Правила форума
Устали за день и хотите немного расслабиться и послушать какую-нибудь захватывающую историю? Или поделиться своей? Тогда милости просим вас на кухню к старине Рокфору - место всевозможных баек и рассказов, не связанных с м\с!
... Лучше туда не попадать, ведь как только польстишься на загадочные этажи, готическую ограду и лестницы, ведущие все вглубь и вглубь его, как...
"Вяфь!" - жутко разнесется эхом в темноте, когда только твои шаги да белая-белая луна в окошке во всем замке, где-то поблизости... Собаки?
Идешь дальше, дрожа от взгляда... картинных глаз на тебя, повсюду за тобой - цепкие глаза, словно говорят: "Ой-ей! Ну и зря ты сюда пошел!..". И точно, не успеешь повернуть за угол, как...
Оттуда выныривают... огромные, смачные белоснежные туманные следы, принадлежащие крупному псу, развеселым узором следующие за тобою по пятам...
Бежишь (а что делать?) - в одной из комнат кроватка, можно спрятаться... Со счастливой скоростью устремляешься туда, калачиком сворачиваешься под ней, как ощущаешь - нечто мягонькое и длинное щекочет твое лицо (хоть бы это были нервы!)
Да нет, то не они - приподымая безнадежно-осторожно голову, наблюдаешь... собачий хвост, виляющий в воздухе и играющийся с твоим носом, от махания которого не гаснут слабо мерцающие тут канделябры!
Снова бежишь на удачу и... не смеешь дыхнуть - впереди рыжая собачка, милая видом, только язык у нее дрожал, что пламя, а глаза светились фосфорично, да и сама животинка была полупрозрачной. Только один вопрос не покидает тебя - куда ж тебя угораздило зайти?
"Вяфь!" - приветливо гавкнула псина, присев на задние лапы и окружаясь постепенно другими. Одни из них были синие, как ночь, другие сотканы из тонких паутинных ниточек, третьи вовсе являлись невидимками, и только шаловливые носики нюхали их все вокруг.
"Да это... замок с... вяфками!" - стараешься в ответ максимально дружелюбно-извиняющимся манером шаркнуть оборками платьичка, чуть парящего над землей, округлить до невозможного на все на свете глазки, искренне изумляясь, что ты - не один гость замке, далеко не один, а после со спокойной душой...
С глухим пронзительным писком быстрее пули броситься из него, судорожно натыкаясь на зеркала, вместо отражений в которых гуляли тени разных пород собак, скоро-дрожаще любуясь портретами, в красках запечатлевших аристократичную болонку, крестьянскую простушку-спаниэля, сурового генерала-бульдога, восточную красавицу-афганскую борзую, кроху-пекинесса, пуделя, мопса, водолаза, ши-тцу и иные, практически все в мире, породы псинок...
"Вяфь!" - слышится вдогонку, должно бы вселить оптимизм и веру в гармоничное соседство с экзотичными хозяевами замка, но вместо этого навевало один ужас и растерянность, а еще - конфуз, друзья верховодят, как-то не так...
Не так ступишь - провалишься в яму, приземлившись на подушки в форме пузиков, и спинок и лапок собачек, не ту дверь тронешь ненароком кулачками, трясущимися от желания выпутаться из лабиринта сего жуткого помещения - любезно и от души... тяпнет замочек или дверная ручка, сделанная в виде собачей мордочки...
"Хорошие песики... - вдруг... с пониманием усмехаешься и осторожно-искренне ласково гладишь ближайшую полупрозрачную мордочку щенка с потешно торчащими ушками и бусинками глазок. - А ведь они неплохие охранники своего замка, прямо, как я... Мы так похожи... Я горжусь вами, вяфки!"...
С этими словами со всем старанием выпускаешь из-за пазухи волшебного капюшона дождик-фонтанчик-хоровод сладких и хрустящих призрачных косточек, которые хвостатые крохи замка с удовольствием принялись кушать, рой полупрозрачных лунных бабочек, гладивших их и порхающих по просторным коридорам, за ними так весело было бегать и забавляться в игру-охоту с их легкими крылышками, россыпь магических малышек-звездочек, напевающих песикам сказки и легенды, понятные только тебе и им...
"Не скучайте, я еще вернусь!" - тихонько подмигиваешь им, утешающе похлопывая мягко по спинке каждое привидение-песика, выскальзываешь в окошко, радуясь, что нашел новых друзей в головокружительно веселом...
...Замке с... вяфками...
…Тоже прячутся насекомые!
Это они умудрились дожить и до Недалекого Будущего, в котором каждый пустяк можно превратить в деньги, и каждый уже имеет свою звездуи планету!
И все это – в самом прямом смысле, ведь в Будущем Земля уже перестала быть чем-то интересным для людей, они все рвались,используя все средства и возможности, проводить праздники и отпуска на… далеких планетах Вселенной!
Это – маленькие мирки, по желанию приезжего, неуловимо превращающиеся то в Тропики, то в Север (что, конечно, не совсем понятно приусталости от Земли, дешево и щедро делившейся подобными дарами со своими сынами!).
Но клиенты космической жизни не уставали быть мнительными и требовательными, даже еще не коснувшись своей цели – пышной планетки Альби.
Они ворчали, требовали новых роскошных и комфортных услуг, погоняли персонал, представленный группкой косоглазых молодцев,удивительно похожих друг на друга.
- Ну, долго намеще ехать? – недовольно спросил старший брат – статный и взбалмошный Макс, еле накопивший на зарплату ветеринара отпуск в «незабываемых облаках Альби».
- Простите,уважаемый! – робко забегал глазками косоглазый молодец из персонала, - Как могу разглядеть объект – стараюсь!...
- Но может, нестоило проливать кофе на радар? – шепотом поворчал младший – почти мальчик –школьник Алекс, ерзая в твердом до противного кресле. – Он же теперь не работает, а булькает и шипит!... И это называется радар?!
- Так делает только кофейный автомат.. – с сомнением вставил слово другой молодец.
- А это кто такой? – с недоверием спросил Макс у стоящего рядом, важно уставившегося в окно космического такси, типа в кепке.
- Он - Клоун,уважаемый! – отчеканил тот.
- Мы это видими сами! – раздраженно буркнул Алекс. – Как зовут того, кого не следовало бы назначать пилотом…
- Это и есть его имя! – ответил другой косоглазый молодец из персонала, стоящий у руля и всеми силами загораживающий первого, забавно уставившегося на экран радара.
- …Его фамилия!– продолжал разъяснять тип. – Такая она - Майор Клоун!
- А вон тот, у руля, кто? – кисло спросил Макс, не получая никакого особого удовольствия от поездки.
- Он тоже Клоун! – ответил собеседник, важно поправив кепку. – И это – Клоун-Командор…
- Сколько у вас вообще Клоунов в этом такси? - разочарованно привстал из кресла Алекс.
Досада его только возросла от того, что, в ответ на данный вопрос, весь персонал, включая типа в кепке, встал со служебных мест ичинно приосанился, галдя: «Я!».
«Я так и знал - мы окружены клоунами! – чуть обозлено подумал он, а потом бросил, смакующему минуту гордости за собственное звание,персоналу:
- Шевелите булками, Клоуны! Нам уже не терпится попасть на планету!... – с таким приказом он, с еще большей тоской, погрузился в нотации брату, гласящие, что «ему впредь следует избегать таких недотеп-лакеев»!...
Но даже эти «недотепы» не могли обещать всей необычности Альби. Этот мирок был дивным во всем: и в своей внешности,завораживающей туристов белоснежной искристой травой и зелено-зеркальным небом,переливающемся то звездами, то Северным Сиянием, то солнечными зайчиками слунными дорожками!
Альби была крайне чудесной и в отношении своих жителей– почти таких же людей, населяющих Землю, только отличающимися оранжеватым оттенком кожи и волосами, умеющими менять цвет и форму – они постоянно скалились в улыбке и все предлагали услуги, даже прохода не давали (совсем какна родной планете Алекса и Макса)!
Последние уже почти бегством спасались от толпы торговцев,продающих даже такой абсурд, как клочки своих остриженных ногтей и волос; сомнительных флиртующих дам из переулков и беспризорных детишек Альби, сверкая пятками всторону «уютного домика со всеми удобствами», рекомендованного ему самими… любезными Клоунами!
- Ну спасибо! Удружили, дурачья орава! – громким эхом гневался незамедлительно Макс в их адрес, с неудовольствием оценив старинную и немного мрачную обстановку «домика» (это был огромный сумеречный замок,представленный скрипучими дырявыми лестницами, запыленными лабиринтами коридорови просторных комнат; содержащий, тем не менее, электричество, газ, воду ибанальный треснутый сервис с мещанского образа едой).
Старший брат еще раз безуспешно попытался найти хоть какой-то «нормальный, цивилизованный отблеск жизни» в замке и, расстроеннымголосом попросив брата «ни на шаг не отходить от него», со вздохом принялся подниматься наверх – спать.
И даже эта простая радость, утомленных долгой дорогой путешественников, обернулась в траур и раздраженное уныние – представительныйМакс, недовольно ворочаясь на единственной кровати замка, с грязными холодными решетками и несчастными одеялами, все оплакивал время и деньги, потраченные напоездку на эту «Чудо-Юдо-планету», а мальчик тихонько пытался уснуть под аккомпанемент его всхлипов, скромно и уважительно расположившись на полу рядомс кроватью, но… не мог!
Ведь слышался ему из глубин высокой тьмы дома треск и щелканье, словно сотни маленьких ножиков лязгали друг о друга. Они, несомненно,принадлежали таинственному незваному гостю, который своей возней поднимал,холодящий ужасом и отбивающий сон, шум!...
- Какой еще шум? – отрицал недовольный Макс, только успокоившись и собравшись забыть все неприятности сладкой дремой.
- Страшный!.. –прошептал брат ему в ответ, чуть трусливо съежившись под куцым одеялом, - Как ты вообще мог спать, когда он гремит?...
- Не обращай внимания! Все в порядке, я с тобой… – поторопился было тот, немного фальшиво,успокоить мальчика, чтобы отделаться от него и, наконец, уснуть. – Так что – спи давай!
Но юноша вынужден был тяжело вздохнуть и сонно,потягиваясь, вылезти из кровати: брат жалобно пискнул, что «шум слишком большой… он боится… вдруг там, наверху, что-то страшное есть?..».
А ничего такого, казалось, не могло быть – заправский чердак, не примечательный ничем, кроме как чертежами замка, красиво начертанными еще в далекой древности, и, что примечательно – знаменитым архитектором!
- Отлично! – в Максе тут же проснулась алчно-предприимчивая жилка. – В этой рухляди почти ни гроша, в карманах - тоже…Но если воспользоваться инструментами, что тут есть, и вылизать рухлядь – кто знает, может, она еще засияет… И тогда мы ее продадим, а деньги пойдут на возврат домой… Точно! Так и нужно делать!...
- Смотри! –словно как током кольнул, закричал Алекс, дрожащей рукой дергая замечтавшегосябрата и указывая на объект своих переживаний.
Тот обернулся и отыскал глазами… маленького,ярко-зеленого богомола, умывающегося лапками и болтающего о чем-то своем тихо щелкающим ротиком. Именно это забавное насекомое, по правильной догадке Макса,поднимало шум в замке.
Испуганно завидев заинтересованное человеческое лицо,с любопытством наклоняющееся, чтобы получше рассмотреть, оно тот час поспешило,быстрее ветра, убежать во тьму жиденькими ножками.
- Это всего лишь богомол! – облегченно, и в тоже время с боязливой и недоброй ноткой вголосе, окликнул брата юноша.
- Да? – спросил тихо тот, явно сильно впечатленный увиденным.
- Обыкновенная букашка! – продолжал словно злорадствовать юноша и деловито вышел в темноту.
Мальчик, сгорая от любопытства и стыдясь своего испуга перед простым насекомым, которое заставило его растрясти среди ночи очень уставшего брата, поспешил за ним.
И… стал свидетелем того, как Макс чинно кладет маленький кусочек колбасы на мышеловку и несет ее к чердаку, приговаривая:
- Как я погляжу, много этот тараканоподобный успел уже прогрызть!... Он нам все дело испортит, но… через мой труп, за дело ведь я берусь!...
- Макс, но.. –дернул его за рукав мальчик. – Во-первых – это не мышка, чтобы так его ловить…А во-вторых – разве обязательно его убивать?
- Да! – резко вдруг повернулся к нему сверкающий злобными глазами юноша и, на правах наставника, прочитал мораль. – Лучшая защита – это нападение, заруби себе наносу!.... В сторону! Ты еще маленький, чтобы мышеловку ставить!...
Увы, как ни пытался отговорить его Алекс от безумного шага, тот лишь с силой шикнул: «Немедленно спать!... Не то – уши надеру!» и с наслаждением понес ставить ловушку богомолу…
Ближе к утру она с силой щелкнула, что тут же окрылило Макса на грезы о несметной сумме от продажи замка, почетном возращении на Землю, славе и обожании со стороны друзей и девушек…
А мальчик в это время тихонько оплакивал богомола, его крупные забавные глазки-бусинки, ловкие ручки и быстрые смешные ножки, которые были ему симпатичны, не смотря ни на что.
Какова же была его тихая радость, когда, с первыми лучами солнца, воздвигая себе оды от гордости и мнимой победы над насекомым,Макс осторожно перевернул метлой мышеловку, но не обнаружил в ней насекомого,только малюсенький кусочек колбасы, словно насмешливую благодарность за его легкий поздний ужин!
Все это взбесило Макса не на шутку, и до того, что он с огромным раздражением наблюдал естественную радость брата от продолжающейся жизни (пусть и букашки).
- Чего ты радуешься? – он даже рыкнул от избытка недовольства на мальчика. – Тому, чтоэтот горохоцветовый, жиденький нахал мышеловку сломал, сам убежал и еще колбасув месть оставил?
- Макс, ты перегибаешь! – осторожно заметил Алекс. – Богомолы не умеют мстить, у них нет жажды издеваться, какая иногда, как ни жаль, присуща людям!...
А разъяренный юноша все не слушал его: он жадно искал глазами маленького виновника всех своих злоключений и, заметив его, скромно обнюхивающего малюсенький кусочек, засохшей в дырке стены, гусеницы, тотчас отпихнул брата со словами:
- Не можешь многого знать – не путайся под ногами!
Сий воинственный рык был вскоре заглушен ревом старого пылесоса и тихим-тихим шорохом бегства… богомола, который чуть не умер состраха, наблюдая воющий, затягивающий агрегат с оскалом того, кто еще вчера с трепетом наблюдал его безобидную возню.
Но, к счастью, он успел юркнуть в щель под потолком,ведущую ко входу укромного жилища и стал торопливо соображать, чем его загородить, как услышал: «Тащи лестницу, живо!!... Я ему покажу, где божьи коровки зимуют!...».
Бедная букашка тотчас перепугалась и попыталась прогрызть дырку во внутреннем тунелле своего жилища, торопливо и отчаянно удерживая лапками проволоку, которую грозился засосать, казалось, приближающийся агрегат.
Его опасения относительно этого подтвердились, со словами: «Не мешай, еще упадешь!... Иди лучше на улицу, подыши свежим воздухом!»; и ужас увеличился (трубку пылесоса Макс все-таки пропихнул в малюсенькую дырку на потолке), к дрожащему телу богомола пробежал ледяной пот,наталкивающий только на одну мысль: что успела эта миролюбивая зеленая кроха сделать двум, совершенно незнакомым, людям за свою недолгую жизнь?
Но рассуждать было некогда: еще миг – и богомол был бы обречен на гибель от пылесоса. Однако спасительно включился инстинкт самосохранения,продиктовавший робкой букашке проучить враждебно настроенного Макса, громко и зловеще, гулко хохотавшего за пределами скромного жилища.
Это выразилось в… отвратительном воцарившемся повсюду духе канализационных токов и.. печально-виноватым взглядом богомола, наблюдавшего через стекло окна, как огромный мешок пылесоса еще угрожающе сипел перед ликующим Максом, а потом разорвался от лавины грязи, покрыв ею все вокруг.
- О, проклятье!– стонал юноша, судорожно протирая глаза и вытирая ветхим полотенцем лицо брата. – Клянусь, я доберусь до этой несносной букашки!.. Я выколю ее подлые глаза и размажу их по всем лестницам замка!...
- Ты с ума сошел! – чуть не плакал мальчик, даже любуясь фестонам грязи на своей,надоевшей ему девичьей чистотою, рубашке. – Не трогай богомола!... Остановись!
Но юноша, которого будто самая дикая муха на свете укусила, уже снова надумал быстро встать, запереть для безопасности брата наверху, а самому - взять пылесос и пробить им в качестве тарана стену, чтобы расправиться с ненавистным насекомым.
И этому плану помешал… простой звонок в дверь. Сыпавший проклятьями на тихого зеленого хозяина дома, Макс совсем обозлился и упал духом: пришел инспектор и приказал до следующей недели выплатить деньги за дом.
На, прикрывающие бешенные планы и шок, правдивые отговорки Алекса о том, что он «с братом затеял глобальный ремонт, чтобы улучшить дом, продать его и вернуться домой – на Землю»; инспектор лишь горделиво хмыкнул: «Весьма интересное начало!» и удалился.
Вместе с ним, пришла в голову Максу, больно кусающая сяценою, но, возможно, твердая идея и надежда на избавление от богомола – нанять Охотника за домашними вредителями.
На мольбы хныкающего Алекса «никого не нанимать, а просто делать ремонт и оставить богомола в покое», юноша с, еле скрываемым,раздражением объяснил ему, что «кто, как не Охотник за вредителями, знает, что букашки, рано ли поздно, все равно сгрызут весь дом; тогда труды и шансы вернуться домой будут напрасны, поэтому лучше доверить ему убить их аккуратно и профессионально».
Последние слова целиком отражали внутренний мир,явившегося в тот же миг (после вызова по телефону), Охотника, самовлюбленно именующего себя… Наполеоном Девятым!
И это странное прозвище (ничем, впрочем, мистически не мотивируемое) необычайно ему шло: с первых шагов пребывания в миссии Наполеон поистине царским взглядом принялся просверливать каждую щелку, настороженно нюхать перила лестниц и обеспокоенно щелкать пальцами по стеклу окон.
В результате этого загадочного ритуала он принял позу мыслителя и философски шепнул:
- Это верно! Увас есть вредитель – богомол!
- Профессионал!– восхищенно шепнул брату Алекс, потягиваясь уже за инструментами и желая хоть как-то помочь родному человеку решить важнейшую в данный миг проблему.
- Проблема втом, что вы не знаете чувств богомола! – с умным видом продолжал напускать неведомый туман (непонятно на кого и для чего) Охотник, явно польщенный комплиментом. – Если вы начнете думать, как он, то…
- …То я его точно сложу впятеро и отправлю, заточенного в железную коробочку, плавать навек в канализацию! – нетерпеливо заключил Макс, протягивая деньги глубоко задумавшемуся Наполеону. – А пока я этого не сделал и не травмировал этим психику ребенка (своего брата), делайте работу быстро, качественно, и – если можно – безболезненно!.... Идем, Алекс, нам предстоит море работы!....
В самом деле, это было так: юноша с затаившейся горечью наблюдал, как пыхтит мальчик, тягая нелегкие металлические трубы и кирпичи; неряшливые метлы высотой с него самого и увесистые инструменты, но… Он уже не имел сил, чтобы бросить начатое, и так столь злостно нарушаемое (по его мнению) выходками богомола.
А он тихонько притаился, наблюдая, как ползает бравый Наполеон по паркету, в совершенно нагроможденном снаряжении, с ремнями,маленькими кармашками, забитыми до отказа всякими мелочами, с… пугающими очками, отсвечивающими красным.
Это были не простые очки, а уловители вредителей. И вот объект их наблюдения найден! К счастью, не сам крохотный обитатель замка, аего завтрак – кусочки семян, вызвавшие необычный интерес у Охотника: он снялочки, сосредоточенно поглядел на кусочки и, вооружившись пинцетом, стал разглядыватьих и бормотать фантастические заявления: «Богомол обыкновенный… Шесть-восемь сантиметров длиной… Женская особь… Имеет нерегулярный сон и небольшую нехватку магния… Очень любопытно!...».
А богомол даже сконфузился от всего услышанного и,осторожно поводя усиками в сторону поглощенного работой Наполеона, внезапно поймал себя на мысли: этот человек знает о нем даже больше, чем он сам!
Как вывод – это опасный человек, который может использовать информацию, и даже - против него (не зря же он так подозрительно выглядит)! Значит, просто необходимо для дальнейшей жизни и тишины, его выдворить из дома, да так, чтобы он больше ногой не захотел переступать егопорог…
Он уже был застелен свежими и модными коврами, картины непривычно блестели от натертой лаком поверхности, стекло больше не радовало сердце паучков пыльными занавесочками из их кружев, а слепяще отражало веселое солнышко…
Словом – дом, за два дня до прихода инспектора был вычищен и украшен неутомимыми братьями до неузнаваемости. Осталось только прибрать на чердаке – и можно звать гостей-богачей, которым бы приглянулся красавец-замок. Алекс уже с нетерпением стучался в дверь, открывающую путь начердак (мысленно предвкушая возвращение домой); Макс надрывал глотку, чтобы привлечь внимание, столь усердно обожавшего свою работу, Охотника завредителями…
Но никто не отзывался! Чердак только глухо и сонно отозвался эхом на приход посетителей и упорно не давал открыть свою дверь!Встревоженный и подстегиваемый жаждой побыстрее заполучить деньги, Макс одним махом сильного плеча выломал дверь и… вынужден был закрыть глаза, испуганно прижавшемуся к нему, мальчику, чтобы не ранить его впечатлительную душу увиденным!
А ведь было от чего получить испуг: стены и потолок чердака были словно и сполосанны огромными когтями, лестница была распилена на мелкие щепки, всюду валялись перегрызенные провода от телефона, сигнализации и рации, аппаратура Охотника была разбита вдребезги…
От неведомого урагана, люстра обвалилась и приземлилась прямо на голову, ошарашено глядящего на братьев,… Наполеона, у которого отнялись, от пережитого, ноги с руками и испарились следы былой мужественности.
На вопросы Макса он только прятал, испачканное грязью и украшенное ловкими царапинами, лицо в, саднящие от легких укусов, руки и жалостливо выл о «чудовищной, огромной, кровожадной самке богомола, которая готова была его съесть живьем, лишь бы не оказаться в банальной баночке, для ее выноса на большое расстояние от места обитания!».
Алекс заботливо проводил, дрожащего осенним листом,Наполеона до машины и пожелал выздоровления, угостив в знак благодарности, запроявленную самоотверженность, булкой.
В это время Макс только и спрашивал себя, как они продадут дом, если богомол жив и обладает такой сокрушающей силой?
На ремонт у него почти не осталось средств и сил; да и мальчику тяжело приниматься за такой труд, но… букашка, втихаря корящая себя застоль горячую, вынужденную драку с Охотником, одним своим присутствием, перечеркивала все его попытки оглянуться назад.
- Я покончу сэтой бесчеловечным жидким выродком природы!... Мало он мне и брату крови попортил?! Ну я ему сейчас покажу!!!... – заорал он, зловеще и многообещающе,в бешенстве и, как только ему на глаза появился Алекс, он торопливо велел собрать в банку всех пауков, каких тот только найдет.
- Я же их боюсь! – пискнул мальчик, всхлипывая, но юноша, уже готовый распрощаться с собственным умом, ради победы над ловким насекомым, был тверд, как кремень.
- Ты же ведь хочешь вернуться домой? – снисходительно чуть ли не шептал он, приобняв ободряюще брата. – Ну, чего тебе стоит сделать, для меня, такой пустяк?... Ты же будущий мужчина, сильный и все умеющий, умный мальчик!... Давай, ищи паучков, они не укусят; а у тебя все обязательно получится!...
Такого теплого напутствия было достаточно, чтобы мальчик молниеносно стал скакать по крутым лестницам, двигать массивные двери и предметы, балансировать на тонких припотолочных жердочках, чтобы добыть всем довольных и сытых паучков!
И с каким пассивным отчаянием он наблюдал, что Макс,едва завидев, плетущий паутинку, урожай банки, вырвал ее из рук мальчика и с наслаждением выпустил всех пауков прямо на крошечного, оказавшегося в углу богомола.
Наверное, это был худший (и, в тоже время,впоследствии - лучший) день его жизни: паучки, насильно направляемые Максом на,чуть не откинувшее лапки от ужаса, насекомое, были весьма заинтересованы в нападении, жадно глотая слюнки и бегая малюсенькими глазками.
К счастью, сообразительный богомол осознал, что в своих, паучьих грезах, мохнатые многоножки-многоглазки, его не представляют обедом– они дружно положили молочные бусинки на… умершую бабочку, застрявшую в нелепой решетке у пола!
Откровенно говоря, жаль умной и хозяйственной букашке отдавать бабочку, ведь она была припасена как ее вечерний десерт; но свои лапкис крючками дороже, тем более, что в пылу трапезы скромные паучки могут и ее скушать!
И вот - бабочка летит в ждущие ротики пушистых обжорок… А вместе с нею, невинно уставившееся на все, на чем свет стоит, летяти… сами обжорки (богомол в впопыхах задел лапкой кнопку от вентилятора).
Они беспомощно дрыгали в воздухе лапками и блеяли себе под нос мольбы о помощи, прежде чем быть оглушенными… ором Алекса и метлой Макса!
- Я же говорил,что не к добру ты затеял воевать с этой букашкой! – визгнул мальчик, судорожно отряхивая с себя, быстро убегающих после удара об пол, паучков.
- Бог с ними! –возбужденно орал его брат, орудуя метлой, как саблей. – Держи богомола, держи богомола!!.. Не дай уйти, хватай его!...
И, подстегиваемый этими суетливыми криками, (откоторых не просто букашка – стены задрожат!) бежал удалой богомол от братьев всвое теплое и тихое жилище, поспешно загораживая его вход непроницаемой ни для чего, колючей, увесистой пулей и давая себе клятву никогда не попадаться людям на глаза и не доверять им…
А гости, все же полюбопытствовавшие поглядеть на дом братьев, ужасно были расстроены тем, что повсюду бегали паучки, все никак неприходящие в себя после экстремальных своих приключений. Из-за них участники торга понизили ставку на замок до уровня, по сравнению с которым плинтус –просто небо!
К счастью, один любитель экзотики с радостью приплатил хозяевам замка (он выиграл в аукционе) за «миленьких многоглазых мохнатиков» ис наслаждением забрал семь изящных клеток домой, в которых заботливо поселил пауков…
Благодаря этому любителю, билет на родную Землю,наконец, был куплен братьями. И они с долгожданной радостью взяли космическое такси домой, стараясь не обращать внимание на выходки забавных… косоглазых Клоунов!
- А я благодарен вам, ребята! – ни с того ни с сего, благовейно крикнул им, нежась в кресле, Макс.
- За что,уважаемый? Мы только отправили вас на Альби.. – принялся оправдываться, будто испуганный доброжелательностью обычно шумного клиента, персонал такси.
- За то, милые,– вдохновлено ответил тот, гладя незаметно заснувшего брата, - что дали мне понять: на Альби хорошо, а дома – всегда лучше!
- …И все, что ни делается – все к лучшему! – сонно вставил словечко дремлющий мальчик,которому снилось – где-то там, на Альби, тихонько живет, мыслит, шуршит забавный, вынесший все испытания, устроенные его братом; и не держащий все же на них зла, богомол, он ждет их, присматривается к ним, скрытым за звездным ковром…
... В далекой стране, так давно, когда еще цвела в сказочных садах снежная сакура.
В одной деревне жил парень, что изумлялся, отчего так не любят тигров - он не помнил лета, когда вдали от рисовых полей, где он трудился, раздавались выстрелы - это мандарины охотились на них, и долго омрачали грустью сердце юноши их жалобные стоны, навсегда умолкающие, как краткие капли дождя в лунном саду...
И он обратился к одному старому мудрецу, что ведал волшебство. Долгими ночами, пока сладко пел соловей, он постигал силу колдовства и учился, когда красный пурпур солнца будил сонь-панд - и тогда не знал отдыха юный маг, желая доказать, как безвредны и прекрасны ночные танцы тигров, заклинающие злых духов не тревожить сон зверей и людей, как вода и ветер, эти сильные драконы повинуются им, только огонь непокорен, как самые злые и подлые, жадные люди не сумеют скрыть глаз от их строгого, но справедливого взгляда...
Так стал юноша тигром-колдуном, днем он мастерил оживающие статуэтки этих грациозных зверей и продавал всем желающим; нищему они давали денег, голодному хлеб, зазнавшегося проучили временным косноязычием, гордого отворачивали от людей, чтоб осознал он, что только открытое и доброе сердце - путь к друзьям...
А ночью он тигром гулял среди полосатых и царственных животных, изучая их жизнь, язык и вдохновляясь их силой, умом, красотой и тихим в целом нравом для сочинения сказок, песен, стихов, для запуганного, нечутким и глупым мандарином, затравливавшего их народа...
Так жил тигр-колдун и радовался, что его многие любили и знали как парня, чудесным образом умевшего мирно отозвать или прогнать тигра, пришедшего и напугавшего детей, чудесного мастера, певца...
Слава, однако, не торопилась золотистой лисой похитить разум и тайну юноши, он знал, как вести беседу, как помочь, или смолчать, чтобы не знали его секрета (никто не знал, что он колдун, а если б узнали - не оставили б вживых!).
И мудрец радовался, что спокойней стало житься тиграм, больше не печалят его выстрелы ружья, лай собак мандарина и отчаянный рев их, из последних сил прятавшихся в чащобах...
Но завидовал правитель, которому поклонялись только из страха, что все уважали и приветствовали парня, что чудесные статуэтки дарит, а они помогают, выручают из любой беды, захотелось ему еще больше власти на страхе, больше богатства от волшебных изобретений парня, еще, еще больше всего...
Велел он узнать секрет у друзей юноши - остался ни с чем, ведь настоящие друзья, что море бездонное - глубоко и крепко хранят свои общие горести и радости.
Пробовал выпытать у учителя - даже под страхом казни не рассказал ничего мудрец, отлично понимающий, что подобным низким поступком губит себя мандарин, только не знал, насколько...
Коварен оказался он - велел правитель разузнать через соседей парня его слабость.
Вначале все изумились, ведь юноша всегда знал, как вести себя, когда другие б запаниковали, не вздыхал романтично над опавшими лепестками вишни, как все, умел держать себя с тиграми...
Да не бывает солнечного дня без заката, как нет и человека без слабости - знали соседи завистливые, что влюбился юноша в одну девушку.
Она была и красива, как ночь, тиха, как ручей, умна, точно журавль, и послушна, подобно лани, любила шутить и петь, от одного ее ласкового взгляда всякий мог сознаться во всем...
Смекнул это хитрый мандарин и стал уговаривать ее выпытать у любимого секрет ее волшебной силы, сулил сокровища, звание принцессы, яства и все, что пожелает она...
"Пожелаю я хранить молчание и чтоб не мог мой взгляд никого не заставлять открываться мне!" - печально ответила девушка и, послав веточку сакуры с прощальным письмом-признанием юноше, пошла в лес, убежав от коварного правителя.
Долго шла она вглубь, пока не нашла тигрят. Хоть и рассказывал ей возлюбленный о тихом нраве их родителей, предупреждал, чтоб не обижала она малышей полосатых, тигры не прощают этого никому.
Она помнила, как крепко обнимал ее юноша, какие красивые стихи посвящал, как нежно целовал и придумывал разные фокусы с тиграми ради одной ее улыбки, помнила до слез и птичка сердца тревожно трепетала в ней, умоляла пожалеть его, ведь она его любит...
Любит и не может позволить себе предать его! Краска заката провела по глазам девушке, осознавшей эту мысль и она, слыша наглый топот коней стражников мандарина, разыскивающих ее, поспешила взять палку и ударить дремлющих тигрят, а потом...
Потом ветер рассеял пепел от роскошного леса, где не было никого, громогласный рокот тигров больше не раздавался в нем, никто уж и не помнит, что это был не просто пожар (тигр-колдун, убитый отчаянием, не послушал учителя и потерял рассудок, он не пожалел своих творений, изгнал в дальние края волшебным вихрем листиков льда тигров и уничтожил роскошный лес, принадлежащий мандарину, не пожалел себя).
Ему нечего было жалеть и терять, ведь в том лесу тонким лучиком его души навек уснула его любовь...
Так грустно, что за окном дождь. Кажется, его спокойная мелодия звучит просто привычкой, в которую надо просто погрузиться, как в смутный сон…
Но что-то дивным, щемяще-знакомым голосом звучит в тенях его туч, манит к окну, будто говоря о миге, когда улетает… лепесток радуги, пугливо и дрожащей слезой, переливающийся в шуме города, с красиво-искусственными цветами; когда-то обещавшими дать тепло и что-то, больно сжавшее, такое таинственное, маленькое сердце, теперь скрывшееся…
Быть может, в дожде, куда устремлен мой взгляд, внезапно поворачивающий все ржавые огранки моего самовнушения: я, казалось, миг любовалась маленьком мирком радуги, забавно и любопытно, доверчиво осматривающим блестящими глазками незнакомую комнату.
Помню, как он жизнерадостно танцевал, смешно перебирая лапками и хлопая переливающимися крыльями, аккуратно садился мне в ладонь и робко дотрагивался клювиком до пальцев, потом, как ни дивно, словно маленькое солнышко отражалось в его глазках, когда он смотрел на меня, чуть слышно говоря стуком сердца одно: «Мой друг, я с тобой…».
Теперь я знаю: это было так внезапно кольнувшее эхо грусти и страх снова увидеть ту грозу, что, со страшными сетками и безразличными, удушающими прутьями, сквозь тьму перенесла его в, странный холодом, мир - где бесцеремонно принимали за, потешающую, навевающую, низко-сытную, прибыль, пыль; будили, заставляли кричать (словно издеваясь над, и так угнетающим, чувством испуга и отчаяния).
Но он не мог поверить в то, что, несмотря на обилие искусственных лилий и зерна, воды и игрушек, он снова обречен видеть свое одиночество в нарядное, подвешенное зеркальце, страшно приближающее, неумолимо-безразличными стрелками, мир теней и страха… перед бархатным покрывалом.
Почему я так поспешно накидывала его на клетку, в которой бился и плакал, звал лепесток радуги – он не хотел оставаться один в, большом и мелькающем страшными мониторами, мире; всегда преданно ждал, когда я, наконец, перестану ждать надуманного моментального чуда от окружающей пестроты, просто подойду к нему, поглажу, скажу простое слово: «Привет, малыш!». Но…
Мне, черно-молниеносно, надоело, было невыносимо, почти ненавистно слышать беспрестанные всхлипывания, отвлекающие меня от дел; я стремилась скорее грубо распахнуть дверцы клетки, безразлично наблюдать, как он торопливо прижимается ко мне теплой, беззащитной головкой, стыдно принять все это за капризы и, сцепив зубы, подсыпать ему еще больше зерна, чуть поиграть сним, призрачным тоном погладить, а потом…
С наслаждением заметить, что все это занимает очень мало времени, отметить каким-то безумно-твердым взглядом, презрительно-властно, его крохотные лапки, чистосердечно мягко гладящие мне руку, и… отшвырнуть его с резким: «Ну, доволен?... накормлен, напоен, в клетке чисто, тепло… Чего тебе еще надо?!! Отправляйся туда, сиди тихо… не мешай!!!...».
И, конечно, потом я снова отправлялась, забыв все миги на свете, к телефону, по которому вот-вот должна была позвонить подруга; к вазочке с конфетами, к телевизору, по которому должен был начаться любимый сериал.
Мне казалось, что все это – восхитительно-бесконечно, а лепесток капли всегда подождет; кроме того, я все создала для того, чтобы он беспечно дремал на кроватке из лилий, кушал дорогое зерно и нежился в тепле, ни о чем не тревожился… чтобы не кричал, не бился в клетке и не отвлекал меня.
Но он не мог поверить, что я его не слышу, не мог преодолеть чувство боли от этого; когда снова наступал приглушенный хаос, из тьмы покрывала и пустоты тишины, с тоскливой тревогой ощущая прутья клетки и даль, стеной чуждости, отделяющую его от теплого солнышка, душистых цветов, времен, когда он, с радостью и рвением к каждому мигу, сливался в воздушном танце с другими каплями радуги…
Когда-то они усыпляюще-неповторимо и неоценимо-тепло умиротворяли его и наполняли радостью, для каждого дня и ночи, были всем; дивно повторяясь в… моем голосе, моих руках и моих шагах!
Как же я, ослепляясь беспечной верой в бесконечность своих утех, выполненный долг, не расслышала их безобразный бег, спешно удаляющийся от маленьких глазок, в которых блестела, тускнеющая от грусти, капля радуги?
И ведь всегда что-то, глубоко внутри меня, встревожено пыталось вскрикнуть: «А как же малыш?! Ему плохо без тебя в клетке!... Подойди к нему, это ведь просто; он ведь тебя ждет!!!... Он же...»
… И дальше я не слышу ничего, внутри себя, только какую-то невыносимую горечь, чертящую будто клетку… из привычного мелькания телевизора, блеска шоколада в вазочке, звонка телефона; однако – меня больше это не радует, всего этого будто не было!
Я вижу лишь опустевшую клетку и окно, ловлю след его голоса и шага на, отчаянно откинутом, покрывале, почти нетронутом зерне и игрушках; вдруг поворачиваюсь к темноте, проплывающую в тумане, огнями города, к дождю…
Слышу, сквозь стук капель, его, щемяще далекого – того, кто, наверное, сейчас в алмазной луне, своей изумрудно-искрящейся родины. В ней ли он сейчас?…
Порою встречаю его… во сне – за мягким маленьким тельцем он прятал дивное, но… печальное и сильно измененное мигом лицо, щеки на нем усыпаны разноцветными, переливающимися лепестками, среди причудливого темного узора.
А по нему… как сквозь мутный сон, с тихой грустью, робко убегает в даль тумана звезд, сквозь шум города, лепестками радуги, эхо его голоса: «Друг, я с тобой…»
Лучики солнышка смеялись и пели вместе с малышами-птичками над переливами шепотазеленых листочков, иногда… их щечки заливались белоснежным сиянием…
Просто… и им было радостно окунаться в тихую колыбель капелек дождика, журчания ручейка, гула ветерка и тумана, в котором по ночам играются дивные светлячки; а днем – прислушиваться к топоту шагов и переговорам, доносящимся откуда-то из густых стен риса, к смеху и смешным забавам зайчиков на опушке леса; от того, что…
Не смолкал бравый цокот копыт и бдительно-радостный лай, неслышно подкрадывались снежинки и распускались цветы; но… вдруг пошли по небу совсем будто чужие облака; от которых все умолкло, апотом…
Сквозь стены городов, по ступеням, срывая хрупкие стебли урожая и искуссно вырезанные крыши низеньких домов, грубо срывая веточки крошечных деревьев, задевая колокола и покрывая полумраком статуи, факелы храмов, крепко завязалась… скука: преданно-уныло смотрит сквозь засов стойла конь, с грустью лежит пес, отказываясь есть угощения и привычно возиться с игрушками, а птички тоскливо ждут у окон, не в силах поверить в то, что…
Их «восхитительные бусинки… самых чудных трелей на свете» тускнеют, крошечные «нежные бантики-пятнышки» перьев становятся неаккуратными и блеклыми, сладкие «подвески» ягодок и ленточки летящих лепестков садов стали неинтересными; и кроткие друзья-оленята спрятались где-то в глубине опушки; все потому, что…
Улыбкой паутинок, кружащимся танцем серых очертаний, хитро прячущихся за ослепительным маскарадом красок, стук сердец деревень, поселений вдруг… перестал показываться на, иногда гуляющий, безудержный ветер, прикасаться к живительно-светлым росткам риса, спасительно-переливающимся гладким смешкам озерцов и речек, согревающим мягким лапкам пса, лбу коня и грудке лисички, пугливо пробегающей мимо…
Больших и маленьких, холодно-бледных, странныхсозданий, прыгающих, бродящих, играющих, создающих непрочные развлечения лишь по одному желанию всегда надеющегося, мечтающего и ждущего чего-то необычного стука сердец, юных и почтенных, сомневающихся и важных, искристых и просто шелковистых; скучающих и от того не знающих, что можно найти лучше однообразного танца созданий, за которыми куда проще ухаживать, чем за рисом или за жучком…
Но они… тоже ломаются, уходят в вихрь искристой суеты и надо было спешить успеть за ней, чтобы не скучать еще больше, наблюдая как, среди их пляски неубран урожай, задета ветром крыша, чей-то близкий крик о том, чтобы просто протянуть его хозяину руку, ласково приветить; да только…
Скучно это делать, хлопотно; когда, что пожелаешь их незримого шелеста сказки дракона или волшебного журавля, приходит и усыпляет покачиванием веером благ; они блестят, но…
Не по-живому, разве сравнить это с кроткими капельками на спинке лягушки или с тоненькой росинкой звезд, неслышно падающих на закате; ведь они молчат и никогда не подарят столько феерии заботливых рук, добрых глаз, старательно-неунывающих шагов; рассказов про простое и…бесконечно-светлое, упоительных мгновений, диво просыпающихся глазок крохотного, возящегося лапками и пучком колючек, ежика; негромкими напевами теней пещер и гротов, перезвоном перышек облачков, не устающих искуссно рисовать умелой невидимой кистью фигурки, что выходят точно как живыми; и…
Поляны лесов… прибодрившись, словно как расступаются своими молчаливыми силуэтами стражей-великанов, будто украшенных россыпью изумрудов, под чинный такт усердных дятлов; шепчущие листья замирают иробко сопровождают, рыбки в ручейках из любопытства выпрыгивают из дрожащей, убаюкивающей мелодией, точно бездонной постельки, чтобы взглянуть на того, кто…
Мягко ступает по травам, оставляя за собой чудно-сияющий след, кротко осматриваясь по сторонам, словно спеша и… желая остаться с жемчужинками пузырьков, играющихся в глубинах водопадов, с легким, воздушно-приятным прохладой инеем, покоящимся на камнях, пушинками следовпрячущихся зверей…
Проходя неспешно-торопливо, куда-то вдаль, лабиринтами улиц городов и деревень, бродя неслышно по сумракам храма иосторожно подходя к низеньким дверьцам домов, робко смахивая пылинки со, вновь становящимися загадочно-мерцающими вдруг белыми искорками, статуй, поднимая надломленные, наливающиеся твердыми соками, ростки риса; неслышно, трепетно притрагиваясь к стуку середец, не желаясь прощаться с ними, стремительно оставляющих, одинаково-механически-подвижных, скучных созданий, и оборачиваясь вслед… чьим-то шагам; точно не желающим уходить от…
Обрадованного, в отвлеченной тишине, ржания коня, почувствовашего чье-то кроткое, осторожное дыхание рядом и маленькие, ласковые руки на своем лбу; от счастливого блеском глазок пса, прыгающего и прижимающегося мохнатой головкой к чьим-то длинным складкам платья, чуть будто парящего над узором из мелкого пуха цветочков и травинок; спешащих нотками чириканья птичек, с интересом заглядывающие в чьи-то теплые глаза, от одного взгляда которых…
Давно… миг назад…
Лучики солнышка… смеяются и поют вместе с малышами-птичками над переливами шепота зеленых листочков, иногда их щечки заливались белоснежным сиянием…
... Все... ищут успокаивающие нити неба, обволакивающие так часто восходящее солнце и луну; какже им трудно...
Поверить в то, что когда-то пущенная стрела, теперь незримая, вновь коснулась их хрупких перышек (а уж не помнится шорох круга звезд)!
Но, сейчас словно, давно крылья радостно танцевали с каждым облачком, навещающим далекую страну, где шепот моря утопал в переливах розовых лепестков, а гул ветра смешивался с приветливыми шагами почти вечной весны.
"Как хорошо, нет нигде тучи, так... будет всегда!" - беспечно думали крылья, дремля в солнечных лучах и прохладе вечернего тумана; но...
Они ошибались и один день молнией свирепо подчеркнул это, беспощадно ломая их ослепительными падающими иголками дождя, равнодушным кружением вихря и темным, едва видным горизонтом.
"Жалко, что я сейчас мерзну и нет со мною подружек-птичек, сладких ягодок и солнышка! - подумали крылья, старательно-робко укрываясь от ветра и грозы, - Но... Ведь это пройдет, все еще будет хорошо!..."
И... немного погодя рассеялось ненастье, снова запели птички, запестрели цветы, заиграли лучики солнца, угощая истомленные холодом крылья восхитительно-бесценными ручейками тепла; беспечно опять зацокотали неспешно копыта незримо-неуловимого коня Времени (замыкая все в какую-то пестро-шумную, холодноватую капельку).
Вот и, через несколько дней, заскучали крылья - уже не радовали подружки-птички, получающие от них волшебные радужные перышки и за это поющие веселые песенки; ягодки казались блеклыми и невкусными, а единственно-верный собеседник солнышко казался им чересчур молчаливым, постоянным и неинтересным.
"Ах, только бы мне попасть к человеку!... - однажды вдруг тоскливо подумали крылья, отчаянно-торопливо чистя и разукрашивая свои перышки, - Я бы… все стерпела и все им подарила, ведь... На что мне моя юность, красота и чары, если их принимает лишь молчаливый лес, и тот безразличен?!..."
Так, крылья поспешно и без оглядки вылетели из своей родной и тихой обители, навстречу странному сплетению разноцветного треска ярмарки, звона колоколов храмов и суеты, говоров, шагов, рук, глаз - городу.
Фантасмагорически всюду в нем стучали бубенцы и двери, щелкали сабли и ухали важно веера, все толкалось, искало, переговаривалось - и крылья в смятении стеснительно стояли посередине улицы, пустой, но заполненной призрачными масками, с нехорошим любопытством рассматривающие и с жаром обсуждающие их… пушистые черные ресницы, обрамляющие кроткие, феерично-зеленые глаза, необычные нежно-розовые волосы, белоснежное кимоно, перевязанное светло-синим бантом.
"Мне... Могло ли мое сознание так заметаться внутри меня, как сейчас, ведь ему страшно: все тут кругом ходит, не вступает в открытый разговор, а тычет пальцем: "Что за чудаковатая девчушка?", "Что за смешная?", " "Что за опасная?" - говорит это все... Я "девчушка"?!... Нет!... Не хочу тут больше быть, вернусь...".
Но в тот миг их, с осторожным любопытством поглядывающих в ту сторону, привлекла большая, незримая и манящая ленточка, что находилась в руках у юноши в бедной рубахе и шляпе (у него были задумчивые глаза и натруженные руки, аккуратно прячущие маленькое чистое, необыкновенное зернышко).
Крылья опрометчиво, распахнув шелковистые перышки в сторону, бросились к юноше в бедной одежде: они буквально знали, что он не царапнет исподтишка издевательски их незаметные, но глубокие, беззащитно-трепетавшие ранки, не порвет украдкой завистливо редкую искристую ткань кимоно, не поцокотает льстиво языком, за тонкой спиной говоря сплетни (и ведь все это могучее, уважаемое и сотканное из всех перекрестков грез и веского хаоса, переплетение - город, все эти его жуткие тени и эхо увидели крылья).
Он, такой непохожий, спокойно и робко ютящийся на ступеньках пышной пагоды, даже не смотрел вслед горделивым дамам с богатыми прическами, в украшениях, легкими зонтиками и в золоченных сабо; не обращал внимания на плечистых надутых мужчин в черных доспехах и согромными шлемами, мечами и флагами наперевес; не слушал вертлявых молоденьких служанок и горластых старух-торговок, бранящих его и хихикающих над его убогой шляпой и рубахой - он смотрел, затаив дыхание лишь на крылья.
А они... позабыли гонения в иссушающем ветре пустынь, невзгоды со своими сестрами, набеги чужеземцев и украденные, разрушенные убытки бесценных алмазиков труда; благодарили каждого прохожего и все пути, что привели в неясное переплетение - город; вспомнили все, о чем мечтали и на что надеялись... все мистически заключилось в этом будто преданном взгляде, честно-заботливых руках и сердце юноши…- целой неповторимой сказки...
"Она - не безвестная, туманная мистерия! - благовейно-тепло пронзила догадка крылья, - Она -... он; чувствую, нет,... знаю: он не оттолкнет меня, он самый добрый, самый богатый, самый красивый (как лунный зайчик)!... А я только хочу... Быть рядом с ним, помочь ему, сделать так, чтобы его всегда окружали роскошные сады, выращенные из... да хоть и этого зерна... Да, все сделаю, только бы он знал, что..."
И что-то прервало это неконтролируемое волнение и энтузиазм крыльев, покрыв все оглушающей тьмой и вспышками призрачных паутин; жадно крадя капельки их слез, терзая им нежно-розовые волосы оглушительным рычанием, воем и скрежетом невиданныхполутигров - скрытые снования пестрой и страшной слепотою клетки переплетений -города замкнулись вокруг крыльев, не давая им приподняться и просто взглянуть на юношу в бедной одежде, словно... мерзко-ровно и резко уходящего.
Его шаги умолкали и таяли в пыли красок и всеобщей занятной маеты, некое мгновение, точно коварный неистовый дракон, насилу приклонивший хрупкие крылья к давящей пустынной дороге, по которой небрежно задевали их белоснежное кимоно прохожие неуклюже-грязноватые сандалии.
Чуть подняв головку, крылья пронзительно и непроизвольно вскрикнули, отпрянув от дороги: юноша в бедной одежде у прилавка дешевой закусочной развлекался с чужеземными сомнительными девушками и низковатыми личностями, периодически осоловело смеясь, нескромно отпивая пиво и совсем не глядя на крылья и... выточенное из жемчуга деревце (в него они, такие хрупкие и доверчивые, вложили все свое старание и искусство магии, все мечты и ожидания, всю кротость и тепло, все... свое сердце, вырастив из простого зерна - оно было выброшенно, изранено, затоптано в грязь; а их хрупкий творец был наотмашь почти-непоправимо, бешено-бессердечно ударен хлыстом той самой натруженной рукой юноши).
Прохожие же только... замерев с разинутыми ртами, трусливо-темновато поспешили по своим делам, желая как можно скорее уйти от крыльев и забыть увиденное и услышанное от них, ведь... то был жалостливые, беспрестанные крики журавля, безмолвно щелкающего светло-синим клювиком ненаходящего себе места, ломающего ножки, бьющегося хрупкой белоснежной грудкой об острые камни, не ощущая боли в ранках, воздымая головку с нежно-розовой макушкой к солнцу...
"...Простите сестрички! Простите меня, понимающие птички-подружки, ягодки сладкие, солнышко родное!... Прости ветер и дождь, жаркий песок и бег коней чужеземных! О, если сможете, простите меня и... примите вновь, молю!... Я постараюсь больше не обижать вас, а по-прежнему охранять и заботиться о, по правде, ваших чудных, самых тихих и живых землях!... Только примите отголосок моего сознания, в котором все равно есть его шаги, моя околдованность им, растоптанный им цветок!... Просто примите все..."
Все... ищут они, хрупкие и кроткие, крылья успокаивающие нити неба, обволакивающие так часто грезы и луну…
Красные глаза, светящиеся сквозь кисею тумана, от которых... можно убежать, неопасаясь, что их хозяин бросится вдогонку - он лишь,с задумчивой усталостью, вновь посмотрит набелую гладь словно зеркала...
Затем... привычно пойдет по улицам, пугливо остерегаясь взглядов, падающих на его черный плащ тени, благовейно ступая лапами по, сумеречно поблескивающим каплями дождя, листьям; мысленно негодуя о миге,когда впервые, как сейчас, вынужден торопливо заходить под ступеньки развалин заброшенного дворца, где его ожидают...
Острые, слепящие хлысты четырех хвостов,угрожающе-насмешливо кривляющиеся из недр его отраженно-искаженной реальности:они возомнили, что держат в страхе всех, что обязательно он должен развлекатьих суровые маски послушной кротости и что он готов всегда трепетать при одном взгляде на них, тратить на них все свои мечты и надежды, силы и время; им...
Ничего не стоило опять задраться, заважничать и капризно запищать своим немым, хилым голоском гордых искр, показав ему когти,не раз, лишь, из круга, якобы, должной скуки, вонзавшиеся во всех, кто тревожил их кисло-сытую, чуть трусливую дрему под надежными стенами черной, как ночи,твердой, как кремень, шерсти (а ведь они не понимали, что это - не шутки, когти действительно опасность, затаившаяся даже для них и него); но...
Он тихонько, с как можно более почтительной фальшью, припал перед ними на передние лапы и опустил голову, чтобы скрыть стыдливо-полный брезгливости разочарованный взгляд, ведь знал - обладатель хвостов, можно сказать, воспитал его, передав ему, в неузнаваемых соках, всю жажду стремлений питать их,охранять, за что - мог дарить репутацию сильного и справедливого хранителя грез, всех на свете, одинаково ожидаемых иинтересных; и он,странно-честно, не раз, построив все три пары глазок, обещал, при исправной службе своим прихотям, хорошую награду, вот только...
Стрелки все набирают оборот,причудливо стремясь не то усыпить, не то подстегнуть к действию, хороводомсилуэтов свеже-забытых статуй, страниц, фигур; а все оставалось по-старому, точно нет конца тем... неистово-неординарным,иногда вяло грызущимся отношениям -хозяин хвостов все тянул выполнение обещания, при этом сроки все сокращал,задания давал все чаще и сложнее; он не видел смысла тешить себя иллюзиями отом, что тот все так же почтительно уважает его и беззаветно добр, а все кругомтак же ново и всегда увлекательно и, в конце концов, оглянулся, неконтролируемо вздрогнув: это...
Он, сам того не замечая, щепетильно носился по всему свету и выполнял самые абсурдные желания, чтобы хвосты... еще больше лоснились от ухоженности, а, мерзкие им обоим, когти - от страданий их жертв, реальность же была одной, неизменно-правдивой этим; он ошарашено почтиупал на холодные плиты развалин, не имея сил не глядеть им в,виновато-улестливо тявкающие, окружая троекратными обещаниями и потаенными подколками своей обиды, языки - как же так вышло?
Что он, видя чужое малейшеенегодование, спешил его исправить всеми способами, абстракцию какой-нибудь мечты стремился воплотить ее в радостно-четкие, осязаемые черты, а, слишком приблизившиеся к его глазам, ужалившиеся хвосты не замечал (дело ли в том, чтоон их боялся)?
Нет, ведь у него больше возможностей сделать шаг, исчезнуть, а потом появится в тумане или в чьем-нибудь доме, вотличии от них, он уже видеть не мог этот ленивый безлюдный полумрак замкнутых развалин и счастлив не в унылом одиночестве, а когда только тихонько делает подарок, защищает, пусть и немного напуганных его появлением людей?
Но... его взгляд ловит контуры своей тени, дивным образом отражавшей голову три раза, четыре хвоста уж послушно-просящешипели и следовали за ним повсюду, а когти скрипели и шевелились, точно сами посебе, будто сами хотели себя выдернуть; он хотел отвернуться, убежать от всегоэтого, но...
Не мог - тень идет вместе с ним в туман, кротко отражаясь на мостовых в трех головах и в хвостах, от этого никуда не деться (вот только... как же его, единственная мечта (стать обычным, без этого обременяющего круга, вечности, сил, не жутким просто тенью, и... неодиноким), ради которой он поссорился с уютной громовой тучей, столько веков помогавшей ему наказывать жадных и свирепых, сам бродил, через туманы и двери дождей, снега, по домам; разнося им исправно-бескорыстно уют и покой?).
Наверное, он ее забыл, хотя не раз,как нежданно-теперь, она будила его, взволнованного и, не смотря на бдительныйвзор, давно скучавшего, ждущего того мгновения, когда, лишь раз очаровывающе взглянув нежными фиолетовыми глазами... она - девушка, точно фея, всегда носившая в ласковых руках какую-нибудь мелкую бабочку, вернется, а он пойдет заее добрым голосом в любую даль; но...
Зато простил хозяина хвостов, что, может,когда-нибудь, все же, тоже устав от бесконечности, своих вседозволенных лет,присмиреет полностью и перестанет им командовать, в слепой тоске по былым годам,отпустит и уйдет в приятный ему полумрак развалин; он хорошо дал ему понять,что больше не хочет ссориться и лгать себе об своей независимости и исключительности, он тоже им уважаем, по-своему считается другом, но...как-нибудь придет пора и ему остановить монотонный, докучающий треск звона долга; и раз...
Все станет на свои места, тихонько промелькнув замечательным вечерним дождем, купающимся в тумане...
Там... притаились те красные глаза,притихло потупившие взор и с негой чующие дыхание, рядом, самого доброго,красивого существа -той самой мечты - девушки, а еще...
Один хвост и чудно угасающее свое черное, сказочное сияние, голову, за которыми счастливо спрятался, некогда грозный, хозяин хвостов, тихонько осознавший, что развалины не заменят ему глаз...друга, от которых...
Можно убежать, не опасаясь, что их хозяин бросится вдогонку - он... лишь, в задумчивой радости, вновь посмотрит на белую гладь словно зеркала...
...Ночной дождь блистает тихо капельками, точно неслышно спускается на землю сотни снов, звездочка задумчиво смотрит вниз...
Переливается в задумчивом лунном лучике несказанные слова тысячи сказок, утихают голоса и шаги, уступая магическому дождю, мирку сна...
И кажется ей - все прекрасно в нем: листики по-волшебному раскрашены синевой, ночной ветерок мягко играет ими, точно перебирает струны или топочет легонько по незримым ступеням, переливается каждая капелька, словно ночь танцует в выси, роняет невиданные алмазы...
Но грустно малышке - где-то вдали летит Совенок, ее близкий друг и хранитель чудес ночного леса, ему предстоит путь туда, где еще не знают или позабыли красу волшебства, где слабый обижен, а сильный равнодушен, и только тихий и внимательный взгляд бусинок-глаз нежно-светлого малыша утешат кроху и взрослого...
Совенок хрупким клювиком откроет потаенные замки совести, мягкими крылышками разгонит грусть и тихим напевом навеет надежду, тихо-тихо лапкой положит под подушку невидимый листик мечты...
Но это не сейчас, пока он летит, и будто лунный лучик выстилает дорогу в дальние страны...
Где высятся пагоды или замки, пирамиды или дворцы, где бедный или богатый... Все ждут кроху-Совенка, а он летит, стараясь, как только может стараться, тихонько...
Загрустив - где-то вдали, в одном лесу...
Притаилась звездочка, что ждет встречи с его солнечной головкой, глазками и теплым сердечком, очень ждет, очень хочет, чтобы у него все получилось и он вернулся, и тихая радость ее легонько погладит самым нежным лучиком крылышки малыша...
Но это еще впереди, а пока она... Все смотрит сквозь ночной дождь, стараясь не скучать и каждой искоркой говорит:
Лети, Совенок!
...Может растаять в один миг, вначале неприятно удивив неразобранной постелькой, сверкающей... гранями в белоснежных капельках...
Как же иногда досадно ее видеть, после стольких веселых игр со статуэтками и прогулок по лестницам, скрипом наводящими бодрость и...
Бесконечную готовность бренчать на струнах заброшенной арфы, шелестеть исподтишка книжками, пугая летучих мышей, прятаться в уютный камин от ветерка; а тут...
Потихоньку зевает ротик, глазки устают от тусклого мерцания свечек и... сердито смотрят на сундучки, запертые, поддетые занавесом пыли, как одеяльцем - уж на что простая это кроватка, а и ее надо разбирать (искать ключик, развернуть одеяльце пыли, распахнуть крышку), да...
Как же не хочется этого делать; и безмятежно-сладеньким голосочком попискивает что-то, мелкое, туманное, напоминая о том, как ты утомился скрипеть дверьми, пугливо следить за тенями и капельками дождя, молнией и снежком, порою вынуждающими бродить-бродить и даже теряться; но ведь оно...
Хитренькое, ехидное, потихонечку норовившее забрать все силы и время, украв, быть может, самые полезные и дивные мгновения - когда спишь...
Вот уж и стыдит усмешкой лунный лучик, заглянувший в окошко, вот и паучки забились в припотолочные норы и жердочки лестниц, неслышно посапывая, и даже стрелки затихают, наверное, тоже засыпая; лишь...
Желание упрямо пропадает, как только взгляд падает на группку сундучков, ждущих момента, в котором кулачки приятно погладят их, скучающие в пустоте, грани, а складки платьица легонько укроют их дно и согреют, щекоча кончиком капюшона и убаюкивая чудно-радостным глухим попискиванием; и...
Тихие приближающиеся дуновения сказок дремы терпеливо спешат принять, обещая попутешествовать по… всем мирам на свете, что каждый уголок любого замка всегда будет уважать, ведь они помирят с неугомонным щенком ветерка, от глупости или от воли лающего жутковатым гулом и осыпающего важно листьями; и вдруг...
Неохота приготовлять для сна сундучки... смахивается вместе с одеяльцем пыли, на месте которого вот уже несколько мгновений счастливо представляешь себе хоровод звездочек, переставших кривляться поблескиванием и в знак примирения закружившими в...
Убегающих шажках... сонного каприза,что всегда будет просто...
Игрой... граней сундучков, благовейно впитывающих чудно-радостное глухое попискивание, в...
Белоснежных капельках...
Один раз... гулял кроха-Зайка в лесу; до чего же хорошо ему было гулять!
Ведь солнышко ласково и тепло гладило его ушки своими лучиками, птички делились с ним волшебными сказками...
Такая интересная у Зайки выходила прогулка, что он и не заметил, как упал в яму.
Была она и совсем не темной и вовсе не страшной, и не холодной...
А все равно кроха заскучал в ней по теплому солнышку, загрустил потому, что яма была глубокой и не мог кроха один из нее выбраться, горько, тихонько-тихонько заплакал...
Шел весело тем временем лесной дорожкой важный, в пестром наряде, Удод, напевая песенку, услышал, как Зайка плачет и...
Не захотел ему помочь, побоялся, что есть в яме что-то, что испортит ему наряд и украдет его песенки.
Еще тоскливее стало крохе, что Удод прошел, увидев его беду, не помог, так что заплакал Зайка еще громче...
А в то время чинно прохаживался на лесной опушке сильный, большой серый Волк, услышал, как кто-то плачет, и подошел к яме - посмотреть, может, помочь чем сможет?
Да только... поглядев, что туда попал кроха-Зайка, Волк усмехнулся и поленился, пошел дальше.
Поскольку так рассудил - где ему, большому и сильному Волку, помогать маленькому и слабенькому, пусть тот, маленький, что в беду попал, сам из беды и выбирается!...
А кроха все плакал и совсем приуныл, что никто не хочет ему помочь, уж решил Зайка, что, видать, так ему и жить теперь - в скучной, глубокой яме, вдали от теплого и веселого солнышка, как...
Слышит он - кто-то, совсем крохотный, зовет его:
- Зайка, почему ты плачешь?
Это был маленький Жучок.
- Как же тут не плакать? - ответил ему кроха. - Гулял я, гулял - и в яму упал... А так хочется отсюда выбраться, к своим друзьям!...
- Скажи, пожалуйста, а кто твои друзья? - поинтересовался Жучок, подползая ближе к лапкам Зайки.
- Яркое, теплое солнышко, веселые птички, зеленые мягкие листики! - с охотой отозвался кроха.
- Я постараюсь помочь тебе выбраться из ямы, - решил вдруг, подумав, Жучок, - Только, пожалуйста, познакомь меня со своими друзьями!
- С радостью! - ответил Зайка.
И Жучок быстро-быстро уполз в темноту, но вернулся, с длинной палкой, такой, что она словно доставала до самого солнышка; взял ее усиками и... выбрался с ней наружу.
А потом он поспешил позвать своих подружек-бабочек и друзей-муравьев; они все вместе стали друг за дружкой, держа усиками палку, посоветовали, чтобы Зайка крепко держал лапками ее конец и... тянули-тянули - вытащили кроху из ямы.
Снова встав на мягкую травку, Зайка стал прыгать и стучать по ней лапками от радости.
- Спасибо тебе, Жучок! - говорил так кроха, всякому, к кому обращался, раздавая по цветочку, - Спасибо вам, бабочки! Спасибо, муравьи!... Выручили вы меня, помогли, из ямы вытащили и... Теперь я с радостью познакомлю вас со своими друзьями!...
Сказав это, стал Зайка играть с Жучком, бабочками и муравьями, гулять с ними на теплом солнышке, веселиться и купаться в ласковом ветерке и зеленых листиках, угощать их ягодками и рассказывать те сказки, что... напевали крохе под луной ночью птички...
О Зайке и Жучке, о бабочках и муравьях, о солнышке и зеленых листиках; о... настоящих, Маленьких Друзьях...
...Темными кольцами вьется, точно воспоминания, наносятся его штрихами, тонкими, непрерывными путями историй, мыслей и чувств, теперь лишь пепел...
Еще миг назад никто не подозревал от величественной горы Везувий - секунды всепожирающей лавы, всесметающей, огненной реки, что навек унесла все, что было у Марка...
...Он был сыном храброго гладиатора, сила и красота которого тешили самолюбие императора, любившего кровь и бессмысленные забавы, холодное сердце отца Марка сделали его и правителя близкими друзьями.
Так он был самым влиятельным и богатым из патрициев - особняк, близкий ко дворцу императора, фонтаны и терма, личный мини-коллизей, толпы рабов и рабынь, блистательные ложа и яства, золото и драгоценные камни, пурпур костюмов, достойных личных телохранителей правителя...
Но смерть отняла все, не помогли ни связи, ни сокровища, и одно наставление лишь дал он перед лицом ее безжалостного копья -"Цени любовь", но Марк тогда лишь улыбнулся...
Стал он жить во дворце отца, угощаться сладкими заморскими блюдами, изысканный винами, нежиться в терме и услаждаться пирами, танцами, играми гладиаторов, не уставал он купаться в лести толпы знати, называвших себя его друзьями, любоваться красивыми девушками, каждая из которых хотела быть хозяйкой его роскошных владений и разделять его счастье, однако...
Сильный и красивый, юноша не желал любить, кроме водопадов золота, дождя алмазов, рубинов, сапфиров, изумрудов, янтаря, жемчуга, горы серебра и роскошных ваз, статуй, оружия, шкур экзотических зверей, ложа, яства и зрелищ, и, глядя в из богато убранного окна на гору Везувий, лишь усмехался - "Ты только гора"...
...Вулкан, хоть и казался тихим и равнодушным, не мог больше молчать и показал свой истинный нрав - оглянуться не успели, как покрыло небо тучами, пение птиц сменилось криками ужаса и отчаяния - рушились храмы, дома, библиотеки, деревья, вспыхивали пожары и...
Молнией тек огонь лавы, замуровывая в себе и старика, и младенца, и невинного и преступника, и плебея, и патриция...
Они, хоть и клялись в вечной и верной дружбе, убежали, ни сказав ни слова юноше, хоть он не жалел на них ни угощения, ни богатства (тем временем землетрясение ломало, кромсало и резало невидимым ножом все то роскошное и, казалось, вечное, прекрасное, серая пыль камней и пепла уродовала самые яркие картины, колонны грозились неблагодарно раздавить собою того, кто ими так любовался и так их холил - своего хозяина)...
Марк поспешно выбежал на улицу, и впервые покой покинул его сытую и почти было погибшую от этого душу: плакали дети, выли собаки, метались кони, звали на помощь нищие, предательски быстро проносились носилки и повозки с императорской семьей, а еще торопливей - с золотом, пурпуром ковров, алмазами...
"И это тот, кто тоже любит свои богатства больше своих близких!" - горько подумал он, провожая глазами последнюю повозку, возница которой совсем не глядел вперед (в глазах его тоже были деньги и похвала императора, желание ему угодить), туда, где...
Дрожала и тихонько пыталась присмотреться к происходящему молодая девушка, красивая, бедная, но...
Глаза ее были чище и загадочней всякого жемчуга, она аккуратно выравнивала замерзающими руками примятый камнями и пылью стебель цветка, терпя боль от падающих на ее слабые пальцы острых глыб...
Марк невольно шагнул навстречу с криком: "Стойте, она же не увидит вас! Пожалейте ее!.." (впервые в жизни в его сердце зародилась любовь и теплым тревожным звоночком затрепетала его душа, он не боялся ни пепла, ни огня, не обращал внимания на смех и ругань, суету).
Он подбежал к девушке и торопливо поднял ее на руки, стараясь не помять цветка, ища глазами, куда убежать от надвигающейся лавы...
Последнее, что он помнил, это... не грохот сыплющихся камней, не испепеляющий нож огня, а... ее глаза, прекраснее и чище всякого жемчуга, ее доверчивое и искренне объятие и робкий поцелуй ("Не бойся, мы вместе останемся тут"), этот миг был секунду и вечность, точно...
Дым... Помпеи...
...Темными кольцами вьется, точно воспоминания, наносятся его штрихами, тонкими, непрерывными путями историй, мыслей и чувств, теперь лишь пепел...
… Бродится вроде бы, как обычно и… как-то холодно освещают стены факелы; тени уныло переплетаются по разбросанным блокам, саркофагам и статуям (так привольно идтик ним, притомившись от шума гостей и битв, рассуждений над досугом и распорядком дня слуг), словно ловя на себе магический взгляд...
Я, стыдливо оглядываясь за легкое дуновение собственного безразличия, привычно позволяю им слепить и… убаюкивать глаза сиянием своих контуров; мимоходом тоскливо всматриваясь в немного потускневшие росписи (мимолетность странно-неясной ложью толкует про то, что все то уже неважно), вчитываясь в давно знакомые стихи, легенды…
Кажется, мои руки невольно скованы… ее нитью, мягкой, воздушной; а такой, что, за то, чтобы она высвободила меня своим пленом, они готовы положить к ее ногам мою корону, но что это? Взгляд останавливается и все внутри замирает…
Меня грациозно-важными глазками встречают две золотые кошки, шкурки которых точно дышали, отливая искрами; они как будто… улыбаются моему трепету, зная, что как бы у ступенек, ведущих к ним, не плакали, не сердились, они останутся чистенькими манящим золотом…
Но… я, словно сам не свой, опускаюсь на колени и заискивающе старательно принимаюсь шептать иоттирать с них грязь, в надежде на то, что, как по старой сказке, они подарят, однажды, сквозь…
Дрему ленивого верблюда скуки, неслышно приближающийся караван воспоминаний; и ветры грез снова тепленько подуют, осыпая исподтишка звездами – как в чудесах, простых, которых жаждали предки.
И в них откроются реки меда и алмазов, настойчиво упрашивая лечь на них и с довольной благодарностью замереть, как безмятежные золоченные псы, небрежно охраняющие их; подобно…
Одной, беззаботной пирамиде, зовущей в себя совершенно зеркальными гранями, в которых нет ни изумрудного вихря опасности, ни игры лукавых ленточек, ни тени когтей призрачной кобры; там хлопают всякому, кто войдет, угощают, величают его,исполняя любые капризы и просьбы; все ради того, чтобы…
Он дни и ночи,походя на безвольное эхо, падал ниц перед золотыми статуями, лишь сулящими…богатство, храбрость, исполнение всех желаний, власть, удачу и…
Точно очнувшись от неведомого сна, я… растерянно смотрю в неподвижные их глаза, отдернув руки и стыдливо будто провожая взглядом… тебя: ты шла, разочарованно отпустив…
Капельку, дрожащую на твоей ладошке – золотые орлы, только разинув острые клювы, навострив гордые когти, деланно расправив могучие крылья, не подарили тебе им гновения, когда бы можно было прикоснуться к луне и солнцу, искупаться в прохладе тумана.
А ты все вздыхаешь и бездумно-разбито разбрасываешь по дворцу лепестки… кроткого, беззащитного, не перестававшего присматриваться к тебе белоснежными будто глазками, цветка; мысль неконтролируемо больно-жадно точит сердце – то был мой подарок, ради которого я нехотя-сурово выпытывал гонцов, грозил им ударами в случае невыполнения задания, отдавал самые ценные сокровища моих дедов; но твои глаза только…
Ловят каждое движение лепестков, воображая на их месте себя (щемяще это осознавать, что отподобных мечтаний каждого мига тобою забыты, отчего-то неоценимо-милые мне, аппетит, сон, привычные забавы), и...
Я… вздыхаю, встаю с колен, со спасительно-горькой силой отворачиваюсь от гипнотизирующих глаз золотых кошек; заставляя себя вспомнить про пиры, указы слугам, воинам и беседы с послами, вновь глядя тебе вслед: ты…
Уходишь, словно тая в нежном водопаде лепестков, убегая… к бликам крыльев золоченных орлов…
Коридорами…статуй, в которых…
… Бродится вроде бы, как обычно и… как-то холодно освещают стены факелы; тени уныло переплетаются по разбросанным блокам, саркофагам и статуям, напоминая о магическом взгляде…
Так держать, Лизок! 
