, причудливое, переливающееся радостью, шутками и готовностью прийти на помощь для друзей, точно парило оно с душой в радужном миге детства, но однажды...
Однажды оно забилось часто-часто, впервые оно захотело превратиться в птичку, что могла бы улететь и не знать того, что узнала - побывав на раскопках, девочка-медвежонок наткнулась на изумительную вещь - большую, твердую, белоснежную, напоминающую мордочку какого-то невиданного зверя.
Но Молли подумала, что это просто произведение искусства древних, статуэтка в форме головы, интересная и неживая. Ее аккуратно завернули в платочек, пощекотали забавно-сосредоточенно кисточкой, чтобы очистить от паутины, мелких камешков и, еще раз протерев тканью, бережно положили в ящичек.
Малышка тогда поправила бантики на макушке, платьице и поспешила приподняться на цыпочках, чтобы увидеть это все, как следует. Ей было очень интересно, почему столько внимания простой, как она думала, статуэтке.
- Это череп. Кость от жившего когда-то зверя. - пояснила Ребекка, погладив ее по голове, - С помощью изучения его можно немножко понять, какой был зверь и как он жил...
С этими словами девушка-медведь погрузила ящичек к себе в сумочку, взяла Молли за ручку и пошла к машине (друзьям предстояло возвращаться домой).
Однако крошка-медвежонок не думала о том, что по возвращению туда ее ждет вкусный ужин с макаронами в медовом соусе, чтение любимых книжек и игры с веселыми Луи, Балу и Китом. Ее мысли были заняты только одним впечатлением - черепом.
Ее сердечку стало вдруг так тревожно, как будто она увидела нечто страшное, определенную тайну, разгадка которой никогда не обрадует.
Оно все искало пути в лабиринте тревоги и осторожно-притихло открывало дверцу оттуда к догадке - его маленькая хозяйка не ошиблась, она думала правильно - эта загадка называлась Будущее.
В нем рисовались перевернутые картинки, как зеленые листья станут седыми от снега, светлые облачка устают летать и грустят дождиком, звездочка, когда-то искристая и красивая, превращается в улетающий лунный лучик в тумане, все уходит...
И среди этих картинок сердечко Молли нащупало глазки зверя, что теперь далеко-далеко, там, где никто не знает, и только твердый лобик черепа напоминает о том, что их владелец был. Ему снова сделалось тревожно-тревожно, словно она видела все это...
Проникшись этим чувством, сердечко девочки-мишки внезапно осознало, что когда-нибудь и красивая, веселая, добрая Ребекка, и Кит, и Папа-Мишка, все ее друзья окажутся там, где улетает невидимым листиком ручеек солнышка...
Оно забилось сильно, как стараясь убежать, исправить, защитить каждый лучик, каждый вздох тех, кто ей дорог, от этого, но оно не могло вырваться из нее, так и билось, стучало под платьичком, тоскливо оглядываясь на череп.
Слезками заплакало оно, не в силах сказать тысячу тревог и грусть, делая Молли, совсем приунывшей и растревожившейся, хотя ее друзья были здоровы, веселы, солнышко с приятной утомленностью заходило за горизонт, ласковыми алыми лучиками обещая непременно вернуться...
Увидев, как малышка-мишка плачет, Ребекка, ахнув, оставила все дела и подбежала к ней.
- Что случилось, Молли? - мягко взяла она ее на ручки, вытирая носик и глазки.
- Он больше не вернется? - всхлипывала ее собеседница, указывая на череп, прижимаясь к ней и грустно качая головкой, - Как и мы когда-то?
- Он с нами - прошептала Ребекка, указывая на небо (там плыли облака, одно из которых очень напоминало динозаврика, что был живым, радостным, искрящимся приятно-розовой дымкой, он спешил к Молли на мягких ножках-тучках). - А уж мы... Никогда тебя не оставим, мы всегда вернемся к тебе, и будем радоваться вместе, как он спешит и радуется тебе...
С этими словами девушка-медведь крепко поцеловала в носик крошку, что опять повеселела, в глазках ее прочла тонкую, но светлую и верную ниточку: "Мы не пропадем, мы всегда будем вместе!".
Она ощутила, как наполняется маленьким солнышком, что не гаснет, светлой легкостью вернувшихся незримых облачков, расцветает причудливым цветком невиданной, бесконечной страны...
Сердечко Молли...
Оно тихонько бьется, в тихом, спокойном сне, где она осторожно гладит того, кто пришел к ней в облаке...

[GazeRo888]

Глаза Селестии...

Купаются в солнечном свете, небесно-голубых лучиках, радуге, исполнены тихой мысли, задумчивости...
Она давно правит королевством сказочных пони, где все привычно тепло и светло, имеет сестричку, много друзей, дворец, и, казалось бы, должна нежиться в короне, любоваться собой, какая она молодая и красивая королева, которую все любят и слушаются, сладко дремать на ложе, угощаться яства и не ведать забот...
Но она знает, что не держится поклонение и любовь на одной только красивой улыбке и самых волшебных крыльях с гривой - день и ночь сердцем и умом Селестия всегда помнит каждую пони, будь она бабушкой или только родившейся, особенно интересно ей наблюдать за приключениями и жизнью шести подружек - умной и изобретательной Твайлайт, хулиганистой, но преданной своим друзьям Рейнбоу Дэш, веселой и неутомимой Эппл Джек, обаятельной модницей Рарити, хохотушкой и болтушкой Пинки Пай и любящей зверушек и искусство Флаттер Шай, а также за их приятелем - доверчивым и забавным крохой-дракончиком Спайком.
Она знает, что некоторые приключения этих неунывающих девочек происходят по ее воле, но всегда радуется, что они помогают им осознавать ценность дружбы, верности и добра, и это является для нее лучшим сокровищем в ее стране (когда ее придворные счастливы)...
Селестия тихонько закрывает глаза (уже луна купала ее дворец в своих волшебных искорках-светлячках и кружились звездочки-снежинки в капельках дождя и звездопада), ложе с мягкими подушками и близлежащим теплым камином звали ее Очаровательное Величество спать... Но ее Обаятельное Высочество не могло себе позволить отойти в царство снов, не пожелав добрых снов своим шести ученицам и подружкам.
"Берегите друг друга! Вы молодцы!" - улетучилось волшебное послание от нее магическим пеплом к Спайку и к, веселившимся на вечеринке, угощаясь яблочными булочками и сладким коктейлем, у Твалайт, пони.
И только после этого она аккуратно уложила грациозную голову на изящные колени, и сон укрыл пеленой алмазных грез...
Сверкающие подобно им...
Глаза Селестии...

[GazeRo888]

Улетевший туман

…Овевает дальнюю теплую страну. Настолько красивую, что даже куколки жительниц этой страны были неописуемо хорошенькими и дорогими.
Но цена не волновала Героя. Он же покупал куколку для своей племянницы – взбалмошной девочки, не привыкшей, чтобы родственник не достал по ее капризу редкую игрушку. Она была в тот миг «единственной радостью жизни». И все это не касалось его важной предстоявшей конференции, усталости и спешки, обрамляемой уходящими неудачно такси, непробивною толпою и слепящими рассеивающими неонами глубокого ночного пира города.
В нем вот-вот рисковали закрыться бутики, торгующие теми статуэтками, столь приглянувшихся племяннице. Герой, набивая шишки, пробираясь сквозь темные зловещие ветви толпы, все же дошел до магазина, потратил почти все наличные на куколку. А после – побежал за такси, со столь редкой удачей остановившейся неподалеку, в впопыхах выронив только что купленный подарок.
Он маячил красивым платьицем среди пестрых одежд и теней, темных огней. Что еще они отобразили – вот вопрос, который почти непосещал бы голову Героя, если бы он не увидел, как к его блестящим туфлям снова мягко шлепнулась миниатюрная, смазливая копия жительницы теплой страны, подолы платьица которой были омываемы тихим красным ручейком.
Герой оглянулся и отыскал глазами неестественно прижавшуюся к каменной стенке лестницы девушку. Многие проходили мимо нее и презрительно называли «падшей алкоголичкой», «бездомной, совесть потерявшей». И никто не хотел в суете заметить, что красный ручеек шел от ее, самоотверженно облегчившей груз Героя, головы, небрежно остриженной под ураганную моду города.
Вдали мелькала еще и племянница, которая беззаботно игралась с длинным шарфом, отливающим дорогой блестящей тканью. Она, завидев куколку, быстро подбежала к Герою и потребовала показать подарок. А для него…шумы сместились в одну тишину ручейка, убегающего от толпы города.
Наверное, он устал подчиняться его законам и хотел мелькнуть своей звездочкой в тумане неона. Но улица завистливо не отпускает от себя все, что так легко можно погрузись в вечный липкий сон.
И эта цель достигнута, а родственнику взбаломошенной девочки было горько показывать игрушку – она слишком щемяще досталась… придирчивым рукам, отшвыривающим куклу и исчезнувшими в новой, сиюминутной шелковой забаве!
Герою было стыдно – он не являлся самим собой –благородным, красиво оформленным сборником доброты и щедрости. Все оказалось туманом, все растаяло перед этой простой девушкой, напоминающей о себе эгоцентричным прохожим теперь лишь красным ручейком.
Он отразился в Герое – что могло быть кошмарнее этого, в сияющем гарантией силы и сытости городе? Он откинул от себя все предстоящее, быстро изменяющееся, ради трагически-спокойного и должного – он подошел к девушке, аккуратно уложил у лестницы и вложил ей в руки куколку – чуть треснувшую от удара об равнодушный асфальт и испачканную пылью.
Да, это все, чем он мог отблагодарить девушку за многое, вернувшееся из спящей от мнимых задач души, за простое солнце, странно появившееся в чуть треснувшей куколке и в нем, за улетевший туман душного шума города

[GazeRo888]

Совсем не... странно(?

Сегодня стучала в окно неслышно луна, словно обещая мне диво...
А было вовсе не до обещаний: на работе была перепутаница, в которой каждый стремился перешагнуть через другого... (впрочем,даже думать об этой досаде консерватизма наскучило) - пора расслабиться и нырнуть под самое теплое, мягкое в мире одеяло,что не требует от тебя ничего, быть может, кроме внимательного просмотра...
Сна(?), где я... иду по, ничем непримечательному, тоннелю комнаты в поисках двери, а за ней - притаились,крадутся по пятам радужные паутины, что не оставляют в покое моих щек и всещекочут, щекочут их...
Это невыносимо и... ничего, поправде говоря, не остается, как решительно открыть дверь - лучше бы я этого не делал(?), ведь оцепенение изумление рыщет по всему сознанию, пробуждая сомнительные чувства и страх перед огромнейшим темно-зелено-светло-синем полем,наподобие доски для игры...
Я запутываюсь относительно своих догадок: так что же это было, если на доске располагались... целые города,здания которых щедро были украшены знаком крошечной короны из черного золота и ярких-ярких рубинов; а посередине красовался массивный дворец, точно разделенный пополам неведомым художником на две части, одна из которых была белоснежно светлой, мерцающей приятно голубыми алмазами, другая - пронзительночерной, кричаще украшенная яркими-яркими рубинами?...
Это неясное забавностью и одновременно загадочностью здание манило к себе, но прорваться к нему нельзя было - всюду...
Хлопотала суровая стража из плечистых мужчин в камзолах с объемными нашивками... у кого - белой изящной короны, у кого - важно-горделивой, черной, с большими шестами с прилагающимся одним-единственным, крупным шаром, больно попадающего в цель и возвращающегося(увернуться от него невозможно было); двигающиеся башенки с пушками и зоркимохранником; беспрестанно скачущие пары лошадей с всадниками, предупредительно оборачивающихся во все стороны и щелкающих длиннющими хлыстами; типы в роскошно убранных, крайне тяжелых костюмах с плащами и острыми мечами (вроде они и махали ими во все стороны для устрашения, а боишься подойти)!...
И все то с вихрем топота и крика бегало среди зданий, круша все на своем пути, прохаживалось около белоснежно-черного замка, и... боролось друг с другом, снуя строго по маршруту,заданному колоссами-клетками поля!...
Этот, иначе не скажешь, хаос всерьез утомил меня, и я, изловчившись и пробежав мимо пыла битв, вспыхивающих то там то сям и нещадно загоняющих этим сердце в пятки и в горло, беспечно обходившей дворец стражи, благовейно юркнул туда...
Где было не тише, чем вне замка:везде стоял грохот бега, битье посуды, гул метания дорогих тканей и игрушек,ваз, статуэток и посуды, царила суета неистового крика и чей-то липкий потаенный, отчаянной измученностью, страх (чем-то он мне был знаком и отчего-то живительно сам указывал дорогу в лабиринтах роскошных покоев, стены которой были расписаны лишь...
Тремя мотивами - глазами высокой женщины с добродушным взглядом, ярко-малиновой косой, с длинным шестом в руке ис ослепительно белой короной, едва ли не большей чем полфигуры женщины, из-за огромного шара, украшавшего ее середину; девушки в белоснежном пышном платье, с почти детским лицом, задумчиво-кроткими глазами, с остриженными по-мальчишьи волосами, с белым-белым обручем на них, посередине которого, словно из снежинки легкого перышка, была соткана крошечная бледно-голубая корона; маленькойдевочки с кукольным личиком и роскошно убранном, ярком темнотой, почти черным туманом платье всех цветов радуги, с самодовольно поблескивающей, на диковинно пышной прическе, короной, так и дышащей чем-то недобрым своим черным золотом икроваво-яркими рубинами...
Честно признаюсь: мне стало не по себе, когда их хозяйка... подошла ко мне из внезапно раздвинувшейся стены с портретами; по ее лицу было видно, что шум войн на улице доставлял ей особое удовольствие и, быть может, даже убаюкивал вроде карамельной колыбельной(однако не все же испытывали те же чувства, я уверен, потому... ничего не стоит поговорить с ней).
- Девочка, - любезно начал я, - а ты не полагаешь, что нужно прекращать драки в твоей стране?
- Ты как посмел перечить мне,Дамке?! - медленно побагровело хорошенькое личико нахмурившейся девочки, - Я ими руковожу, не сбивай меня со стратегических мыслей!... Или ты - не мой воин?- ее коротенькие ручки подозрительно потянулись к колокольчику (явно для вызова охраны).
"Лучше быть честным - решил я,- ничто так не согревает в черный снег страха, как честность!".
- Я ничей, и вообще не воин! -храбро зажмурившись, пришла из всего умного только эта мысль.
- Тогда будешь моим воином! -радостно и властно оживилась Дамка и затопала ножкой, - Эй, там, в военных залах, а ну принесите моему воину оружие!...
Душа моя жалобно заныла: что может быть хуже, когда снова призывают в армию, да еще такую сумасбродную, и грозятся на неопределенный срок упрятать в казарму?
- Ваше Величество, я же не... -обреченно пискнул я, безуспешно бросившись за этой невозможной крошечной воеводой, уже завертевшейся по зале, подписывая указы и поминутно нервно приказывая с высоты окна "явиться кому-то и препроводить в военную залу нового борца"; оставаясь слепой и глухой ко всему происходящему.
Отказываюсь верить в то, что этоочень больно, непредсказуемо и страшно - тоже бегать с единственным мечом или с шестом и с шаром, против своей воли, чтобы нежданно быть убитым воином, скоторым наверняка скоропостижно обучался в одной казарме, и это - из-за одной взбалмошной курносой девчушки с кислотно красными волосами ( так вот ты какая – ее черно-кровавая корона)!
Я уже шел за ней в тот безумный вихрь вечного мордобоя и бессмысленной суеты охраны одного лишь замка, совсем опустошенный психологически и безразлично готовый ко всему, как тут...
Навстречу мне взволнованно вбежала та самая девушка в белоснежном пышном платье, с светло-зелеными глазами и почти белыми волосами, объятых робко обручем с крохотной короной (от портрета которой я не мог оторвать глаз).
- Дамка, ты опять за старое? – мягко заметила она, стремясь погладить ту по пышной прическе, - Много раз говорила тебе: упрямство не ведет к добру...
- Трон мне!! - заорала вдруг Дамка,отскочив от ее ласковых рук и пригрозив ей трясущимся от злости кулачком – Я тебе покажу, как мне указывать, девчонка!!...
Мне стало вдруг стыдно за свою удачливость в этом невиданном мирке (я смог спокойно прогуляться до города,оставшись незамеченным, меня не убила многочисленная стража и не выдали слуги,которые спешно пробегали по замку) - рядом стояла хрупкая девушка, которая заступилась за меня, быть может, даже спасла от гибели на военной службе и вспыльчивой Дамки; а теперь она еле стояла на ногах от жалобного страха, укрывшегоее бледностью и дрожью шока, надвигалось нечто непоправимо-непростительное...
Оно... со страшным скрипом-скрежетом полсотни несчастных дверей вкатилось с натугой четырьмя воинами - то был трон,огромный, мощный, вылитый из черного золота и украшенный яркими-яркими рубинами, такой высокий, что к его вершине, почти у самого потолка колосса-замка, вела лестница, такой широкий, что на нем, казалось, можно было не только спать на всяк лад, но и пробежаться по нему; ненормальный, жуткий, дефективной пышностью и убранством, агрегат (во мне даже с ехидным наслаждением промелькнула мысль, что он, этот, если можно так сказать, трон, несомненно под стать Дамке!)...
- Пошли вон.. Сражаться!! – крикнула первым делом крохотная его хозяйка на, вытирающую пот и отдувающуюся, стражу,быстренько забравшись на его вершину по лестнице и усевшись на нем поудобнее, -Не то выдам врагу как предателей!...
Этих слов было достаточно, чтобы те,прихватив оружие, пулей кинулись из замка.
- Дамка, милая, одумайся! – решилась вставить словечко моя дивная заступница, пока та с удовлетворением наблюдала,как, мгновения назад толкавшая неподъемный трон, стража отчаянно отбивается от окруживших ее воинов.
- Что?!! - взвизгнула Дамка,отвлекшись и свесившись с выси трона, - Ты все не уймешься, белая козявка?!!...
- Дорогая, мы же одна семья, у нас один замок, один город... - терпеливо придвинулась к трону девушка в белоснежном платье.
- Ты думаешь, ты сможешь управлять городом? - разразилась хохотом Дамка, нервно ерзая на троне, - Своими снежинками да облачками удержать его целостность, замок, слуг?... Никогда... Не дам тебе власть!!... Знай свое место, козявка!!...
- Но Дамка... - глотая слезы, мягко начала та.
- Все, я поняла! - шустрая девочка молниеносно спустилась с трона, - Ты считаешь меня еще маленькой, белоснежная собачка!... А вот возьму и выйду замуж!!... И тогда буду взрослой, полноправным правителем, и ты... Ты мне не указ!!!...
Следя за скользкими переменами поведения и настроений Дамки, у меня почему то страстно задышало желание убежать, но, видя как уговаривает ее кроткая девушка, осознал - покинуть ее,такую тихую и беззащитную, будет предательством; это спасительное чувство оставило меня стоять рядом с ней в шаге от крошечной властной воеводы.
- Ты будешь моим женихом!... – резко подошла она ко мне и ткнула в мою грудь пальцем, - А я выйду за тебя замуж...Ясно?!! - с таким обескураживающе оглушительным распоряжением неведомые силы вынудили меня кивнуть.
- Вот и отлично! - Дамка немного притихла и тотчас направилась к ошарашенной, таким решением, девушке, - Слушай,ты!!... Если моему жениху или моим гостям на свадьбе что-то не понравится, я тебя разорву!!... Поняла?!!...
- Да, Ваша Мощь! - дрожаще ответила еще больше побледневшая бедняжка, не смея поднять глаз.
- То-то же! - самовлюбленно рявкнула та, - А если так, то... Чтоб была моя свадьба, сегодня же!!... - сказав это,она удалилась в роскошные покои.
Пока слуги, в страхе от разных угроз,брани и проклятий, сыплющихся на них истерично-писклявым голоском Дамки из покоев, сбивались с ног, готовя массу кушаний и напитков, подарков и почестей гостям, невесте и жениху, рассылали тайком мешочки с деньгами воинам, лишь быте пришли на свадьбу и прославили свою хозяйку, спешили в разные концы замка,чтобы украсить и прибрать его, позвать еще гостей; я думал, что...
Даром не надо всей этой лести и торжества с подарками и угощеньями, на что они мне, если своевольная Дамка вновь заставила меня невольно идти по ее черной нити капризов, все не отстающихот моих страхов и надежд, поблескивая кровавыми алмазами; что меня ждет в браке с нею, неконтролируемо самодурной девчушкой - ежесуточные скандалы, мелочные прихоти, дрожь, боль, страх (может, уж лучше какая-никакая героическая смерть от ее воинов и пытки в казарме, чем быть с нею вечно)?...
От этих размышлений меня оторвала девушка в белоснежном платье.
- Умоляю, не повторите ошибки валета Дамки! - прошептала она, от рвения беря меня за руку, - Не идите и моею тропою,что, наверное, приведет меня когда-то к нему!...
- У нее был валет? - переспросил я,надеясь почерпнуть для себя хоть какого-то опыта мужчины, уже имевшего несчастье находиться в долгих близко-служебных отношениях с Дамкой и, в случае чего, сбежать к нему на помощь в служении какой-то другой визгливой правительнице (хотя, наверное, свирепее Дамки нет властительницы).
- Да, был... - печально продолжала моя собеседница, - Он хотел помочь ей стать самой сильной королевой, самой богатой; с самого начала своей службы у Дамки он учил ее, давал советы, а врезультате... Она... Она прокралась однажды к нему ночью отрубила ему с размаха голову (как жестоко, ведь он был ни в чем не виноват, он... Он видел в ней друга)!... И сказала, что меня постигнет та же участь, если стану ей что-то советовать!... Но... Мне страшно и... Жаль людей, которые живут в ее городе, встрахе, в войнах - как ни грустно, Дамка видит смысл лишь в одних боях, в их беспорядке… это погубит страну!...
Неожиданно что-то кольнуло меня внутри и я, сам не знаю почему, протараторил на одном дыхании:
- Хочешь, я попрошу у Дамки в качестве свадебного подарка, чтобы ты стала моей... скажем, служанкой?... Я(честно, уж ничто мне не странно и не страшно) убегу от нее... С тобою, во чтобы то ни стало!... Хочешь?
Девушка лишь замотала головой:
- Нет, не надо!... Она не прощает обмана, вас... Поймают и убьют; не рискуйте своей бесценной жизнью ради меня (я привыкла)... Не заботьтесь обо мне, идите на свою свадьбу и веселитесь! Советвам да любовь!...
И вновь нечто странное, необъяснимо теплое и светлое, что навевается одним голосом этой девушки, я, словно околдованный шагнул ей на встречу и...
- Молодые! - прогремело будто над головой у меня безразлично-педантичным воинским ревом через снова раздвинувшиеся стены.
- Вам надо идти! – стеснительно проговорила едва слышно моя чудная собеседница и заступница, беря меня за руку,- Я отведу вас!...
Что иного оставалось делать? И я пошел, с негой провожая взглядом, торопливо вставшую у торжественного стола,девушку в белоснежном платье, навстречу Дамке - своей невесте, усмехающейся мне любезной улыбкой кобры, кокетливо играющей своим черно-алым, великолепным жалом; к стройным рядам дюжих молодцев-воинов, торопливо украдкой жующих,отхлебывающих угощение и играющих в кости да карты; к слугам, учтиво поющих хвалебно-торжественные песни и танцующих, смеющихся, играющихся, силясь показать, что они рады счастью своей хозяйки.
Она, не долго думая, встала с черно-алого кресла, что огромным щитом выделялся среди остальных и пошла прямо по столу - по тарелкам, бокалам, кушаньям, совсем не обращая внимания на трапезничающих, говорящих гостей, ко мне.
- Ну что ж, любовь моя! - она, резво спрыгнув со стола, бесстрастно, резко заключила меня в едва ли не удушающие объятия,- Поцелуй меня - и я стану настоящей, взрослой королевой, что будет с тобою всегда!!... Никто не указ мне, Дамке!...
Мой рассудок еле-еле не порывался улететь высоко-высоко, далеко-далеко, видя ее крошечное, наспех накрашенное личико, ее зажмуренные мелкие льдинки глаз, крошечный, острый ротик приближался к моим губам, но тут...
Дамка широко обернулась на разразившийся шум, удивленно-широко раскрыла глаза и вскричала, оттолкнув меня и, отскочив, неаккуратно поскользнувшись, на бархатных черных коврах с красным узором, упала, попятилась к столу, словно ища, куда бы спрятаться, но...осталась прижатой к нему, замерев; гости, воины и слуги тоже ахнули, но, питая страх перед возможным гневом своей хозяйки, продолжали хвалить ее, поздравлять,угощаться и веселиться; а девушка в белоснежном платье лишь...радостно-восхищенно вздохнула, не решаясь поверить в то, что...
Праздничная зала огласилась негодующим: "Дамка, это что еще за дела?!!..." и в нее ворвалась...та самая женщина с добродушным лицом и ярко-розовой косой, с длинным шестом и в массивной короне с огромным шаром посередине (портрет которой восхитил меня когда-то).
Достав шар из короны, вбежавшая женщина принялась нацеливать его на гостей, воинов и слуг и ударять по нему шестом(а шар попадал по ним, отскакивал и... возвращался в ее руку), приговаривая:
- Так, дамские угодники, расползаемся!...Хорош пеной взбивать!!!... Давай-давай, Шевелите желейками!!! Давай, давай, родные!!...
Лишь после того, как гости испуганно столпились к дверям, женщина, все еще угрожающе махая порою в их сторону шестом, положила шар в середину короны, будто намертво обхватившую его.
- Валет?! - дрожаще обратилась к ней Дамка, которую приподняла девушка в белоснежном платье, - Что ты здесь делаешь?!!...
- Что, что... – раздраженно отозвалась та, подходя к ней быстрыми шагами, - голову свою пришла на память забрать!!... Ну давай, дай мне ножом по шее с размаха, как в старые добрые времена - обрадуй покойничка!!!...
Девушка ахнула и от избытка чувств опустила руки - и Дамка вновь упала.
- Как?... - чуть ли не прошептала она, - Ваша Мощь, вы же сказали, что валет мертв!... Зачем вы солгали?!...
- Да поразвлечься она хотела, нет сомнений! - возбужденно ответила валет, нервно теребя косу, - Захотелось Дамке нашей, чтобы ее еще больше боялись, ну мало ей, крошечке, было!!...
Во мне внезапно очутились силы порвать черно-алые цепи воли крохотной коварной вредине, которая пугала, клеветала,издевалась - принесла столько горя другим никогда не станет моей женой.
- Я расторгаю нашу свадьбу! – твердо изрек я Дамке, которая с какой-то льстивой улыбкой остановила глаза на мне.
Она ахнула, а девушка в белоснежномплатье сделала мне знак рукой: лучше бежать из замка сейчас, будет еще...черно-алая гроза.
- И не стыдно тебе? Я же ради тебя в другие страны только отлучилась - поглядеть, как другие правят, ошибки их рассказать, чтобы тебе лучше правилось! - продолжала разговаривать с дамкой валет, склонившись почти над самым ее ухом, - Я же с пеленок с тобою возилась,я же армию тебе подарила, руководить ею научила!... Только прислушайся к нашим советам, и... Все тебя будут любить, а не просто бояться и слушаться, город твой будет процветать!... От зла добро не течет!...
- Мне, Дамке, никто не указ!!! -внезапно отпихнула ее поднявшаяся черно-алая корона, метнувшись к дверям,сверкнув бешено мне глазами, ударив по одному из рубинов своей короны, - Я стану самой сильной, самой взрослой королевой и без тебя, любовь моя!!... И без вас, жалкие белые козявки!!!... Бой!!!...
И перед моими глазами, как по команде,завертелся тот ураган, что наблюдался мною с ужасом вне замка (он вдруг...исчез, уступая место обширному полю) - завертелись в пылу брани башенки, лошади и солдаты с мечами и шестами, заиграли клубы пыли и грохот многоголосого гула)...
И все сражалось, крушило, метало,рвало в клочья... перешагивало огромные клетки в стремлении угодить Дамке,катающейся от смеха на беспечно-комфортной вершине своего трона, наблюдая, как свои нещадно ранят своих же!
Губящую мерзость этого осознала валет,что, улучшив момент, выстрелила шаром в центральный, самый яркий рубин короны крошечной, но уже такой беспощадной воеводы; и та... едва поднявшись после падения с исчезнувшего трона, замерла, наблюдая, как воины поспешно пользуются ее обездвиженностью и помогают друг другу покинуть поле битвы, гости охают отпережитого зрелища и, ругая Дамку, поспешно уезжают из ее города, поклявшись никогда больше его не посещать, а слуги угощают воинов и друг друга, поскорее стараясь скрыться от своей хозяйки.
- Видишь, что на самом деле вне твоих покоев, Дамка?... А я лишь на миг прогнала этот дух - гул проклятой черно-алой власти, что пленил твое сердце, но... Он скоро вернется, если ты невыбросишь корону и не станешь добрее к тем, кто окружает тебя - с грустью заметилавалет.
- Ах, милая! - подхватилаподбежавшая девушка в белоснежном платье, угощавшая мимолетность назад обессилившего воина хлебом, - Послушайся ты нас хоть сейчас - это необходимо,чтобы спасти всех, кто тут, город, наш замок, тебя!... Надо, понимаешь?...Надо!...
Дамка молча встряхнула головой и моргнула стеклянными глазами, и я не мог понять, что это - согласие или отказ.
- Ну, неужели ты сама не понимаешь,что надо? - от чего-то брякнул я.
- Мне, Дамке, никто не указ!!! -завизжала та с какой-то неотрывной обреченностью, вновь потихоньку приводя в боевой испуг некоторых воинов.
- Ну уж... Не хватало, чтобы это осталось! - пробормотала сама себе валет, внезапно взволновано окликнув меня, -Мы не в праве лишить Дамку короны, но ты можешь, действуй!!...
Услышав столь страшную для нее участь, хиленькая и крохотная девочка усердно затряслась в невидимых цепях,вопя: "Лишить короны меня, Дамку?!!... Лишить короны меня?!!!..."
Это было столь оглушительно, что я буквально чувствовал, как леденеет все внутри от дуновения страха и... растерянности.
- Почему именно я? Разве я что-то смогу сделать?... - глупо спросил, уставившись взглядом в одну точку, совсем незаметив, как девушка в белом платье, терпя ор и удары все вырывающейся, из незримых оков, Дамки, сорвала с ее головы корону.
- Мы еще встретимся, вот увидишь! -сказала она, вновь подходя ко мне с, угрожающе сверкающей и будто вырывающейся,короной Дамки, отдавая ее мне в руки.
И в тот миг... мои руки отказались меня слушаться: я выронил коронуиз рук и увидел, как...
Валет прицелилась на прощание шаром,негромко шуршащим, в... небо (то был... маленький приятный дождь), а Дамка рассерженно-поспешно удаляется в покои, ставшие от чего-то мягко-густо розовыми(шаловливый закат украдкой гладил мою голову), и потом...
Я встретился с глазами девушки в белоснежном платье, робко подавшей мне тонкую, трепетную руку, ее нежное сердце чуть слышно напевало моему о том... как дивно окунаться в сказку мечты, магию чего-то бесконечного, прекрасного, феерично играющего воздушными,небесно-голубыми снежинками и это...
Совсем не... странно(?) (стучала в окно неслышно луна, словно обещая мне диво...)

[GazeRo888]

Лента ночи

Странно, но она – наверное, самое удивительное и… незаметно ушедшее, что было в моей жизни. Я не могла ее заметить потому, что была увлечена… многими шумами той пестрой лавины, что иногда мы зовем общественными рамками. Кто к ним не стремился – не ждал в быстротечной давке времени славы, состояния и всяческого комфорта.
Какая все же это непонятная и губительная вещь. За ее алмазно-изменчивым блеском чуть не укрылось все действительно яркое и светлое. Все, что было в жизни теплого и волшебного. И никто не задумывается, что это был Романтик. Я даже не заметила, что для меня ничего не значили его отпечатанный блеск паспорта и условия, может потому, что я видела, как за его внушительным ростом и гримом скрывается боль…
Все же удивительно, что с самого начала работы на киностудии она настала вместе с моим разочарованием - режиссер перестал заниматься фильмом и все вертелся около меня. То предлагал «зайти в перерыв в ресторан», то подбрасывал букеты и украшения. Я еще не понимала, что такое льстивое поведение означало, была ответственно-исполнительно занята только своими обязанностями.
Хорошо, что наш гример, мягчайшей души человек, тотчас подбегал и кричал на него, обвиняя в том, что тот «посмел покупать девочку пустыми блестяшками». И за это добросовестный бедняга был обречен на понижение зарплаты и пренебрежительное отношение от режиссера. Иногда удивлялась, что они когда-то были друзьями, а теперь начальник видел в подчиненном врага.
И как он мог притаиться в высоком, худощавом человеке со спокойным и приятным выражением лица – в Романтике. Он тихо пришел с странной целью – играть главного героя, отвратительной внешности, отвратительного характера. Режиссер довольно потирал руки, ведь Романтик согласился и на минимальную оплату, а гример – сердобольный блондин, очень часто кричал, что «недопустима такому человеку такая низкая роль!».
Он был прав: Романтик был одним из тех редких людей, что слово грубого не скажут, внимательно выслушают и сделают все для того, чтобы окружение считало его незаменимым, не покидало его. Если бы я знала, что дефицит внимания и потребительское отношение пагубно на нем сказываются, я бы уволилась, и тем самым избавила бы его от режиссера, от его ужасных привычек – ревности (теперь я знаю, что хуже этого чувства вряд ли есть что-либо еще), привычки оскорблять всех и каждого, кто противоречил его прихотям.
Прихоть – это ссора с гримером, который защищал исполнителя главного героя всеми силами. Они тратились во времени, превращали съемочный день в ленту ночи, невыносимую своею напряженностью и услужливой рутинностью. Но не устаю вспоминать, как вечерами, после работы, Романтик тихо и вообщем-то безвольно уходил в ободранную гриммерку, удерживаться в этом мире за стихи Шекспира, вольный и чистый дух прошлого.
Поразительным образом оно незаметно проникало сказочным туманом и в мою жизнь, сияя скромными цветами и стихами Романтика; мне даже непривычно осознавать себя единственной его отрадой. Никто не мог понять, что он не имел возможности больше ни к кому идти, не мог иначе поступать – иначе он выбрал бы еще худшую роль.
Она… могла ли я подумать, что она стала слишком яркой, после кропотливой нашей работы, многодневного шума бедно оборудованной студии, успех фильма был оглушительным, доход продиктовал снимать продолжение - окончательно залил черным золотом режиссеру уши и глаза.
Какие бессмысленные, пустые они порою, отражающие только восхищения зрителей и гонорары; как будто из липкой жадной натуры не хотели они видеть, что гример сбивается с ног, оговариваясь насчет реквизита, отслеживая удачные кадры, регулируя свет и, разумеется, возясь с гримом и костюмами!
Что мне с некоторых пор стал душен тот воздух, которым дышит наглый оператор и безнравственные ассистенты, постоянно ищущие повода отравить атмосферу сигарами и выпивкой.
Что (главное) Романтик, загнанный в один из темных углов желанного убежища, терпит ноющие зуды в челюсти, онемения тела от механических движений персонажа, сломал ногу и обжег, серьезно поранил руки… и все же терпеливо застывает в угрюмо-зловещем выражении героя.
Никогда не забуду, как по пути на работу на столбах пестрели плакаты с пафосной рекламой нового фильма – результата нашего с ним мокрого и дрожащего от усталости труда. Весьма убого сейчас вспоминать, как боялась угроз режиссера об увольнении себя, всех, кроме Романтика – того, чей герой перестал быть абстрактным именем в титрах и плакатах – он превратился в символа нашего времени.
Оно бежит и является трагическим маятником от отвращения – к… отвращению еще более сильному, к непреодолимой зависти коллег, о персонажах которых никто не говорил, тщеславию засасывающему режиссера, фильмы которого обсуждали на каждом углу. Темный и рутинный, он как-то внезапно огласился лентой ночи и дня восторженных поклонников героя Романтика; абсурдные просьбы «так же напугать, так же изящно убить» окрасили тона труда в театр хаоса.
Горько мне думать, что я не успела запомнить – слава иногда становится еще большим испытанием, чем работа. Да и зачем она нужна, если коллеги (и женщины прежде всего) фыркали на Романтика, отталкивали и оскорбляли, ехидничали, что «видите ли, на меня, замухрышку глаз положил». А режиссер вовсе (к моему ужасу, я это слышала сама) считал его «большой смазливенько-страшной собачкой, которая не имеет права боятся лежать под молниями».
Молнии, гром… героя внезапно поразил безвозвратно застенчивого, милого Романтика – он стал раздраженным, импульсивным; взъерошенным и еще более похудевшим. Он, казалось, твердым голосом, так вынужденно умолкающим на время съемок, из последнего терпения пытался привести в порядок наш мирок искусства, обязанный не забывать его настоящее лицо – то самое, приятное, странно украшенное мистическими морщинами, прилизанно раскрашенное массой пудры и теней, но… только в миге вне съемки, я вижу его настоящим (усталым, худощавым и болезненно-голодающим, заплаканным).
Мне тепло колет внутри от его слов, от его взгляда и присутствия, щадяще удерживающим для меня все горести и гнетущие вещи. Романтик, как не пытался, не мог скрыть их – за беседами, прогулками, скромном-скромном ужине, боясь потерять хоть секунду вне меня. Если бы я это понимала, я бы удержала его, когда тучи сомкнулись над лентой ночи.
Она кисло ухмылялась луной и равнодушно впитывала его слова: «Прости, я ухожу, история о моем герое должна иметь разумный конец – пусть он уйдет в родное небытие; я не побоюсь ради этого идти в кипящую смолу!... Мне жутко надоело прятать от зрителя ту радугу, которую столько фильмов я вынужден был скрывать за серой решеткой легенды о чуде и боли… Страшно, но я не могу ее побороть – мне уже нестерпимо знать, что я когда-то начал играть героя…
Он вселяется в меня, а я не такой, не хочу быть таким!... Пусть коллеги снова ощутят свою значимость, я не стану им мешать своим вообщем-то ничем не примечательным «гениальным» персонажем». А наш скромняга-гример, сколько натерпелся, с кем только не вступал в баталии – и все из-за меня?... Пусть поймет, что я не «милашка», никогда не был им!...
Я и пришел в этот фильм, чтобы изуродовать себя, стать мужественнее и забыть свою слащавую внешность, за которую все били и выгоняли!... Но что это – я получаю пощечины за уродство; за то, к чему стремился, чем кормлю всю группу и что лишь нарисованное?!... Как же мне тяжело это понимать!... Я пойду домой, спокойной ночи..»
Романтик сказал это и тихо-тихо ушел в ночную прохладную тьму. Она не была для меня чем-то клонящим к безмятежному сну, ведь больше я его не видела! Всматриваясь в ленту ночи еще раз, я вижу его, столь щемяще уступившим всем нам право на роскошь и комфорт; а все это ценою маски своего героя, своего сердца. Я до сих пор слышу его теплый стук в звездной темноте…

[GazeRo888]

Загадочный мир

Только приехав на побережье для отдыха (и одновременного бизнеса), вся троица высыпала из машины. Оттенки настроений были у всех разные: у главы семейства – Миссис Дофаль – лицо выражало удовольствие, какое обычно непроизвольно получают диктаторы, отвешивая очередную команду:
- Что встали? Времени мало, а нужно еще исследовать пляж и коттедж! – резко бросила она в сторону дочерей, захлопывая дверцу машины и пихая им сумки.
- А отдых? – уныло спросила Старшая Сью, вяло перебирая из руки в руку самую грузную сумку, - Меня тошнит после получасовой поездки в машине, клонит в сон, я спасть хочу!
- Цыц! – строго возразила мать, - Сейчас пойдете и осмотрите пляж, а я пока разгружу сумки и осмотрюсь в коттедже.
- Ну, что ж, пойдем! – бодро взяла сестру за руку Мишель и махнула на прощание маме рукой. Далее она оптимистически зашагала в сторону пляжа.
Он выглядел вроде стандартным: длинная полоса берега, волнующееся море зеленовато – синего оттенка, несколько пристаней, скрашивающие мрачноватый пейзаж берега яркими досками.
- Что особенного? – кисло спросила Сью, все грезившая о дреме, - Самый заправский бережок, да еще покрытый водорослями и камнями!... Ничего интересного! Я вообще сомневаюсь, что найдется простак, для которого он будет интересен!...
- Смотри! – неожиданно воскликнула Мишель, указывая на группу камней возле одной из пристаней. С высоты камней на сестер важно поглядывало пять крупных моржей!
- Этого не может быть! – тут же заверещала Сью, - Что тут, Аляска?!...
Мишель, подстегиваемая любопытством, подходила все ближе к упитанным усатым млекопитающим, одобрительно фыркающим в ее сторону.
- У, жирные вампиры! – с презрением протянула ее придирчивая сестра в сторону моржей – Куда бы их убрать отсюда? Они же всех клиентов отпугнут!
Удивительным образом находившая контакт со всеми животными, Мишель уже увлеченно гладила мокрую шерстку одного из них, довольно поводящего усами и урчащего от удовольствия. Она мягко возразила:
- Ну, какие же это вампиры? Я тебе стократ повторяла: клыки им нужны, чтобы откапывать водоросли!... Не нужно никуда их «убирать»! Пусть живут здесь, они ведь такие лапочки! Они совсем безобидные!...
- Ты еще поцелуйся с ними!! – крикнула та, и, готовясь высказать поток ругательств, шокировано замерла.
- Ты чего? – тихо спросила Мишель, на всякий случай крепче прижимая к себе своих новых морских друзей.
Ответ не заставил себя ждать: прямо перед глазами сестер вблизи берега показались два огромных акульих плавника!
- Ой! – только и смогла сказать Мишель, еще крепче прижимая к себе сосредоточившихся у ее ног, встревоженных моржей.
- Это Кунсткамера! – многозначительно, патетически медленно проговорила Сью и помчалась домой.
А ее сестра, преодолевая дрожь, посмотрела в испуганные глаза моржей и посоветовала:
- Бедные, так вот чего вы боитесь! Ну, не переживайте! Живите на берегу, и акулы тогда вас не достанут!... А я буду приходить сюда каждый день и кормить вас!... До завтра, маленькие!
С этими словами она еще раз обняла каждого моржа и поспешила к матери, провожаемая их внимательным взглядом…
Мать, однако, не поверила в рассказы об акулах и моржах. Витал дух того, что ее вообще мало что интересовало, и она не собиралась отступать от проверенных убеждений.
- Это не важно! – тактично сказала она, как бы успокаивая дочерей, - Главное, пляж редкий, воздух чистый, особняк со всеми удобствами… Так что все в порядке! Завтра пойдем, искупаемся и проверим одну из главных составляющих нашего успеха – море!...
- Мама, но ведь в нем есть акулы!! – ужаснулись сестры, как по команде.
- Это южное, мелкое море, в нем не могут водиться акулы! Не болтайте чепухи! – огрызнулась та и удалилась наверх, велев дочерям спать.
На следующее утро, несмотря на все предостережения, Миссис Дофаль все же собралась искупаться, аргументируя железным: «А купальники я для чего вам покупала?! Имейте совесть!..». Не имея надежды на лучший исход событий, вслед за матерью и сестрой поплелась на пляж и Мишель. Она захватила из особняка удочку и ведро, чтобы наловить рыбы и покормить моржей.
Усевшись поудобнее на пристав и закинув в море удочку, она стала неотрывно следить за тем местом, где еще вчера зловеще маячили плавники. К ее удивлению, ничего опасного и не думало происходить: она отчетливо видела, как Сью и мать плескаются в тихой морской воде, наперебой расхваливая пляж, море и все на свете.
«Странно, что они еще не заметили милых усатых мордочек!» – думала Мишель про моржей, дергая удочкой на все лады в тщетной попытке привлечь рыбу (рыбачить она не умела). Радостные оклики и предложение пойти купаться, доносящиеся от матери и Сью, наводили на нее тревогу. «Где же акулы? – думала она, еще яростнее дергая удочку, - это странно!... Куда они могли пропасть?..».
Тут ее уха коснулось тихое движение воды, и удочка многообещающе дернулась. «Ох, наконец, пожаловала хоть какая-то рыба!» – с радостью подумала Мишель. Но взглянув в толщу почти прозрачной воды, она похолодела: прямо перед ней плавала, наверное, самая крупная в мире, белая акула и, не то готовясь к атаке, не то пугая, не то играясь, легонько дергала за крючок.
«Ну, давай, нападай! – с нетерпением думала Мишель, стараясь не спугнуть акулу, – Что же ты ждешь?». К ее удивлению, акула перестала играться с крючком и подплыла почти к самой поверхности, вглядываясь в испуганные глаза Мишель. Это длилось почти вечность, по мнению полуживой от страха девушки.
Далее она опять погрузилась в глубину и, к шоку Мишель, стала пригонять к крючку рыб и аккуратно подбрасывать пойманную рыбу так, чтобы та угодила в ведро; будто помогая Мишель ловить их!
После того, как рыбой наполнилось до отказа все ведро, акула еще раз долгое время глядела почти у самой поверхности воды на незадачливую охотницу за рыбой и, как показалось Мишель, улыбнулась, нехотя погружаясь в глубину.
Мишель мысленно поблагодарила странную акулу за пощаду ее жизни и молча направилась кормить моржей, давая себе установку: «Это аномалия! У той акулы, вероятно, просто была удачная охота и солнечный удар!... Странно это все!... Но ни слова матери, никому! Надо это поскорее забыть!...».
Однако забыть не удалось. Как только Мишель выходила к морю, она отчетливо наблюдала наверное, самую огромную в мире, тень той акулы. Странно, но она уже с удовольствием осознавала, что отвлекает чудаковатую морскую хищницу на себя. Девушка, с остатками смертельной боязни, но уже спокойнее смотрела, как вечерними прогулками вдоль берега моря эта акула сопровождает ее; как утренней рыбалкой она с энтузиазмом кидает в ее ведро рыбу и кокетливо играет с крючком; как акула не устает смотреть на нее почти у поверхности воды.
А через несколько дней и вовсе произошел случай, навсегда оставшийся в ее памяти: в вечер, ничем не примечательный, Мишель собралась проведать моржей, преследуемая ворчанием Сью.
- На что тебе сдались эти морские чудовища?! – лился ее ядовитый поток недовольства, - нет от них никаких доходов, расходы одни!....
Мишель хотела возразить, но не смогла: она остановилась и неотрывно глядела туда, где когда-то показались плавники. Там ожесточенно бились их владельцы: наверное, самые огромные на всей Земле акулы (причем одну из них, ту, странную, Мишель быстро узнала). Ей тотчас пришла в голову безумная мысль - спасти свою знакомую, казалось, пытавшуюся уплыть от яростно бьющей ее рыбы, чуть побольше размером, с безобразными иглообразными зубами. Но она не знала, как это сделать: от жесткой битвы двух властителей моря берег взрывался волнами, подобными цунами, повсюду рассеянные камни были скользкими. Да и Сью цепко держала ее за руку с притворной заботой, мастерски скрывающей трусость.
- Ты что, совсем?! – кричала она сквозь шум волн, - Тебе еще не хватало в пасть к акуле идти?!
- Она же убьет ее!! – отчаянно кричит та, наблюдая, как более крупная акула, вероятно осознав близость своей цели, еще беспощаднее стала бить и кусать вторую.
- Ну и пусть! – упрямо крикнула Сью, потащив Мишель в сторону особняка, - Это их проблемы!
Еще миг, и на глазах у сестер произошло нечто действительно фантастическое: большая акула одним ударом выбросила из воды меньшую! Та весьма в жалкой позе оказалась на песке, было видно, что ей было больно и тяжело дышать.
- Давай полотенца! – встревожено потребовала Мишель.
- А матери что скажем?
- Скажу, что уплыли!.... Как хочешь, а я ей помогу!
С такими словами Мишель отважно принялась перевязывать укусы пострадавшей, моляще и дивно-будто по-человечески глядящей, акуле; и неспешно вглядывалась в загадочный мир…

[GazeRo888]

Совет Древесного Короля

...Мне вновь не спится - все настойчиво шепчутся в голове мысли: кто-то снова грустит, на все сердится, ничего не ждет и не хочет; не верит в то, что тучки ненастья растают.
Да и... Свежий аромат белоснежно-кремовых лучиков, разлившихся по листьям деревьев сада зовет погулять, погладить воздушную паутинку тумана, послушать неутомимых болтунов - шелест травинок, играющих с лунными капельками.
Как чудесно пройтись по их синеватому узору, в котором словно мерцают звездочки, погрузиться в их вдохновенные рассказы о монотонном скрипе далекой старой мельницы, о резвящихся рыбках в небесно-алмазном ручейке, о... Древесном Короле...
…Я будто вижу его красивый дворец, увешанный дивными картинами из радужных листиков. Эти картины вызывали восторг у всякого, кому посчастливилось побывать у Короля в гостях; все хвалили их хозяина, дарили ему подарки и просто оставались счастливыми от того, что увидели такие прекрасные картины.
Только один Вороненок завидовал Королю и мечтал сделать что-нибудь такое, чтобы оно было лучше дивных картин и его тоже хвалили.
"Картины с листьями давно устарели! - решил Вороненок. - Я буду портреты писать. Это куда полезнее и лучше выйдет, чем какие-то картинки Короля намалеванные...".
И принялся он за работу: остановил первого встречного и давай его портрет писать; а первым ему попался Мышонок.
- Давай садись! - гордо предложил ему Вороненок. - Я тебя рисовать буду.
- А ты нарисуешь меня с цветами? - поинтересовался Мышонок, который очень любил цветы.
- Ну нет уж! - капризно-скучающе протянул "художник". - Я хотел нарисовать только тебя, и все!... За цветы и речи не было!!... Можешь идти, куда шел!...
- Хорошо… до встречи! - обиженно опустил ушки Мышонок, из доброй вежливости дружелюбно махнув на прощание хвостиком.
- Хочешь написать мой портрет? - с жаром подбежала к Вороненку Лисичка.
- Пожалуй,... Нет! - лишь хмыкнул он, лениво смерив ее взглядом. - Ты очень большая, тебя не уместить на одну картину!...
- Я думаю, ты же сумеешь сделать так, чтобы я поместилась на ней? - мягко возразила Лисичка, от рвения беспрестанно нюхающая носиком кисточку Вороненка. – Ну пожалуйста, попробуй!...
- Нет! - упрямо-небрежно прищурился тот. - ты настолько большая, что ни в одну картину не влезешь!
- Ладно! -вздохнула та, подбирая белые перчаточки и причудливые оборки юбочки, которых нужно было уметь не спеша и красиво нарисовать, - Если передумаешь, позови...Буду рада!
И подумал Вороненок: "Я и сам смогу нарисовать портрет, вот возьму и... себя нарисую; Древесный Король умрет от зависти; ведь ничего, кроме как листики малевать, не умеет!...".
Он даже подпрыгнул от удовольствия при этой мысли, а потом, не теряя времени, стал выбирать внушительную позу для своего портрета.
Пробовал они так и эдак, а только понравилось ему с расправленными крылышками стоять, и выбрал он для картины это положение; да только... то муха пролетит, то возникал аппетит, то уставали важно стоять лапки...
А главное - не получалось у Вороненка замереть с расправленными крылышками и тотчас это рисовать: одно крылышко его закрывало свет, падающий на холст, а второе шевелилось, чтобы нанести контуры. Да и они выходили у Вороненка кривыми, нечеткими,... неумелыми.
"Что же мне делать? - пригорюнился "художник", всхлипывая и почесывая головку. - Так я себя никогда не нарисую... Может, спросить у кого-то, как это правильно сделать?... Древесный Король, наверное, все знает, умеет; не даром же его картины хвалили... Он ведь сможет помочь мне!... А я сердился на него!...Пойду к Королю!..."
И поторопился Вороненок побежать во дворец, приветливо встречающий радужными листиками и... приятной улыбкой Короля, старательно выводящего наброски на холсте.
- Привет, малыш! - бодро воскликнул он, оставив все и устремившись к гостю, - Я могу тебе чем-либо помочь?
- Как мне написать свой портрет? - робко переминаясь с ножки на ножку, спросил Вороненок.- А то я хотел срисовать свою тень, чтобы научиться писать портреты – не получается!...
- Что ты,что ты, малыш? - еще шире усмехнулся Древесный Король. - прежде всего, нужно тренироваться срисовывать что-нибудь простое, внимательно, аккуратно!... Например, хочешь - попробуй нарисовать вон ту серебряную вазочку?...
...Мне до сих пор кажется удивительным то, что после этих слов Вороненка как будто подменили: он стал тихим, старательным; охотно помирился с Лисичкой и Мышонком.
Научившись, заботами доброго Короля, рисовать, он, больше не отвлекаясь на муху и собственные нежелания, написал портрет и Мышонка с цветами, и Лисички, и... Древесного Короля.
Он был благодарен ласковому Королю за незлобивость, понимание, терпение и навсегда запомнил его "пророчество солнышка успеха" - не сдавайся, умей находить и в тучках маленькие крылышки радуги, постарайся всегда дружить с легкими и светлыми облачками надежды и... тогда твои труды и мечты засияют сапфиром звездочек.
Я мягко принимаю в ладони своей души этот теплый совет и... ощущаю благовейное убаюкивание кремово-белоснежных перышек луны, мягко крадущихся по ступенькам моего дома и заглядывающих в калитку забора.

Они придути к вам, загадочной улыбкой Древесного Короля, хранящей его "пророчество солнышка успеха"...

[GazeRo888]

Волны ночи...

...Засверкали подозрительно в сумерках, дрожащих лунной дорожкой, зловеще, точно неведомым шепотом отбивая такт... простого побережья популярного курорта, с которого вдруг стали исчезать клиенты.
- Мы что, опять без дохода? - меланхолично-робко спросил помощник Джонатан у своей хозяйки курорта - крошечной Льюис, вновь удрученно хватающей папки с его отчетами и вздыхая над бедственно мелкими суммами, отраженными в них. - Что-то тут не то... - принялся он было сосредоточенно размышлять, как его перебили, в очередной раз за день.
Льюис, не слушая его, все торопливо строила планы самой кричащей, дорогой конструкции в надежде привлечь отдыхающих, выкрикивая некоторые слова так, что скромный и молчаливый, тот от неожиданности отшатывался с изумленно приоткрытым ртом:
- А что если нам прокопать пролив между соседним морем и этим? Вода будет теплее и клиенты довольнее... А давай!..
- Нет, это очень хлопотно позволю себе заметить... - решился вставить словечко Джонатан опять. - Я позвонил известному исследователю морей и океанов, он обещал прийти и помочь вернуть нам все, как было...
- Вот дела! - недовольно вскрикнула Льюис вновь, - Еще траться на оплату его услуг...
- Ничего страшного, я приплачу, если не хватит… - мягко парировал Джонатан, чувствуя странную приятную привязанность к должному прибыть вот-вот исследователю…
Каково же было его удивление, что вопреки всем рисункам воображения, представлявших ему гостя суровым статным мужчиной, перед ним в скором времени появилась маленькая девушка в скромном костюме для дайвинга и тихонько поприветствовавшая его и хозяйку.
- Значит так! – мигом нашла, что ответить та. – Ты идешь и исследуешь море сейчас же и ликвидируешь то, что послужило причиной распугивания всех моих клиентов, ясно? Не то ни гроша не получишь! – с этой внушительной речью она скрылась за недрами двери в свой кабинет; ее помощник отчего-то стыдливо засуетился у стола.
- Где-то у меня тут была карта моря и тоже, что-то вроде аппаратуры…
- Ну что Вы! – только и сказала девушка, пронаблюдав процессию полета мелких вещей и бумаг из стола, выдворенных оттуда, чтобы открыть обзор Джонатану, - Я сама посмотрю… Вы небось заняты очень, трудновато… Не утруждайтесь…
- Лучше труд для рук, чем труд для совести! – ни с того ни с сего чуть не шепнул тот, юркнув в комнатку-кладовку, чтобы переодеться, - Как раз сейчас наступает вечер и Льюис не заметит моего побега…
И, не прошло и получаса, как… она робко шла за ним, отмечая странно разрушенные пристани на, казалось бы, железных сваях, мелкую бухту у гряды камней с одной стороны пляжа, точно лестницей спускающихся каскадом и ведущих к морским глубинам, усеянных маленькими пучками водорослей и светло-желтыми с черными пятнышками шариками, словно барахтавшихся в кисее воды… плавниками!
Из любопытства Джонатан протянул руку к одному из таких шариков, но девушка опередила его:
- Осторожнее, это - рыбки-дикобразы! Если их напугать, они могут надуться и тем самым расправить свои острые колючки… Постойте, они как будто что-то охраняют… Я поплыву первой, постараюсь их отогнать… Не волнуйтесь…
Как ни противился внутренне этому тихий помощник Льюис, но светло-карие глаза исследовательницы внушали ему доверие к ее словам, явно подкрепленным опытом, и он учтиво пропустил ее вперед к груде камней, будто как хитро улыбнувшихся лунными лучиками, шаловливо пересекающимися на их гранях…
И внезапно он с притихлой опаской и более твердым осознанием того, что «что-то не то с их пляжем» наблюдал, как, безобидно и беспечно-весело, стайкой причудливых морских детишек, плескавшиеся до этого в камешках и песке, пузырьках, рыбки-дикобразы вдруг зашипели и вовсе не гостеприимно и дружелюбно быстро-быстро поплыли обратно к девушке, после того, как она бережно чуть оттолкнула их рукой от подозрительно-таинственно-заманчивой обширной и весьма низкой двери, с ехидным упорством возвращаясь и настырно впиваясь колючками в место, которое им приглянулось – то в ее руку, то в талию, то в плечо…
Джонатан не на шутку забеспокоился, от волнения спеша и путаясь в низкой шеренге кораллов, созерцая, странно-яростную и явно приносящую удовольствие ее создателям, погоню кучки этих рыбок-шариков за девушкой, которая теряла силы и от переживаний стала терять сознание; разум молниеносно подсказал преодолеть все свои кривые предрассудки ребяческих воспоминаний и помочь ей; но как?
Как на грех, под руку не попадалось ничего, кроме старого ржавого балончика с краской, поразительным образом умудрившегося затеряться среди глубин дна; и сейчас он… рассеял свое содержимое причудливым облаком, укутывающим рассвирепевших рыбок, как по команде, бросившихся со всех плавников в рассыпную (наверное, они подумали, что это притаилась их старая и не очень любезная подруга, каракатица, вечно сердитая и голодная, с которой шутки плохи).
Лишь только стайка шариков с колючками исчезла за разными далями горизонта, Джонатан, не жалея сил, бросился к девушке и вытащил ее на, близ лежащий к поверхности, камень, аккуратно уложив на его равнодушные очертания, почему-то внезапно волшебно играющие для него искорками близких звезд и легкого тумана.
- Уезжай домой! – тепло и с потаенной радостью вдохновлено посоветовал он ей, когда она пришла в сознание, помогая подняться. – Если курорт Льюис перестанет существовать – такая ее судьба видно… Но она ведь не связана с твоей, не надо из-за нее страдать и подвергать себя опасности…
- Но пляж приносит отдых и свежий воздух, теплое море и приятный глазу пейзаж тем, кто его посещает… - просто возразила она, чем невольно вызвала промелькнувшую украдкой улыбку у ее собеседника.
- Льюис так уже давно забыла считать, признаться… - загадочно отозвался он, - Я не пожалею, если она меня уволит, но буду сожалеть, если ты из-за нее попадешь в беду…
- Я справлюсь, уверена. – кротко отвела газа его собеседница, - Уже нашла двери… Они что-то подозрительное в себе скрывают, иначе бы те рыбки-дикобразы не сердились бы…
Так, слово за слово, они решили, что в дверь необходимо проникнуть и исследовать, что она в себе таит до рассвета и обнаружения их пропажи Льюис; однако просторные ворота, с трудом отодвинутые Джонатаном, не содержали за собой ничего устрашающего или гнетущего, кроме расставленных скелетов доисторических морских животных и динозавров, закрепленных на канатах; неподалеку от них, в стеклянных, переплетенных колючими шипами, клетках скучали моржи, дельфины, небольшие киты, скаты, ...
Кому необходимо было лишить море родных, кротких жителей и не оставить в нем ничего, кроме мелких агрессивных рыбок-шариков с колючками и останков древних творений, уныло и весьма печально чуть колыхавшиеся вместе с рябью морской искрящейся мутновато глади? Нечто, закравшееся в темноте того странного помещения подсказывало исследовательнице и Джонатану, что их верный ход догадок и предположений путается и поспешно-щемяще ускользает от них, что облака, дрожащие вместе с водами моря и гулкие шаги, то приближающиеся, то рассеивающиеся за дверью.
- Прячься! – с чувством неконтролируемо потянул за собой, за крепкие недра шкафа, уставленного пустыми колбами, Джонатан, приготовившийся чутко ловить каждый миг глазами и ушами, входящий в раздвинувшиеся двери… на вид невинными и детскими шажками Льюис!
- Как?! – шокировано вырвалось у него в разочаровании и недоумении; при наблюдении того, как она неторопливо прошлась вдоль помещения, явно любуясь жутковатыми скелетами и безразлично кидая маленькую подпитку скучающим настоящим хозяевам моря; жуликовато оглядываясь и торопясь дотронуться до кнопки выдвинувшегося из песка агрегата, ласково разговаривая с рыбками-дикобразами, очевидно нашептавшим ей на ушко о попытках посторонних проникнуть в лабораторию.
- Ничего, маленькие! – ободряюще погладила их лукавые колючки она. – Скоро вас будут защищать большие и сильные старшие братья, - она с любовью указала на скелеты допотопных чудищ, - А слушаться они будут только меня… И клиентам моего курорта дорого придется заплатить за то, чтобы завоевать мое снисхождение следить за ними…
- А давай… ты разрушишь скелеты! – храбро встрял ее помощник, загораживая собою девушку и подходя к бывшей хозяйке. – Представь, что за страх ты посеешь… Зачем?
- Джонатан, глупыш! – с ехидной усмешкой спокойно отвечала та. – Если посетители будут испуганы, то и заплатят они, чтобы избавиться от страха…
И она вновь закатила глаза, сладостно воображая себе, как… перепугано бегут с пляжа отдыхающие, чуть не вылетают из воды купающиеся, завидев у самого берега живую гигантскую доисторическую змею, пугающее создание, напоминающее одновременно и лягушку, и крокодила, исчезнувших милых дельфинов и тщедушных моржей, одних только рыбок-дикобразов, очень больно колющих, затаившихся в песке, между камней, победоносно и важно, без всякой боязни проплывающих там и сям…
- Это ведь будет здорово! – заключила она, замахнувшись рукой, чтобы нажать вожделенную кнопку, должную испустить разряд молнии и смеси субстанции, возвращающей к жизни давно умершее (исследовательница успела краем глаза подметить ее, неприятно булькающую и сипящую в проводах, подсоединенным к громоотводу агрегата и к его кнопке).
- Не думаю! – робко сказала она, украдкой угостившая руку Льюис… колючками забывшейся дремой рыбки-дикобраза, отбившуюся от торжествующего косяка сородичей и потому без труда подхваченной ее быстрой рукой и погруженной на кнопку, которой вот-вот готовы были коснуться пальчики хитрой хозяйки курорта; мгновение и…
Пиканье от нее сменилось криками и визгами девчушки, уводимой полицейскими, приплывших на шум от падающего в дребезги агрегата (от боли и неожиданности Льюис засуетилась, замахала руками во все стороны, задевая скелеты, срывающиеся с канатов и рассыпающиеся, колбы шкафа, проливающие растаявшую навсегда зловещую субстанцию)!
А после – восторженным урчанием освобожденных моржей, щелканьем и блеском самых светлых в мире глазок дельфина, бойко прогоняющего надувшихся рыбок-шариков; кротким взглядом Джонатана, провожающую нехотя ее, открывшему для него…
Волны ночи, что...
...Засверкали мирно, сказочно-пленительно в сумерках, дрожащих лунной дорожкой, задумчиво, точно неведомым шепотом…

[GazeRo888]

Танец… теней…

… Все завораживает, сверкает сиянием (каким же близким, знакомым, как звездочка, чтогреет и толкает открывать занавес неизвестности).
Аза ним… прохладное зеркало воды, ровная гладь которого то и дело тревожится ослепительными бликами – ярко-синими, чуть алыми, серебристыми и золотистыми…странно, что то не падали в причудливой темноте капли, не шлепали по воде чьи-то шаги: то был танец…
Двух теней, мистически изящными шажками скользящих по ней, грациозно подскакивающих, кружащихся, будто плавая и… все же, несомненно, танцуя по глади зеркала прохладной и темной глубины!
И как дивно –одна из них была, ну, что можно сказать, «классической» - безобидной и… пугающей, печально-отвергнутой, черной, неуклюжей, крепкой, высокой и угловатой, даже какой-то сероватой, в не заживающих царапинках, оставленными неведомыми творениями; а вторая…
Наверное, если увидеть ее, то осторожно можно признаться себе, почему так робко-трепетно и благовейно-стремительно обнимает ее (будто благодаря за неповторимо-дивную улыбку и взгляд, что прогнали сонм всего тяжелого и горестного) в танце первая тень, та, темная и неряшливо-жутковатая - ее подружка была соткана из луны, мягкой и светлой, мечтательной и задумчивой, невыразимо красивой и тонкой, кротко и щедро осыпающей гладь воды жемчужно-алмазными искорками и нежными листиками…
Танец не утомлял теней, они аккуратно почти не прислушивались в нем к легонькому всплеску воды (от его увлекающе-феериных движений), к мерцанию непоседливых любопытством будто зрителей – оглушающе шепчущей что-то маске тумана, ворчащих мутных бородатых и седых облаков и хихикающе сплетничающих франтов-светлячков…
Они слушали, с замиранием свои крохотныt сердечка, и боялись поймать предупредительно-снисходительные стрелки Времени, верить лишь непроизвольному безмолвному признанию друг другу: они такие разные, маленькие и незаметные в шуме быстротечного и невнимательного молниеносного грома; а… все не хотели, не могли уже себе представить миг, в котором они без друг друга, вне своего, неясного, изумительного танца…
Он все тихонько гладил и ласково нашептывал неведомую сказку воздушных цветочков сумерек зеркалу воды, укрывая таинственным занавесом ночи двух теней, крохотных, таких разных, но…
Словно бесконечно и тепло убаюкиваемых, загадкой, что сохранили друг для друга и пронесли, через весь вихрь порою, колющей больно закат, радуги, в…
Ровной глади воды, очаровательных бликах своего танца…

[GazeRo888]

Рецепт счастья

Уж сколько веков, народов ищут его. Что только ради этого не делали: и придумывали себе куча теорий о своей неповторимости и всесильности, и пытались вмешаться в природу, жадно присваивая себе ее богатства, и открывали «философский» камень, открывший путь к роботам и силегордости, мысли, воздвигающей целые миры.
В них действуют какие угодно морали, какие угодно персонажи, вроде и имеющие определенный путь, а готовые поменять все и служить всем бесконечно долго.
Бывает ли это? Разумеется, да: только в рецептах от скуки и для любых состояний (веселья, сопереживания, страха, увлечения) - культуре.
Это целый мир, многограннее и сильнее которого,кажется, нет: тут и мистически впадающие в самую душу песни, и самые быстрые,яркие книги за всю историю создания мира, и почти реальные истории о любых жизнях на двигающейся пленке, сильно сдобренной спецэффектами.
Они появились во всем – и в пище, и в одежде, и в ритме жизни, и в искусстве, не знающем уже лучшего способа, чем «пиар», «инсталляции»,все приводящие к какому-то неведомому кругу.
В нем люди, как бы не пытались «торчать и отрываться»,на все лады, в общем приказе шума, однажды почувствуют себя угнетенными, в упадке, и с горечью шепнут себе…
… - Надоело все!!! Только и знай, что мети и мети метлой, а никто и спасибо не скажет!... Что ж это за жизнь такая, что в нейделать? – заскулил в очередной раз дворник Коля, с тоской уставившись на мусорные баки, едким образом не перестаивающие наполняться. – Чего хорошего в моей жизни…
- Кто тебе доктор?– резко подключился в разговор официант Моня, еле поймавший «за хвост» свою свободную минутку. – Никто не заставлял тебя выбирать профессию дворника!... Недоволен – увольняйся!
- Братцы! А ведь увольняться неперспективно! – горячо возразил учитель Степа, чуть переводя дух после многочасовых разъяснений материала, – Я читал, что работу сейчас найти трудно, и лучше уже цепляться за свою нишу… Кроме того, ученые доказали,что мы – одни из тех, кто всегда будет нужен на рынке труда!
Коля с наслаждением отбросил метлу и опустился наполоманную скамейку, чтобы тихо прислушаться к понимающему и умному собеседнику.
-Ты думаешь? – с, по-детски звучащей, надеждой спросил он Степу. – А ведь сейчас столько технологий, роботов… А если дворники станут не нужными в быстро бежащий век?...
- Такого бытьне может! – от чего-то быстро переменился в настроении Моня, важно поправив свой галстук-бабочку. – Робот никогда не заменит человека… Знаешь, эти все нано-технологии скоро общество возвратит в первобытный строй, сверкающий машинами и самолетами… Разве это дело?
- Точно! –вдруг хлопнул себя по лбу Степа. – Никто не отменял всех законов, которые нами управляют… Но… вдруг и они притупятся за ненадобностью?
Конечно, даже самый унывающий - Коля, с жаром отверг этот нелепый постулат:люди все имеют и накапливают вещи – и от этого еще больше разбрасывают их (что чрезвычайно четко отражается на его работе).
Да.. порою, такая обыденность, как жизнь, вызывает интереснейшие разговоры и укрепляет ими отношения: вслед за дворником стал доказывать свои убеждения и официант: еда стала уже удовольствием и манией, такчто Моня с ног сбивается!
А Степа только молчал: современная жизнь каким-то нелепым образом тихо заглушает за блеском доступного тягу к познанию, потому учителю, вроде него – честного и старательного, тяжело это осознавать.
Да так все это удручающе, что солнце надежды уже спешило скрыться за беспросветным отчаянием.
- Как мне грустно! – горько вздохнул учитель, глядя на напыщенные облака, - Я же непросто ради денег учителем стал работать – мне хотелось подарить детям дорогу крадости познания, к жизни… А они только грубят, не желают ничего делать и совсем не подозревают, что это губительно!... Вот что печалит!
- А мненевыносимо от мысли, что некоторые люди превращаются в кабанов! – украдкой заметил Моня. – Кому, как не мне, официанту, это лучше видно?... Они приходят и едят, и требуют, и тратятся на это мелочное удовольствие, кажется, до последнего гроша, чувства, мысли и секунды!... А я то хотел им просто силу дать, простое удовольствие для хорошего настроения!... И что получил? Эх!...
- Да… - проникся драмой новых знакомых Коля. – Что и обо мне-то говорить? Хотел природе помочь, людям чистый воздух подарить… А оним будто и не нужен, машины дороже!... Что же делать-то нам, а? Ведь это непрекратиться, а окунаться еще больше в эту безнадегу – этак с тоски помрешь!
И вот, от этих слов, черная, словно смола, депрессия уже казалось, протягивала свои засасывающие и забирающие души щупальца…
Но на пути ей твердо встала простая и такая незаметная, живительная вещь – слово!
- А я все же не собираюсь идти на дно! И вам не советую! – уверенно и с оптимизмом вскинул голову Моня. – Моя жизнь – это не только грязная посуда и оскорбления посетителей! Это еще и свежий воздух, восхитительные закаты и рассветы солнца,которые чудесно наблюдать!... И знаете, это глупо – опускать руки в любом возрасте: нужно подумать о солнышке наших сердец – семье, прежде чем хныкать осебе и для себя!... Так вот братцы, лично я лучше приведу себя в надлежащий вид, почитаю книг, посмотрю фильмов, архитектуры со скульптурой – и поспешу познакомиться с давно симпатичной мне девушкой-поварихой… Не хочу всю жизнь промаяться «синим чулком» без любви и заботы!...
- В самом деле,братцы! – после, спасительных и греющих душу, размышлений вскрикнул сквозь пыль Степа. – Главное – это забота и самосовершенствование! А еще – умение радоваться привычным вещам – это так поддерживает и укрепляет, знаете ли?... Вот,например, небо: как все же замечательно, что оно до сих пор с нами, и не меняется, не девается никуда, хотя произошло столько перемен!... Это стоит –посмотреть на него и сказать: «Пока оно надо мною – я живу не зря!»
- Конечно не зря! – наконец, и к Коле вернулся бодрый дух. – Ведь у меня есть немного денег,я куплю на него хлеба и угощу голубей, собак и нищих… Как мне будет приятно это сделать и осознать, что все еще имею душу, помогаю кому-то!... Пока все это есть – силы будут работать, ведь это моя, самая полезная для меня, ниша!
И солнце снова заиграло вечными лучиками от этих слов,легкости на душе каждого из них: оно – не просто планета, жарящая и всеосвещающая!
Оно тоже понимает нас, дает шанс оглянуться и идти дальше!...
Далее дворник, учитель и официант поговорили обо всем на свете – о животных, о странах (на которые было бы очень интересно взглянуть); немного о искусстве и науке всех времен и народов (сделав вывод,что эти вещи – совсем не плохи, при ищущих, стремящихся душах и умах!); о своем хобби и мечтах (они непременно воплотят их в жизнь!)…
Все это, все, по их мудрому убеждению, не проходитдаром, имеет смысл.
А он такой простой и близкий каждому из нас, такой незаметный и важный настолько, что необходимо к нему прислушаться – рецепт счастья нельзя сказать одним предложением и снять одной кинолентой.
Он очень глубок и тих, и для всех он свой, разный…
Но таит в себе главнейший «ингредиент», способный прижечь любую рану и вернуть вкус к любым опресневшим блюдам.
Какой он? Как ни странно, но звучит он без радуги,привлекающей взоры, а действует целую вечность, во всем мире, у всех народовЗемли!
Это – жить и никогда не сдаваться, радоваться и действовать, озираясь на пользу природе и ближнему!
Ближний, запомни и внимай таким простым словам: «Живи и не сдавайся!».
И от этого улыбнется тебе солнышком счастье!...

[GazeRo888]

Унди-Шива...

...В который раз перестает слушаться своих создателей - самых... заправских актеров с кучей, за дедовщиной лет, умудряющейся хоть как-то напоминать о себе, аппаратуры да гарнитуры.
А ведь ничего особенного не скрывалось за названием столь... неясным и настораживающим, просто это... целое ползуче-шипящее наваждение, представленное доброй сотней кобр.
Унди еще раз проскакал по съемочной площадке, совершенно изумляясь, как пропали все дублеры и актеры с нее.
После поисков в декорациях храма он отыскал одного, блеющего и отплевывавшего... зубы.
- Ой-ей! - чистосердечно отпрянул он, еще мальчик, чтобы спокойно или восхищенно посылать за стоматологом, приметив взором лужицу крови. - Укол делали? - только и нашелся помилосердствовать он.
- Для меня лучшим уколом будет, если вы выметете всех змей... Меня тошнит!.. - стенал собеседник, показывая лицом тоской по лимону и на шею с намеком на рыданиями той по виселице.
Далее он стыдливо склонился над декоративными ритуальными ящиками.
Унди стоял в солдатской очумелой задумчивости, философски так оценивая кучку зубов (наклеенных и настоящих), от переживаний наскоро принятых прямо себе в руки:
"Ну уж... за перевозку кобр деньги плачены. А он трус и подлец к тому же: последние узорные стекла на украшениях залы зубами в суматохе выбил; не мудрено, что его тошнит...".
Далее, через несколько пропутанных лабиринтов павильона, он поспешил вооружиться веревкой и с трудом закинуть ее на статую из реквизита, чтобы обрушить ее, как-то недолго простоявшую в тишине и теперь притаившую в своих недрах тихие шелестящие звуки ("Может, тут притаились эти гадюки?" - с надеждой решил он).
Как только статуя с грохотом упала, чуть не покрыв собою крохотного нарушителя спокойствия, его... ушам открылось:
"Ой!", принадлежащее робкой девушке-ассистентке, которую не переставал целовать весьма часто прятавшийся от него юноша-оператор.
"Вот... Иии... А вот и... хоть две... гадюки!" - обозленно сморщил курносую забавную рожицу Унди и вдохновленно принял в руки святую для него пилу отчитывания.
- Это что такое? - разочарованно дирижировал ею мальчик, невольно тоже чуть отводя смущенно глаза и краснея щечками вместе с парочкой. - И на работе ведь! Ну ладно после нее там амурье...
- Я хотел успокоить девушку... - отчасти правдиво первым, что пришло в голову, отозвался юноша, мужественно закрывая от кремневого шума распиливания создание своих чувств, - Она змей боится... Уберите их, самому, знаете ли, боязно даже на камеру их снимать...
- Знаю я это ваше "успокаивание"!.. - взорвался тот и отчаянно выругался на влюбленных; не жалея голоса и сил, уподобляясь старой мельнице, размахивая руками и скрипя нотации. Тут его слуха коснулось шипение, то отдаляющееся, то приближающееся.
"Они там!" - любовно встрепенулся Унди и, оставив парочку, пулей устремился на шум; преодолевая километры быстрей ветра... на ослике, в торопях забыв про нескольких коней, скучающе все ждущих, когда на них покатаются, пусть и для зрелища.
Удивление было... даже ослика, сосредоточенно перебирающего ножками, вынося жару и дуновения сна, послушно стараясь угодить мальчику, от любопытства посылавшего его... иначе не скажешь, как по всем четырем сторонам: не успели "ушки на ножках" - так сам Унди называл его - с трудом пройти по лестнице к складу костюмов, как... звуки и не оттуда, как справедливо казалось его ездоку, надо поворачивать в совершенно обратную сторону; лишь дойдет ослик до миниатюрной пирамидки, как его всадник, с шумом и пылью, переворачивает ее и снова садится на него, скакать за обетованными шелестами сотни кобр...
- Как так-то? - кисло вздохнул он, прохаживаясь вдоль... берега моря, по очаровательному белому и мягонькому песочку, хранившего в себе следы сотни кобр, однако, нигде не ползавших поблизости.
Но и это было маревом: все они остались, в лице... маленькой белой кобры, важно поглядывающей на Унди из баночки, которую держал в руках довольный сторож площадки.
- Ничего такого! - изумленно отвечал он, осторожно протягивая малютке на тростинке куски мяса, - Она в порядке, спала...
- А другие змеи где? - пригорюнился его крошечный собеседник, в глубине души очень любивший всякую экзотику.
- Какие другие? - сторож указал на группу помощников, удалявшихся с... вениками. - Это не кобры, мы дюны наметали для сцены...
- А я же рассказал всем... - горько хмыкнул Унди, с теплом принимая одну-единственную кобру в руки.
- И посеял панику, что и не описать! - ласково усмехнулся тот. - Смотри, не будь в следующий раз таким рассеянным. А то и эта, настоящая кобра потеряется...
С этой установкой...
Унди-Шива...
...Звонит стоматологу для пострадавшего, желает счастья парочке, извиняется перед осликом и сторожем, и вообще становится... внимательным и отзывчивым, снимая эпизоды и бдительно поглядывая на белоснежную малышку-кобру, спящую на его руках...

[GazeRo888]

"Здравствуй, взгляд!..."

Однажды и ты скажешь эту простую, но глубокую фразу. И совсем не заметишь, как откроешь шторы хандры навстречу... взгляду!
Сначала он заметит, что вновь не получается гладкая дорожка дня и не все мечты сбрасывают у твоих ног крылышки; что друзья тихо уходят и тем подчеркивают твою суетную потребность в общении.
Оно, вовсе фантастически, тогда протянет тебе руку посредством... простых цветов в саду или щебетанием соловья в лесу. Все в нем живое и искрящееся солнышком, столь ждущим ухода дождевых облаков на своей высокой, светло-голубой кроватке; верящее в приход колокольчика ветерка и надежды.
Не напоминает ли оно... любого из твоих знакомых, чуть замкнутых в виду своей жизни, но таких же ярких и теплых, как и ты, живых и чувствующих. Может, и они знают, что такое, иногда лживо-оправдывающая тебя, хандра. Порою она полностью поворачивает в черную глубину все, что было есть и будет.
А что, казалось, вообще у тебя будет, когда хандра говорит: "Пора покидать все, что тебе надоело и тогда ты станешь счастливым!"? И ты, почему-то еще сомневающийся и слабо размышляющий, отправляешься в путь - узнать правду ее убеждений; у того, кому проще всего показать тебе наглядно, что почти невыносимое бывает - и лучше будет от него отказаться.
Первый, кто тебе встречается, это воин древности, загадочно выплывший из надеявшегося вдруг тумана веков. Он немигающим, отважным взглядом наблюдал горячую битву, мучения и даже, неспособные более вернуть миг, ранения и готовился идти в атаку.
- Стойте! - кричишь ты ему, с непривычки низко желая убежать от всего происходящего. - Зачем вы идете в бой? Ведь там вы можете легко погибнуть...
- Это будет честь для меня, если своей смертью, впоследствии, я сохраню жизнь товарищу или добуду победу в сражении! - веско произнес воин, собираясь со стратегическими мыслями.
- Но ведь вас заставляют идти на смерть, прикрываясь собственными амбициями! - отчаянно перегораживаешь путь ему, желая мучительно узнать правду. – Не лучше ли умереть самому?... Ведь видеть смерть и знать, что это случиться через миг с тобою – ужасно!
- Вздор! – гордо возразил воин. – Так говорят только трусы и слабые духом. А те, кто пошел в бой за Родину, не боится смерти!... Вперед!
И с этими словами он бросился в атаку. Она была жестокой и была подобна пламени, все сжигающем и не знающем границ. Но они вдруг громко обозначились… радостью от победы! И больше всех ликовал раненый, но счастливый таким исходом дел, воин. Он верил, знал – и получил награду, что могло быть приятнее этого? Что могло еще теплее и быстрее вызвать улыбку?
А вот слезы вызвать – дело более медленное, и тяжелее их прекратить. Они тихо-тихо лились над… исписанными бумагами, у которых печально склонился юноша, как-то с особой радостью встречающий закат. И ты, наблюдая это, вдруг тоже ощущаешь легкость – неужели нашел и того, кто имеет те же надежды?
- Что случилось? – с охотой спрашиваешь ты, с интересом поглядывая на, смоченные болью юноши, бумаги.
- Я поэт, и то, что ты видишь – мое лучшее, отвергнутое критиками и читателями, произведение!.. – горько ответил он и еще тяжелее вздохнул, с надеждой поглядывая на закат.
- Тогда почему вы так смотрите внимательно на уходящее солнце? – с верой в отклик на твое разочарование, спрашиваешь ты. – Хотите в месте с ним перечеркнуть все, что было?
Юноша странно посмотрел на тебя и воскликнул, с каждым словом наливаясь радостью и силами встречать и провожать солнце:
- Я никогда, даже если у меня отберут вдохновение и все, что я написал, не посмею упрекать солнце в том, что оно что-то перечеркивает!... Оно только открывает мне новые страницы дня, жизни и… может, даже творчества…. Посмотри, какие у него волшебные краски, у этого заката!...
Он еще постоял, с упоением любуясь заходом солнца и вздыхая вечерний воздух, а потом поспешно подобрал разбросанные листы, и, делая на них наброски рисунков, стихов, удалился в невыразимо красивый туман. Странное это явление природы, скрывающее, скорее, грезы ночи и чей-то восхитительный сон.
Но и он когда-нибудь покинет, окунет в непросветное одиночество. Может, поэтому, ты так радуешься, что нашел, так же страдающую от него, девушку с темными кудрями и заплаканным бледным лицом. И оно, такое юное и красивое, уже отражало глубокие порезы обид, мужского самолюбия, столь жестоко окунающего в пучину разочарований. Еще немного – и они уподобятся твоим, но так ли это?
- Почему ты плачешь, милая? – мягко осведомляешься ты, решаясь проверить свои призрачные догадки.
- Меня бросил парень, он меня не любил… - шмыгала носом та, как-то странно оборачиваясь назад. – Это, скажу вам, просто нестерпимо больно… Но я знаю, как это исправить!
- Потому и смотришь назад, что знаешь? – не понимаешь ты, напряженно так же всматриваясь в темноту – в ней едва мелькала черно-белая фотография. – Но что тебе так нужна эта несчастная фотография, ведь…
- …Ведь парень – это еще не конец всего! – внезапно ответила девушка, бросаясь к фотографии, как в родные руки друзей. – У меня еще есть бабушка и дедушка, которые смотрят на меня с этой фотографии и ждут; родители, подруга… Это счастье, и оно меня сделает умнее, терпимее; обязательно подарит еще парня, что будет меня любить…
Как ни казалось тебе это должным наконец, осветить твою душу, все никак не способную отцепиться от мрачного паровозика хандры; а ты… все идешь среди туманов и веков, среди механически и душно тикающего времени, шума машин и утомительной скорости. И все это, как ни думаешь, а только усугубляет, после секунд размышлений, твою хандру, дает ей почти заковать тебя в душные и вечные лабиринты стекла.
Хотя, знаешь, и оно распадается! Под ним находиться то, что так щемяще ускользало тебя за блеском комфорта и однообразия – полянка с душистыми изумрудными травами, радужных расцветок бабочками и… маленьким щенком, поющим, словно во сне, песенку про «светлый и прекрасный мир вокруг». Мотив ее кажется тебе слишком неправдоподобным, как и все, все неумолимо заливаемое хандрой. И это она продиктовала тебя веско одернуть солнечный мотив щенка:
- И что, ты правда веришь в то, что поешь?
- Конечно! – ответил щенок, с восхитительно простым и живым, любопытством нюхая ласковые листики.
- Ты поешь потому, что не имеешь проблем и забот... – с какой-то обидой сама собою наворачивается боевая песнь хандры – уныние и зависть.
- Кто их не имеет? – удивленно оторвался от своих смышленых забав щенок и, с теплой радостью, рассказал следующее:
- Вот меня хоть возьми – не гляди, что я маленький, я уже охраняю цыплят и пасу телят; смотрю за своим маленьким хозяином и помогаю его сестренке преодолевать, ужасно противную, ненужную никогда, скуку… И поверь, не всегда я в настроении, когда хочется петь и вот так беспечно бегать по полянке….
- Что же ты такое имеешь, что можешь вот так бегать? – с, внезапно радостно прорывающейся надеждой спастись от скуки, спрашиваешь ты.
- Взгляд! – просто ответил щенок. – Мне некогда скучать потому, что мир удивительный и огромный, он подвижный и постоянно открывающий столько всего интересного!... Я смотрю на это и понимаю – чтобы мир видеть – стоит жить, идти вперед, радоваться каждому мигу и быть от этого счастливым!....
И от этих слов солнышко маленьких глазок и сердечка щенка словно передалось тебе! И ты твердо запомнил – чтобы надежно отогнать хандру, стоит сказать: «Здравствуй, взгляд!». И тогда каждая замеченная тобою паутинка, каждый услышанный стук капель вернется к тебе им – самым светлым взглядом солнечного простого и милого добротою, оптимизмом, щенка….