писанинки :)

[GazeRo888]

Отраженный мир...
...Ничто... не случайно!

Это несложно понять, исходя из моего окружения.
К примеру, моя мама слишком ранимо воспринимает все, что касаемо меня - и причиной этому ее неудачи в личном.
А папа тоже мнителен и впечатляется слишком быстро от чужих ошибок, случайно задевших его - он узнал, что такое несчастье в любви.
Думается, девчушки, вроде меня, все настроены мечтать о любви. И, как осведомилось лично мое сознание, при этом бросаются в крайности: в мире какой-то, притянутой возможности беспрепятственно общаться, они забывают, что своею открытостью и шаловливостью навлекают на себя боль.
Это самое немилосердное свойство души: часто именно девчушек она толкает в иллюзионное обаяние к насовсем чистым умам; либо оно оборачивалось стремлением к корыстно-красивой стороне...проводников и воителей суеты.
Последнее свойство мира стало камнем преткновения для незакоченелых и поводом окунуться в липкое для смирившихся довольностью.
Настолько засасывающее свойство, что хочется прогнать его общением с мыслями, пролитыми посредством книг, фильмов, музыки.
Только она среди всех троих способна проникать в сердце и его прочистить от своих боязней, одиночества.
Оно сильно скрашивается деятелем музыки, которого посредственные характеризируют "полностью твой".
В первый момент, во мне и проснулось чувство, четко описываемое понятием "снесло крышу".
Тем более, что внешность его все же не смогла оставить равнодушной, по мистическому гороскопу его знак сочетался с моим, его голос просто подносил к высокому.
Но потом...


...Глубина... - суть всего!

Такой постулат был у моего сна.
Он подкрался совсем таинственно и непонятно.
Как жизнь, проносится театр с бодрыми красными занавесками, и на его спектакль приглашает звонок, суля то "незабываемое", про что болтали оказавшиеся со мною в театре одноклассники.
Прожекторы то зажигались, то гасли и в итоге... Зазвучали аккорды просто согревающей мелодии "моего" исполнителя. Он предстал таким, каким я с благовением запомнила на фотографиях - молодым, казалось мальчиком.
И поняла - либо это отражение моих мечтаний, либо что-то иное... Закончив исполнять так любимые мною мотивы, он стал у края сцены и стал отвечать на вопросы, выслушивать комплименты, принимать подарки, давать автографы - полностью посвятился визжащим от восторга одноклассницам (а в жизни они понятия о нем имели, как ни грустно).
Такое поведение укрепило во мне мысль (не знаю почему, но она у меня появилась с оттенком восторга и, в тоже время, - жалости) - "Вы так связались с толпою, что даже во сне играете заботу о ней, которую она просит... Но ведь не желаете этого, устали, что-то другое, как и все добившиеся, Вы же хотите что-то другое!..."
Я с робким ерзаньем в кресле (что свидетельствовало о каком-то глупом рефлексе бежать от того, кем не можешь не восторгаться), поприветствовала его уверенные шаги, приближающиеся ко мне.
Меня охватила паника - ввиду знакомства с его интересами чувствую низость - и стандарт- то плохо знаю, которым владеют все, и сокровенное только могу накрутить, не поняв правильно....
"Простите, но возможно я слишком стала эгоистично направленной в признательности к Вам!" - такой внутренний писк толкает меня уже нарушить правила вежливости и хамски просквозить неблагодарностью перед человеком, выйдя вон мимо него.
Но каково же мое изумление, когда я слышу от исполнителя: "Простить? Но это мелочь по сравнению с тем, как много ты поняла из моего существа!...".
Вот и с болью открывается правда за этой фразой, от которой порою зажимает сердце: почти мальчик сейчас уже терпеливо ждет ухода и, скорее всего, для него это не страшно так, как разрыв с теми, кто, пусть с подпиткой иллюзии (как я, мне стыдно за это...), но считали его по праву много значащим в своей жизни...
И моей тоже, я же все это осознаю, после дремы от искреннего и светлого тепла творчества "моего" исполнителя!
Конечно, считаю так только я, и это мой сон, он пройдет и забудется... Никакой ответственности можно не соблюдать перед тем, кто там, с тобою, даже если он старше тебя.
Можно также откровенно выливать ему шокирующие ассоциации и, в противоположном случае, - оскорбить и просто гордиться этим.
Но, вновь, неслучайно, во мне крепнет убеждение, что он пришел для того, чтобы ощутить и почувствовать то, что так сложно ощутить в ограниченной серости.
Отбросив отраженный свет от прожектора от глаз, я решаюсь просто повторить то, что было так поддерживающим в жизни - взглянуть в его маленькие глаза, за которыми скрылось разочарование, усталость и обида на самого себя за слишком пресытившую и скороспелую, иссушающую известность.
И понимаю, что подобная обида - результат и обещание отчаяния и медленного ухода от всего, может даже - мнимый, от движения, которое не повториться.
"Вам не надо так расстраиваться, ведь не представляете, что Ваше творчество вытянуло из тьмы!... И к Вам тоже придет то, что заново откроет пути, поверьте!" - все это звучало донельзя банально и мудрено, но это был крик моей души.
Тотчас мысленно ощущался позор от того, что исполнитель может оказаться избалованным самослушателем, только набирающим силу от гордости; ввиду этого мог и уйти от ответа - мало ли чего скажут почитатели, это уже стало ничего не значащей и изрядно надоевшей частью профессии.
Но было чудо - и оно явилось, так или иначе - он благосклонно подходит и говорит: "Но ведь тебе не за что чувствовать себя виноватой! Ты многократно благодарила меня и желала лучшего, потому я должен стыдиться того, что не делаю всего для помощи тебе!".
Помощь? Мне? Скорее, он знает, что всякое глубинное желание в итоге становиться обременением и только уменьшает терпение к жизни.
Вот и сейчас мне пришла в голову сумасшедшая мысль - отказаться от общения, что было мечтой и подарком с неба всем, подобным мне; это только подхлестывает самолюбие и вновь накидывает пелену на глаза хвастовством, победами над своими стеснениями... Уж лучше стеснения, чем дать человеку стать брошенной преданной душой - вот это страшнее всего!
"Ты сомневаешься, думаешь... Это как-то греет сознание..." - признается вдруг исполнитель и совсем чистосердечно зовет меня на... его путь: "Почему ты не веришь в то, что мы можем стать друзьями? - говорит он. - Я давно не помню про забавы еще не ступивших в ураган жизни, а мне бы так хотелось снова это впитать... Ведь, знаешь, у меня - не сказка за плечами и впереди глаз!..."
Конечно, я это понимала и отказать ему - еще чернее, чем обозвать бездарностью, засорившей культуру!...
Нет ничего разностороннее и увлекательнее, чем это светило течения! Выйдя из театра, мы стали гулять по улицами разговаривать, восхитительно-просто, словно старые друзья.
Ему нравилось творчество Оскара Уайльда (а я не особо усидчиво проводила время за его произведениями), порою он был не против послушать и рок (а я это течение музыки, за редким исключением, не терплю); иногда он смотрел грустные фильмы о психологической драме личности (мне они порою казались скучными).
Но при всем этом я правильно и с облегчением убедилась, что деятель искусства -такой же человек, со своим сердцем и умом, настолько щедрый, что ради радости других он жертвует не только деньгами, интересами, временем.
Но и собою - своими чувствами, тайнами и комплексами; его мысли, даже при нежелании своего владельца трансформируются (то ли по творческому рефлексу, то ли вырываясь по своей воле на поучительное благо) в удивительные идеи, тщательно замаскированные под сюжетами песен и поражающие своим смыслом.
Вот самая его лучшая песня была о парне, покинутым людьми и оставленным среди лошадей. Совсем чужие для его сознания, они пытались прорваться в мир парня и опутать сетями, которые устали душить их самих.
Но тот знал, что он все равно придет в лес, к лошадям. И нельзя вырвать круг внимания и тепла - такой лес все равно прольет свет на глупость и пресыщенную жадность.
Жадность и жажда привела к глупому...исчезновению девушки-воителя из другой его песни. Она настолько ценила свое сознание, что даже правда, сказанная из чужих уст, воспринимается ею как оскорбление.
За чистосердечное указание на ошибку пленника воительница отправила его в лед камнем и недолго мучилась совестью - кругом ведь летали вороны и гремели колокола, дразнящие потребность побеждать и не на что не оглядываться. Но неутомимая битва привели к испепелению... тела гордой девушки на пыль.
Жизнь - не пыль, это бесценный миг, который чудовищно прерывать. Это красноречиво скажет история про девочку, которую заперли в шкаф воры.
Она, как ни печально, только уносится водяным ветром, но в последние слезы жалеет о увядшем цветке, растоптанном в спешке грабителями.
Порою я тоже чувствую себя этой девочкой, когда заговариваюсь о себе в безразличном гуле. Но...


...Путь... не имеет конца!

И гул - ему не помеха.
Скорее, он только направляет на него, вот как и исполнителя - он робко вошел на сцену, а уже был риск мимолетности тщеславия, отравления стремлений и почва для лени.
Но он подошел к себе с созданием планок и убеждений (а каких - я не имею права судить).
И только с помощью этого его творчество напиталось колоссальной силой, поддерживающей, анализирующей и укрепляющей.
Наше общение (значит, так было надо) только становилось крепче от проникновенных бесед. Он, со смутившим меня удивлением, поразился, как это я не просто что-то читаю (или смотрю), а контекстность прощупываю; отметил - это дар и стремление к совершенствованию, его страшно потерять.
Ему нравилось, что я умею слушать, могу назвать психоситуацию, которая происходит с человеком; пожелал мне эти умения направлять в некорыстное русло.
И сказал, что мое умение цепляться за жизнь, ради других - то, что незаменимо для человека, спасет сознание, всех и всегда!...
Навеки, казалось, продлиться эта волшебная беседа с тем, кто, несмотря на рамки, к тебе близок.
И сейчас во мне до сих пор борются чувства благодарности, уважения и неловкости перед ним, за одно: он дал понять, что все движется с одинаковою высотой.
Только она бывает едкой, эгоистической. А порою переливается ярко и невыразимо трогательно, как тающие звезды сна.
Но он не пропадет в вечности, я знаю. А только вернется лунными листиками... Как это все же грустно осознавать, но успокаивающее это все же.
И я уже знаю, каково это - всю жизнь идти к звезде - отражению мира глубины...

[GazeRo888]

Ветер тайн…

…Не прекращает тихо стучаться в двери, опрокинутые в холодной воде спутавшейся осени и весны. Странно наблюдать одновременно потерянные листья и улетающие розовые лепестки, тусклые звезды и потихоньку упавшую луну.
Казалось бы, последнее явление не могло произойти просто так. Что-то непоправимое должно было заставить замолкнуть колокола времени и соловья счастья… маленькой, уходящей в потерянный горизонт страны.
Неожиданно грустные облака еще раз взглянут в ее перевернутое отражение и отыщут, среди теней равнодушия закатов, причину всех водоворотов незаметных красных ручейков и исчезнувших неизвестно куда крыльев живого движения: все смылось черной каплей зависти и обиды!
А ведь ничто не предвещало плетения столь неотвратимой паутины: каждый из двух миров жил, как хотел и мог; подчиняясь волей-неволей своей природе – мужчины охотились и добывали, а женщины порою терпели их грубость и равнодушие, пока…
Неведомый туман нашел на группу девушек, уставших обслуживать «неблагодарных существ-бездельников» и покинули город; с удовольствием убежав в долину почти рая – залитую светом, прохладой моря и садов; где принялись жить.
Когда же воины попытались, их, таких хрупких и добродушных с виду, вернуть в город, выяснить причины столь дерзких капризов, вдали раздалось эхо черной тучи, и… больше никто не видел ни воинов, ни прежней луны – она с ужасом замечала трещины на своей жемчужной поверхности и пыталась вразумить группу беспечных девушек.
Они же не открывали потаенные и встревоженные уголки своих душ, чтобы признать всю ужасность поступков – они с радостью совершали набеги на город и грабили его, забирая сокровища, женщин, а мужчин насильно отправляли, по острым дорожкам стали, в мир, откуда нет возврата. И бесконечно они гордились украденными украшениями, платьями, мечами, что, по их мнению, давали им власть над всем миром…
Но шли караваны его дней и улетали листья ночей, распространяя зловещую славу о необычном для своих краев… королевстве убежавших от своих роз, восходящего солнца, по пути гроз и причинения неконтролируемой и бесшабашной боли, нити жизни – с первыми лучами, прятавшегося за тучи, от странного замка, украшенного, отобранными у мужчин, оружием, солнца; девушки вставали, часть из них готовила еду, другая спешила к маленькой и нелепо разукрашенной, дикой косметикой, королеве, носившую вместо привычных символов власти несколько мечей.
Иногда, пролетающим в их лязге, бегстве от этих нравов, лепесткам и листьям страшно вспомнить, что они умудрялись гармонировать в королевстве с… мирным тканьем, вышиванием, пирами и прогулками; с военными веселыми пирами и теплыми беседами; заковавших, однако, всех жительниц в клетку иерархии – никто не смел подумать о том, чтобы помириться с мужчинами или вернуться в город (иначе их отправляли на казнь, под речь королевы о «трусливых слабачках, мечтающих снова чахнуть в рабстве и бессмысленных потаканиях лишним существам!».
Могли ли так назвать ветры и отголоски цветущих садов города, самых близких друзей одного мира? Что ведь сделаешь без их силы и преданного, чуткого ума? Ни город ни построишь, ни фрукты с рисом не вырастешь, ни рыбу не поймаешь, ни… не почувствуешь никогда свою значимость на свете!
Если бы только это понимало королевство во главе с, маленькой и рано обозлившейся, девчушкой, не умеющей запрячь быков в ярмо для пашни; а привыкшей только отбирать, доставшиеся усталостью, мозолями и грустными глазами, совсем чужие мечи и украшения.
Их блеск все освещал дворец, незаметно кричавший трещинами луны – рушились без мужской помощи смазки, сваи, укрепления; в пирах исчезали быстро продукты, и без знающих, сильных умов приходили в негодность боевые лошади и оружие.
И вновь ветер тайн умоляет, тихо мстящую за свои раны, луну дать ему право окликнуть, потерявших живительный ручей рассудка, жительниц королевства своими слезами, неожидавших столь раннего и одинокого полета, звезд сердец… всех, кто мог утешить девушек, все тоскливо ждущих, все раскрашивающее в радугу, чувство любви; кто мог подарить стареющим служанкам, капризной и утонувшей в холоде эгоизма королевы, восхитительное солнце вечной заботы о собственном маленьком и милом отражении; кто мог защитить от побоев и смертельных ранений слабые руки, жмущиеся к стенам дворца перед толпой врагов и отчаянно бросавшиеся в их рой…
Что за печальное чувство снова вынудило умолкнуть соловья, надеявшегося заговорить стихами влюбленных, старанием укрепить королевство и город ради детей, счастьем тихого и теплого слияния двух разных и замечательных в дружбе миров?
Наверное, это мятущееся желание вернуть все назад, тот миг, когда можно было выдать будущую королеву на справедливый суд города, за столь безумное провозглашение свободы от… всего мира; теперь оно обернулось проваливающимися стенами и тщетной попыткой догнать тех, кого, на самом деле, многие не хотели убивать, но ослепились обещаниями, зловещей не по годам мстительной, королевы…
Ее платье теперь окрашено тем алым эхом, что так ее забавляло и этим наводило на мысль о собственной вечной, легкой жизни. Рядом с нею все служанки, поздно очнувшиеся от, не по-доброму сверкающего победами, сна; в, красивых и трогательных дальностью, уголках видящих неявившихся отцов, братьев, мужей… что теперь лишь, для них, были и вынужденно прощали их недавние бодрые возгласы подбадривания речей королевы; ждали, когда из неявившееся дочери, сестры, матери, жены вернутся! Теперь же…
Все, кто боялся и ссылался на необходимую погоню за, последним улетевшим, мигом свободы и, ничем не обременяемой, радости, лежат и не могут крикнуть: «Простите!... Нам без вас невозможно жить!... Мы все отдадим, только вернитесь!».
Все это так и останется для них смутными воспоминаниями о радостных, крепко любящих их, неявившихся дедушках и бабушках, мечтающих и надеющихся на достойную жизнь, всей своей длинной и глубокой ленты веков, хранящей столько талантов, передавшихся внучкам; которых ждал свет…
Где же он теперь, если где-то вдалеке верные, не успевшие прийти, деды и отцы, братья и неявившееся мужья, услышали и выполнили, столь долго зовущуюся жительницами королевства, просьбу «исчезнуть, оставить их в покое, не быть ничем им не обязанными, бояться их и не трогать»?
Грустно и жутко осознавать, что ее тень теперь лишь в метающемся, во тьме и холоде трещин луны, осознании ухода, так жестко и роковой ошибкой, сломанной цветущей ветви жизни!
Она осталась лежать вместе с, отпустившими от себя розы судьбы в непростительный, поблескивающий алым, снег вечного одиночества, жительницами королевства и его хозяйкой; замахнувшейся на отвернувшуюся луну столь неряшливо, необдуманно и… бестолково!
Все трудно поверить, что из-за этого пропал целый мирок дивной красоты, искусного труда и вдохновения, чувств, грез и надежд; и лишь ветер тайн грустно летает между его потерянными нитями лепестков и улетающих листьев…

[GazeRo888]

Создание: мое Вспоминание

… Стояла жуткая тьма, и вдали раздавались раскаты грома. Это, успокаивающее и убаюкивающее меня, явление природы, приводило в дрожь всех остальных, находящихся вместе со мною в светлой, уютной комнате.
Это была комната особняка самого скромного и светлого парня на земле – Генри Кровеля. Он, по-хозяйски окинув взором роскошные полки шкафов, древние картины и ковры, повторил мысль, которая мучила его весь, этотмистический, вечер:
- Виктор, нестоит волноваться!... Я хотел, сказать: не стоило вообще это начинать.
Я с интересом перевел глаза в сторону оппонента Генри, высокого, крепкого телосложением мужчины со серьезным (и даже озлобленным,вечно кислым) лицом. Мне всегда было упоительно взглянуть на него вот так: с послушностью, верными глазами, доказывающими мой мирный нрав. Он же всю жизнь был убежден в обратном – я свиреп и безумен, безжалостен и склонен к чудовищным убийствам… ведь я - чудовище. Он…не прав. Мой жесткий, все равно, сознанием всегда ценимый мною, создатель –Виктор Франкенштейн.
Виктор потер ладони от нетерпения и резко окликнул Кровеля, мирно глядевшего на, сказочно мерцающий в камине, теплый огонь:
- Ну скореебы!... Стыдно быть доктором наук и возиться с электрическими и хирургическими игрушками столько времени!.... Когда же он закончит, а?!...
- Ничего себе –«игрушки»! – отозвался возмущенно Генри, - Я устал повторять, что мой отец –доктор психологических наук и то, что ты ему приказал делать – совершенно не его «конек»!... Изволь проявить уважение ко мне, к возрасту моего отца ипотерпеть!...
Вновь воцарилась тишина, которая словно нашептываламне: «Сегодня исполнится мечта твоей жизни!..». Странно было верить этому и…некогда: я вновь увлекся спором, воцарившимся, как по приказу, с новым раскатом грома.
- И вот почему так медленно?! – упрямо возмутился Франкенштейн, - Вот почему, я спрашиваю?!.. Миллион раз тебе говорил: не знаешь, не можешь сделать быстро – вообще не берись!..
- Виктор, друг, не кипятись! – ласково умолял добродушный Кровель и, удобнее расположившись вкресле, не упустил шанса почитать нравоучение:- Всегда говорили: «Главное не количество (или быстрота)! Главное - качество!...
- Ааа..Заглохни!! – безразлично оборвал его мой создатель, явно чем-то расстроенный, - Столько времени теряю зря: сижу тут, жду, когда к следующему месяцу, старая кляча закончит единственное, пустяковое поручение!.. – он недовольно отодвинулся глубже в кресло и отвернул голову.
- Не оскорбляй, прошу!... Я же предлагал тебе попить чаю, поговорить о новостях науки (или искусства – как тебе нравится)!... Почему ты отказался? – мягко пожурил его Генрии гостеприимно сорвался с места. Устремившись к шкафу, он стал учтиво предлагать, наиболее ценные на его взгляд, книги гостю для чтения:- Хочешь почитать что-нибудь, пока мой отец заканчивает твое поручение?... Вот тут есть сочинения Аристотеля, Флобера, Шекспира…
- Заткнись! –оборвал его Франкенштейн вновь на самой красивой ноте, приближаясь к крику, - Я весь горю от нетерпения, уже сидеть не могу – жду-не-дождусь!!!.. Мне еще сейчас только Аристотеля почитать!!... – пробурчал он и снова отвернулся.
Кровель со вздохом поставил книги на место и, вновь подходя к своему креслу, сделал тщедушное лицо и проронил на самых теплых нотках голосалишь одно: - Виктор, не будь столь взбудораженным… Это вообще плохая идея... Мало тебе было того монстра?..
Я догадался, что речь шла обо мне: последнее слово Кровель сказал тихим, осторожным шепотом, опасаясь, что я услышу это и, оскорбившись, впаду в бешенство.
- Сравнил мне, тоже! – насмешливо возразил ему мой горделивый хозяин и, осклабившись в кресле, изрек: - С того чучела действительно многое нельзя было выжать, а твой отец создаст действительно занятную игрушку для цирка. Впечатлительный Генри даже вскочил с кресла, возмутившись услышанным.
- Жаль, что твои синяки ничему тебя не научили!... Благо, моя горничная согласилась выучить твое создание человеческим законам… А тут – совершенно новое существо! Мы даже не знаем, что оно будет из себя представлять!
- Пока мы тут болтаем, оно уже сделало первый вздох, я уверен!... Мигом поднимайся и проводи меня в лабораторию, мне не терпится увидеть свою золотую жилу!
Бедный Кровель сделал отчаянно - прискорбную гримасу,но учтиво встал и открыл дверь. Преградой к лаборатории был я (мною отчетливо были услышаны слова своего нерадивого творца: «О, вот несчастье!... Ты-то что стоишь?!.. Убирайся мигом к себе!..»). Мне хотелось взглянуть на новую куклу Франкенштейна, ведь сознанием я понимал, что одинок, а скудное и буквально чуждое мне общество, состоящее лишь из Виктора, Элизабет, Кровеля и его горничной, мне уж изрядно надоело. Мне хотелось иметь друга, подобного себе… Все эти мысли толкнули меня сказать как можно мягче и умоляюще:
- Думаю, мне тоже нужно взглянуть… Генри испуганно переглянулся с Франкенштейном. Странный он был человек: души во мне не чаял, в то же время - боялся глазом моргнуть против моих планов.
Ну, вот и сейчас он торопливо попросил:
- Виктор, давай и его с собой возьмем! Как-никак, увидит собственное рождение!..
- Ладно! –рыкнул тот, - Только контролируй его, тебя он послушает больше!... – с этими словами он сердито толкнул массивную дверь лаборатории.
Мне обидно было это слышать: может, в глубине души(хотя, не знаю, есть ли она у меня?) я ценил жадного и немного подлого Франкенштейна и готов был его слушаться…Только, как мне показалось, он сам оттолкнул все, чтоя хотел подарить ему – все тепло и внимание. Я был ему уж давно не нужен. Вот почему, из всех троих, и с наибольшим энтузиазмом вошел в лабораторию я – жаждал знать, что не один….
То, я увидел, вызвало странную тоску и упоительный гипноз: возле операционного стола стояло создание, очень похожее на меня и,вместе с тем, безнадежно далекое от моей внешности. Быть может, мое подсознание знает смысл слова красота» и потому она была восторженна этим зрелищем: то, что я увидел, было олицетворением такого слова!... Создание заинтересованно хлопало длинными ресницами, блестя трогательными бусинками (нечто подобное имел и я, только не знал названия этих бусинок), вертело головкой, (от этого нечто, очень легкое и искристое, оживленно пружинилось от легкого дуновения), и любопытно пыталось трогать воздух тонкими руками, делать шаг в странной обуви, дающей цокот. Также оно открывало алый ротик, пробуя что-то сказать, но, видно не могло этого сделать…В моем мятежном сознании крепла уверенность, что это существо близко мне, оно хрупкое, наивное… И я нужен этом существу, мне будет довольно бессмысленно жить без него!
Меня привел в реальность только резкий окрик Франкенштейна, свирепо наблюдающего за Генри, находившегося в полной растерянности.
- Отлично…Неплохая куколка!... Но чего ты встал?! Нужно отправлять ее заказчику! Быстро, мне нужны деньги!...
- Виктор, нет!!! Неправильно так поступать! – начал было читать нотацию забавный Кровель, но перевел взгляд на меня, (а я, словно околдованный, направлялся тогда к созданию). Увидев эту картину, он окликнул, от рвения и неосторожности накренившись и перевернувшись через стул:
- Приятель,осторожно, не подходи! Я печально обернулся: слово «Приятель» в словаре Генри предназначалось давно исключительно мне. Стало мучительно совестно за свое существование: неужели я опасен? Или опасно это тихое создание, которое с энтузиазмом осматривало комнату? Увы, скорее, - я, да: бусинки испуганно уставились на меня, их владелец легонько задрожал и отступил назад.
Не знаю почему, но мне стало тепло и родилось ощущение, что пугаются не меня, а лишь моей обманчивой внешности (ведь меня никто, кроме Кровеля, не знал). Пугаются иллюзий, разочарований, боли. И тогда во мне укрепилось решение, что только я смогу защитить создание. Потому поспешил отступить и сказать тихо:
- Не бойся!...Я - монстр, а кто ты? Тут я изумился, и что-то кольнуло меня внутри: «все же я нужен» - дивное существо отрицательно замотало головкой и, протянув ко мне руки, легонько торопилось подойти!
Пока внутри боролись догадки по поводу своего бедственного мира, каким-то теплым звонком отозвался Кровель: - По-моему, они заинтересовались друг другом… Слушай, Виктор, у меня есть идея! - Говори, быстрее! – Франкенштейн почти не проявлял к происходящему интереса. - Как я понял, они понимают друг друга! – суетливо проконстатировал Кровель, - Кощунственно будет отправлять ее в мир, не научив человеческим законам!... Так вот, пускай твое создание подготовит ее к жизни!...
- Ты рехнулся?!– почему-то резко оборвал его Виктор, - И как ты себе это представляешь?
- Ох, ничего страшного не будет! – уверил его тот, - Это лучший выход, поверь!... Я беру все на себя! – умоляющим тоном прибавил он.
Далее они о чем-то спорили (причем, как мне показалось, стремясь заморочить друг другу головы), но я уже не слышал их: мнестало страшно за собственное любопытство и благовеяние перед этим созданием. Оно пыталось что-то сказать и философствовало движениями рук, на что я не мог смотреть без улыбки. Оно вздрогнуло: Франкенштейн, казалось, сдался иоглушительно крикнул на Кровеля: «У нас мало времени! Бегом готовь ее!».
Это последнее «ее» почему-то врезалось мне в память радостным звоном, хотя тогда я совсем не знал, почему так называли создание.
Генри поплелся к двери, ласково крикнув мне: «Приятель, пора домой! Твой хозяин не в лучшем расположении духа,как я погляжу!... так что – идем скорее!». Идя по знакомым улицам и смакуя состояние, в котором я шел в сопровождении подобного мне, напряженно думал: у меня нет хозяина, но почему тогда я почувствовал себя рабом (причем мне это было приятно)? Мои мысли прервал грохот замка: мы пришли во второй дом Кровеля – скромный двухэтажный особняк, не блещущий ничем, кроме как атмосферы гостеприимства и теплой суеты.
- Мисс Гарнетт!– растерянно кликнул Генри горничную и, устало, наспех перебрав папки бумаг на ближайшем столе (он занимался странным делом, которое называл «работой адвоката»), собрал в кулак мягкий тон и обратился к моему новому спутнику:
- Ну, девочка, располагайся! – далее последовал характерный жест Кровеля, указывающий на гостеприимность и учтивость.
«Девочка»! Так вот какое интересное и загадочное имядано этому прекрасному созданию! Теперь я полностью ощущал все свое стремление заботиться о нем, имеющим такое милое, хрупкое название! Вновь стало знакомо состояние неведомого сладкого оцепенения, из которого меня вывели знакомые боязливо – дружеские суетливые нотки...

[GazeRo888]

Листья шага…

…Порою становятся лучиком солнца, которое прячется то за тучами шума, то за… огнями города. А как порою они незаменимы!
Это знает, притаившаяся в тени зала… фигура, что, снова и снова, со вспышками дневного ожидания впечатлений, окружается настырными посетителями.
Ее владельцы почему-то упорно сопротивляются отдаленному звону негодования времени, утверждая с притворным эхом заботы, что «нет ничего плохого в том, чтобы на нее посмотрели!».
Но, откланявшись посетителям, они холодно накроют ее целлофаном и оставят в полной темноте, до следующего показа, вовсе не обратив внимание на тихий и осторожный стук ее сердечка; когда зал пустой…
…Становится ясно, что, во все это время, золотые капельки часов только жадно отнимают такое простое, ни чуждое ни кому, чувство – знать, что ты не один.
Но вновь закрыта перед фигурой дверь и за окном шумит ветер с дождем, соревнуясь в ритме с проезжающими машинами. И все кажется гармоничным и даже скучным, неживым – обернутая фигура, погасшие нарядные лампочки возле нее, но…
Стоит взглянуть на нее, словно что-то желающую сказать и протягивающую руки, как предстает совершенно новый миг: удивленная, маленькая и хрупкая, девочка, одетая в простую рубаху, чуть смешно с непривычки падает со ступенек, спрятавшихся под горой дров (на которых она стояла); пугаясь тьмы и незнакомых, царящих вокруг звуков, поспешно ища глазами того, кто мог бы помочь ей освоиться в новом мире.
Девочка, наверное, грустит, что нет в нем больше свежего запаха леса и птиц, нет даже сумеречных замков, с яркими дворами королей и суровых башен стражи: есть только белая холодная лента, ведущая сквозь ночной туман к афишам, киоскам, магазинам, домам-небоскребам, в которых… никто о ней не знает; ее с жуткими издевками прогоняют, ведь она чужая.
И девочка попытается убежать из города, робко ощущая замерзающие пальчики и ища выход из сети улиц. Но, однажды, глядя на улетающие вдаль листья, она поймет – город везде!
Было гораздо терпимее без его душащих масок, там, где ее уха до сих пор касается грохот телег, шум крепости, цокот копыт и… выкрики толпы, лязг мечей, гул развевающегося флага и эхо колокола…
…Но она не может вернуться назад, на его, пусть мрачный, неизбежный, но родной голос; ведь ее приковали цепями к искусственному дереву, небрежно кривляющимся припаянной ржавой надписью.
А на нее легкомысленно показывают пальцем… посетители, регулярно озвучивая комментариями, бесцеремонно пытаясь пройти к горе бревен поближе, дотронуться до, обреченной все это видеть, девочки.
Она же стоит слишком высоко, наблюдая за роем толпы, снующей беспрестанно вокруг нее, будящей выкриками и жалобами; что порою дразнит ее и издевается, безмолвно аргументируя: « что такого, ведь ее время прошло, и мы платили за то, чтобы позабавится здесь?…».
И девочка чуть заметно жалобно вздрагивает глазами, когда, сквозь пугающие льстивостью и хищностью лица, к ней подходят владельцы; наверное, все еще надеясь, что они, видя все ее мучения, ее пожалеют и отпустят.
Увы, они лишь расплываются в льстивой улыбке перед посетителями, бестактно, рисуясь, указывают на нее богато убранной тростью и начинают сухо цедить факты о ее «прошедшей жизни, совершенных подвигах».
Закончив об этом однообразное и обидное повествование, они принялись расхваливать работу скульптора, свое «оформление этого шедевра», внешность девочки, тихонько опустив пониже руки от разочарования и боли…
…Это ощущение вновь торопится сжать искусно стилизованные оковы, будто едко говоря: «не пытайся кричать, убежать – ты лишь манекен, впечатление от которого покупают для твоих хозяев!».
И девочка с отчаянной покорностью поднимает руки на механически-привычную высоту, с испугом ощущая свои маленькие капли на своих щеках – неужели ее прошлое снова вернулось и ее заставляют мучительно улететь в неведомую тьму; за капризные мнения королей, стажи, толпы.
Она же проходит мимо, безнаказанно играясь с фигурой, полагая, что она – просто забавный старинностью мелькающий огонек от скуки в пестрящем неоновыми удовольствиями мире; не видя, как…
…В пустой тьме зала девочка смотрит сквозь целлофан на ночные капельки дождя, преданно ожидая, что когда-нибудь они согреют ее замерзшее от суетливого шума города, сердечко листьями шагов…

[GazeRo888]

Мой огонек...

…Был сначала ярким, игривым и тепленьким. Каждому хотелось позабавиться с его подвижными и наивными искорками, беспрестанно изумленно-любопытствующе изучающих мир. Все им умилялись и поощряли просто их (быть может, и глупое подлизывание) игрушками и лаской.
Это было не сном! Огонек четко помнил, что все еще верит в их любовь... А где же она? Что такое случилось, что в один прекрасный день закрылись перед ним двери, и редкий кто вспомнит, как веселые прогулки и теплые слова были для огонька всегда важнее пусть и угля с комфортным камином. А что случилось?
Где тень тех бабочек, той радуги? Где все? Неужто все спряталось за пылью дел и событий иной планеты, той, что далека от теплого сердечка и солнечных глаз папы с мамой? Где мой огонек и куда ему идти? Он же по-прежнему ждет с тем светом, с которым его так любили. А теперь...
... Внезапно понимаю - привычка и повязка правил, суетных кругов общества и жизни - чужое для огонька. Пусть он и самоотверженно видит во всем опасность и холодную вражду, кроме своих близких; они (как неожиданно, больно это понять) лишь скажут, что огонек... давно превратился в обременительное пламя, что пожирает беспрестанно чистоту, время и какие-то бесценные бумажки, окрашенные в мертвую зелень! Верно и маленький скромный голос огонька стал давно раздражающим и грозящим (что может быть хуже?). Мой огонек, мог ли ты раньше услышать, что ты "надоел", что тебя"пора выбросить"?!
К чему же тогда такие теплые искорки мига, когда тебя любили? К чему тогда зима и тик часов, всякая грязь алмазов и змей, что притягивает твоих родных. Они снова и снова идут навстречу им, закрывая дверь и, отплатившись вялым "гуманным" долгом - углем и надежными решетками камина. К чему они мне, к чему все это, если даже ночные скитающиеся огоньки в толпе безразличного шума покажутся раем, живым и наполненным теплом. А когда-то ведь ты, мой огонек, беспечно прыгал на хрупкой леске уверенности в вечности и считал, что имеешь все, что всегда будут любящие родные, сытный уголек и игрушки; как-то не замечал, смеялся, презирал и даже не уважал эти скитающиеся огоньки.
А ведь они знают, что тепло - когда кто-то рядом, как это бывает вне теплого камина и близких: хуже всего - приткнуться к равнодушной стене и плакать, что ты вдали, один, никто тебя больше не прижмет и умиленно не позовет тебя по имени, не дотронется до твоих мягоньких, доверчивых искр. Вот так скитаешься и ждешь открытых дверей камина, где роднее уже не будет никто, а они... забыли, что был огонек в жизни, не предающий и не покидающий ради миражей. они рады, что исчезла необходимость ухаживать за тобой, они вновь одни и в покое, снова растут пыльные удушливые дворцы желаний и удобства…
А ведь вдали от этого, кто-то, опять, по-странному, ставший снова маленьким и беспомощным, не верит в то, что это случилось и он чухой в их планете, он больше никому не нужен.
И ему ведь страшно, наверное, и от того, что огоньки, в один вечный момент улетающего заката, стают прозрачными и светящимися ночными листьями. Мой листок, неужели и ты узнаешь, что скоро это случится – все тихонько застываешь - не для кого, в суете и миражах все забывающего, но такого родного, просто улыбнуться, попрыгать и потрепать игрушку!
Пусть не дождаться порций уголька, пусть просто бегать и быть привязанным на целый день к леске, но быть рядом - это счастье, неужто оно, такое простое и, казалось, обещавшеебыть вечным, уйдет? А как уходят силы близких, огоньков ты же видел... Страшно в это верить, что оно произойдет...
Когда еще в тепле, купаясь беспечно в солнышке, казалось, миг назад, ты, мой огонек, был абсолютно доволен всем, радовался дню. А сейчас ты застываешь и разочаровываешь этим близких, нещадно для твоего сердца утверждающих, что ты "только брюхо нарастил, а проку не стало!". От того ли твоя боль и апатия, что они перестали замечать твои тихие слезы.
Мой огонек, ты же ведь все еще не можешь поверить, что солнце было с тобой, тебя любили... А что случилось такое, что ты боишься даже своей тоски и обиды, все преданно смотришь на дверь, даже во тьме или в холодном гроте суеты и одиночества? Ты все еще хочешь гореть, согревать своих близких, икогда-нибудь прибежать на их ласковый голос, не требуя игрушек, ведь близкие -твоя жизнь...
Всегда бы быть с ними... Не плачь огонек, ты все еще в (где бы это ни было) уютном камине, миг еще не покинул твои глазки, радующиеся бабочкам. А они улетели... И где-то вдали твое тихое мерцание, мой огонек! Оно ждет любви, такого простого и тихого мира счастья - ждет близких. А где они? Куда все ушло?... Ты не хочешь в это верить, ты все еще ждешь их, там, где было солнце и радуга каждого мига, облака....

[GazeRo888]

Новый Колумб

Мой приятель Васька очень мечтал стать путешественником-первооткрывател ем и увидеть что-то новое.
С этой целью он, хоть убей, жадно верил в рассказы об острове сирен и русалок.
Все готовился повторить славу Колумба, запасшись только … резиновым мячом для дальнего плавания.
Многие справедливо говорили этому, не считающему за грех выпить, мужичку, что это только его зеленый шипящий приятель на глупости подговаривает, что нормальные люди до такого не додумаются!
«Скучные, серые люди не додумаются!» - горделиво отвечал им Васька, любовно сжимая в руках мяч. – А я уникальный, я гений, если додумался до такого: плыть, не причиняя вреда деревьям и мировым запасам продуктов – воду я буду пить из моря, плыть при помощи мяча, а питаться только рыбами и водорослями!.. Но зато найду страну русалок!»
Разумеется, приятели только смеялись и, вскоре, заскучав, оставили его наедине со своими нелепыми велосипедоисканиями.
А довольный этим мужичок времени не терял: он в ближайшее время отправился на море, захватив только священный мяч.
И пока другие люди загорали, болтали, слушали радио, играли в волейбол и кушали кальмаров, он все воображал, как откроет миру совсем новых людей – морских обитателей.
Мысль прославиться и стать первооткрывателем была настолько сильной, что Васька поспешил бесцеремонно заорать от дикого восторга на всех пляж, и, размахивая от рвения мячиком, прыгнуть в море, провожаемый недоумевающими взглядами отдыхающих.
А он все плыл и плыл, все мечтал встретить остров с кокосами и чернокожими аборигенами, чтобы попутно еще и почувствовать себя Робинзоном, открыть миру и их культуру.
Увы, ничего такого не находилось, только бескрайнее море и безразличная тина, с тоскливо пищащим Васькиным желудком.
Но его хозяин неумолимо все плыл и плыл, даже нырял, надеясь раньше сказочных пиратов взять сокровища кораблей и отломать кусочек от «Титаника».
Увы, дыхалки не хватало. Да и мяч выпустить из рук – означало сыграть в морской сундук.
Резиновый товарищ и сам не желал опускаться на мутное и грязное дно, все прыгая к свежему воздушку и, наверное, тоже желая загореть под солнышком.
Потому упорно доказывал, что дайвинг в данной ситуации неуместен.
А вдохновленный Васька быстро смирился с этим, плавая на волнах и высматривая в водах что-то фантастическое.
«Надо же – в море живут эльфы!» - чуть не захлебнулся он от восхищения, обнаружив в глубине спящую очаровательную, крошечную девичью фигурку, с блестящими волосами и нарядным платьицем, развевающимся в воде.
Но каково же было Васькино разочарование, когда он присмотрелся к фигурке и разглядел, что это банальная кукла Барби, опутанная тиной.
«Эх, а я уже заигрывать с ней хотел!» - с тоской думал он, провожая хорошенькую куклу глазами, и вдруг встрепенулся. – Ой! Кит! Кит неподалеку! Вот здорово!».
Такова его радость была, возникшая при обнаружении… какого-то хиленького фонтанчика, порывающемся безуспешно достать небо своею дохленькой струйкой.
«Какой голодный кит! – с жалостью подумал, понаблюдав писк и шмыганье струйки, всадник резинового мячика. – Может, он и мячик съест, а за этом меня на себе покатает?... Ой, ну почему?» - только и всхлипывал он мысленно, узрев, что хиленький кит – малюсенькая установка от фонтана, все еще умудряющаяся напоминать о былой работе в море.
А Васька, хоть и скис, но продолжал плыть.
Он заметил небольшое сияние на горизонте и вновь окрылился надеждой, уверяющей:
«Вот золотой город Эльдорадо! Спеши, пока его не заметили богачи, прогуливающиеся на пароходах!...».
Вера придала Васькиным ногам неимоверную скорость и брызги петляющей во все стороны (от неопытности) моторной лодки, и он почти уже достиг сказочного золота ацтеков, как…
Даже обрек несчастный мяч на пытку, от удара по воде, драматично воскликнув:
«Эх, ну до чего же не везет! Даже Эльдорадо превращается при моем появлении в кучку разбитых телевизоров!... Ну неужели я так мерзок, что отпугиваю чудеса? Нор чем? Ведь я смелый первооткрыватель!.. Я еще дам фору Колумбу!..»
Васька, видно, расплылся в мечтах о получении славы знаменитых путешественников, с наслаждением перебирая их имена и грозясь своим памятником затмить все их мемориальные сооружения, вместе взятые!
Иначе он бы сразу заметил, как к нему тихо кралась зловещая, вытянутая черная тень…
Наконец, даже мяч испуганно булькнул, тем самым заставляя хвастливого болтуна обратить на нее внимание.
Что и было сделано, с оглушительным ором:
«Мамочки! Акулааа!!!... Лююдиии!!! Заберите меня!!! Ну все эти плавания к водяному!... Забериите!!!»
«Ну так залезай, чего орать-то? – возмущенно и сердито прикрикнул седой рыбак, от нетерпения тряся удочкой. – Давай, чего тянешь?... А еще мне всю рыбу распугал!..»
Васька очнулся от сна приключений: этот морской мираж растаял вместе тенью от… лодки, в которой ворчал на все лады и нетерпеливо приглашал сесть седобородый рыбак.
«Дядя, спасибо!!!» - по-детски восторженно заорал он, чуть не взлетая в лодку и не душа ее хозяина в объятиях.
«Да ладно тебе! – скромно отмахнулся тот и посоветовал. – Лучше смени плавки, а то от воды и с испугу…. Эээ… Во какие мокрые!..»
С такой неяркой репликой Васька вернулся в мир, в котором весь пляж хвалил заботливого рыбака, самоотверженно приплывшего за этим «клоуном морским, взбрендившем заплыть далеко-далеко за буйки, да еще на мяче!».
И в котором отдыхающие, а потом Васькины знакомые, весь оставшийся день (и последующие) стыдили и смеялись над ним, остро и метко отчитывая, словно лесопилка.
И тогда «новый Колумб» понял: нечего рисковать своею жизнью из-за приключений с велосипедом, ведь его давно изобрели, а нового не будет, и мячиком сказки не приманишь!
Думать надо лучше!...

[GazeRo888]

Черное и белое

Черное и белое… Всего лишь два цвета.
Казалось, и противоречивы сами по себе, враги друг для друга. Но... спор в их мире - бесполезное дело. Свет дает радость и силу. Тень - отличное скопище сказки и тишины. Белое, обычно, дает повод для романтизма и надежд. Черное, скорее, для раздумий и глубины.
Вот так все это непросто, хотя, казалось бы - ну всего два цвета, ну и что? А вспомните белого павлина, дивного, снежно-прекрасного павлина, вспомните солнце, пробуждающее жизнь даже в вечном холоде и сухих песках. И тотчас почувствуете дивный запах белой розы, необыкновенный дух праздничного снега, манящего к поиску взгляда белого льва...
А потом спросите себя, что может быть загадочнее и щемяще-дивнее улетающих ворон, или исчезающей во мраке ночи пантеры? И вспомните, что, конечно, черный уголь невзрачен, но сколько тепла и радости он дает; какие дивные живые ростки дает рыхлая черная земля, сколько тайн шепчут темные гроты, скрывающие время и алмазы. Что и говорить о простом грифеле: он серый, почти черный, а вдохновляет дивные формы иногда фантастической и захватывающей жизни в простую белую бумагу!...
Вот приходит неслышно мысль: черное и белое - всегда дружба и гармония. Припоминаете дух рыб, уснувших рядышком в магическом круге и создавших мудрого дракона? Ведь.. порою и рояль - громоздкий, странный; а путями его черно-белых клавиш собирается в миге планета-жемчужина - музыка! Она может звучать и тихо, понятными нам черными буквами в белостраничной книге . Но может и передать свю свою немую магическую радугу через взгляд, отраженный в изящно-застывшей или захватывающе-двигающейся черно-белой пленке!!
Черно-белое, это вам не небрежные шахматы, и не чуть жуткий мир противоположных масок. Это две стороны чего-то сильного и прекрасно-солнечного, теплого и стремящегося в далекую высь... Может, это след копыт зебры, и теней на белом песке морской пучины, может – полет разноцветных баочек и солнечных зайчиков среди листьев? А может...
Это самое ценное, обыкновенное и прекрасное во всем чудо - жизнь, дающая, в простом существовании белого и черного радугу радости и счастья!...

[GazeRo888]

Человек, который ждал ночь…

…Робко сомкнул глазки и свернулся в комок, устало лежа на, нелепого вида, кровати будто из камня, аккуратно поджав ручки, почти утонувшие в тяжелой, расшитой рубашке.
Луна шаловливо щекочет его маленькие круглые щечки,незаметно вздрагивающие и внимательно прислушивающиеся к приближающимся шагам,гулу… то казалось, ветра, в котором едва различимо был слышен шепот голосов.
«Так, давай-ка ты не шуми! – произнес первый, самый загадочный и молодой голос, - Нам необходимо не будить его… Всем тихо!...».
«Да… - вторил ему тоненький, почти женский голосок. –Тут без нее не обойтись!...»
«Ну, вперед! – подбодрил их третий голос. – Не теряем времени…»
Человек почувствовал, как лучик луны все будит его, и открыл глаза – перед ним возилась компания из трех подозрительных личностей.
Первый, юноша в плаще и цилиндре, усердно и торопливо,перебрасывал с руки на руку другой, поменьше, казалось, сотканный из тени, и от этого по углам темный туман собирался в листья, цветы, бабочек, шуршащих, навевающую страх и… сон, песенку.
Второй, мужчина в, слепяще-темном, костюме, украшенном изображением темно-синих скрещенных облачков, гордо карабкался вверх по лестнице, приставленной к… пустоте открытого окна, в котором сияла луна.
Третий, мальчик с бледным-бледным лицом, уныло сторожил взглядом дверь, неслышно бродя по комнате.
Человек, с усилием отпихнув тяжелое одеяло из сети,переплетенных веревок, и смело пошел к незнакомцам.
- Что вам надо?– спросил он, стараясь не глядеть на рой теней, пугающих его.
- Как, разве я не сказал тебе вытянуть из него силы и усыпить? – перестав перебрасывать цилиндр, раздраженно обернулся на мальчика юноша, краем глаза измеряя крохотный рост проснувшегося.
- А если мне не хочется? – тихо возразил мальчик, устав держать, на расстоянии, растопыренными пальцами дверь запертой.
- Ну, ничего..– перебил его мужчина, уверенно протягивающий руку к… луне, - Сейчас месяц заберем, а потом испугаем его так, что он все забудет!...
- Зачем вы хотите забрать луну? – встрепенулся человек, который всегда втайне ждал ночь только для того, чтобы полюбоваться, засыпая, на ее дивных, почти незаметных,светлячков, словно уносящих все обиды и невзгоды яркого, суетливого дня.
- Ну как это зачем? – балансируя на тонких жердочках лестницы, возмутился мужчина. – Вот ты имеешь свой дом, который всегда для тебя открыт… Правда?
- Всякий имеет свой дом, который всегда его ждет! – робко согласился человек, с какой-то странной тревогой ловящий на своих коротких волосиках ласковые крылышки лунного луча.
- А вот и не «всякий»! – рявкнул в ответ собеседник, от нетерпения тряся скрюченными пальцами. – Мы, на самом деле, живем в месяце, только ужасно устали целый,непонятный, яркий и шумный миг ждать, когда можно в него вернуться по паутине и туману, по ступенькам из звезд… А мы заберем луну и перенесем в свое королевство, откуда нет дороги назад – следовательно, никто больше ее не потревожит, и мы, наконец, сможем в ней жить постоянно!... Так что – отойди,дай нам сделать свое дело и…будь умным – представь, что ты ничего не видел…
- Нет,неправильно вы поступаете! – смело вскрикнул человек, отважно забравшись на раму, поперек окна и загородив собой месяц. – Не дам вам луну забрать!...
- Что?! – визгнул,яростно отскочив, мужчина, костюм которого заблестел недобрыми черными искрами,- Да ты даже не представляешь себе, кто мы такие… и что мы сейчас с тобою сделаем, если ты не слезешь с окна!...
- Погоди! – внезапно решил юноша, задумчиво повертев еще в руках второй цилиндр, - Если этот человек в нашем королевстве выдержит все испытания, мы будем навещать луну время от времени, как раньше… А если нет,мы ее заберем!...
- Вот-вот! –одобрительно закивал головой мужчина, злорадно поглаживая костюм, - Ну что ж, проводи нашего гостя к нам!...
С этими словами мальчик взял человека за тоненькую,крохотную руку и повел к двери, за которой… разлились реки из шоколада, молока,меда и лимонада, а вместо травы пестрели конфеты, булочки, яблочки, апельсины,над всем этим суетились приятные, стройные девушки в платьях и манили клодочке, словно как сотканной из стекла, заманчиво мелькающей то в одном месте,то в другом.
Человек почувствовал, что внутри взвились малюсенькие,голодные и даже жадноватые голоса, которые наперебой закричали: «Ну что ты смотришь вдаль, когда столько вкусного у тебя перед носом!...Ты проголодался,перекуси, замки подождут!...». Он протер глаза, чтобы проверить не сон ли это,а в его аккуратненький вздернутый носик лезли ароматы пряностей, чего-то сладкого и душистого.
Девушки не переставали показывать яства на позолоченных блюдцах с алмазами цвета неба и приветливо улыбаться, звать в лодку, вот-вот торопящуюся уплыть, унося в себе невиданные лакомства. Человек с грустью оглядел свою бедненькую рубаху и, пригорюнившись, присел на траву,рядом с обрывом, жмурясь от бликов близтекущей шоколадной реки.
«Человек я или что-то простенькое и даже постоянное,пострашнее этих чудаковатых незнакомцев?... – торопливо думал он, со страхом поглядывая на сыплющиеся дождем ягоды и леденцы, - Почему мне грустно и… хочется попробовать тут хоть малость?». Он встал и легонько дотронулся до пролетающей конфетки. Девушки тотчас… сняли свои лица с улыбками, точно маски, под которыми находились безразлично-требовательные, лоснящиеся от полноты, старушечьи взгляды.
- Давай деньги!– прорычали они, сжав облезлые руки в кулаки и трясясь от жадности.
- Но я же ничего не съел! – честно сказал человек, стремительно отыскивая глазами,утонувшую в отражении медовых волн, бледную-бледную птичку, летящую кгоризонту.
- Мы целыми днями и ночами пропадали на кухне, а ты не съел ни одного кусочка?! –пронзительно завизжали старухи, сворачиваясь в темно-красные тучи, готовившиеся превратиться во что-то страшное, - Не уважил наш труд, так мы тебя силой кормить будем, пока ты не застынешь!...
С такой внушительно звучащей репликой они обернулись в темно-рыжих пантер и, рыча, поводя усами, метко двинулись на человека. Он сужасом подумал, что нечто цепкое и холодное окутывает его худенькие, хрупкие ножки, торжественно ухающее во тьме, окутывает пеленой мысли. «Я не трусливый зверь, я могу глядеть на миг!» - промелькнуло у него в голове, и он пошел навстречу пантерам.
А они… скрипнули дверью и исчезли в кромешной темноте. Из нее была слыша только музыка – самая дивная, легкая, завораживающая. Человек с радостью побежал ей навстречу, отгоняя от себя мысль, что посетившие его незнакомцы – просто видение ночи; которая проходит быстро, хотя он ждал еедолго и с трепетом, а сейчас – заря снова завела стрелки, день и шум ярмарки веселыми мелодиями.
Но… нет – ничего, кроме музыки не было, только молодые ярко-синие белочки вертели огромное бледно-серебряное колесо, заполненное картами, монетками, мягкими игрушками, мелкими жемчужинами. Вокруг распускались цветы и душистые травы с радужными прожилками. Откуда-то щебетали незримые птицы и отсчитывали замедленные стрелки капли, падающие со, светящихся неясно, сталактит,рисующих причудливые формы то танцующих дам в пышных уборах, то крадущихся коротеньких и толстеньких человечков с длинными и острыми ушами.
Человек с любопытством рассматривал белочек, игрушки,про себя тревожно отмечая, что ему не следовало бы постукивать по сталактитам,чтобы крошечные ярко-синие труженицы хоть каплю отдохнули от своих трудов: светящиеся контуры, казалось, затряслись и завыли, окутывая все туманом и… медленно, чинно оживая. Он попробовал ущипнуть себя, чтобы проверить, реальность ли так жуткокружилась в мистической пляске дам и коротеньких человечков, весело размахивающих вместо игрушек ножами, паутинными фигурками, кривляясь и играя ленточками проливного, тусклого дождя.
Человек начал бежать без оглядки, судорожно вспоминая,что что-то гадко щекотало его черным перышком, обжигающим мучительным пламенем,и не отставало ни на шаг, срывая перед ним, с Времени хищно все мгновения,кружа голову рычаще-сопящими танцующими, в бешенном темпе, парами, затягивая идуша сознание взрывающими тишину и воздух мелодиями шороха капель и треска колеса, лязга ножей.
Человек споткнулся и покатился по мягкой, засасывающей перине призрачно-темных трав, думая только одно: «Я просто прикоснулся… Ведь жезнаю, что дышу, я не погрязну в сонме капли!». С этой укрепляющей мыслью человек приподнялся и метко отыскал в потонувшей траве маленькие, почти прозрачные ножницы, которыми поспешил обрезать, хохочущую скрежетом и опутывающую его,траву.
И как только он это сделал, раздалось: «Ну погоди же,не все так легко!». Человек с надеждой на… пробуждение, ощущая приятное саднение маленьких, робко попискивающих глазок, тоненько исчезающего, страха, вглубине себя, пошел на голос и открыл еще одну дверь, пропитанную темно-красными узорами из туч и фигурок, с развевающимися полами облачений, прошелв ее, лязгающе-прошамкавшую: «Вот и все!».
Он отыскал глазами огромное, черно-фиолетовое кольцо,которое с наслаждением сжимало внутри себя… луну; ему показалось, что это эхо грусти и боли ему уже знакомо – словно месяц сам слабо-слабо и робко дышал этим.
- Удалось тебевыдержать испытания, перехитрить моих братьев! – громогласно изрекло кольцо...голосом мужчины, от удовольствия ослеплявшего переливающимся узором изчерных-черных, кривляющихся на все лады, масок, - Но… ты особо нос не задирай –бледненький.. – (с этими словами мужчины, в кольце заиграл печально-кроткий взгляд мальчика, а потом зачеркнулся властно-негодующей черно-синей молнией), -… с тобою не хотел сориться – вот и отпустил… А другой братец… - (в кольце появились задумчиво-теплые глаза юноши, с неохотой вертящего в руках цилиндр), -просто повертел свой цилиндр неумело и торопливо-наотмашь, пожалел тебя – и тоже отпустил… А вот ты мое задание попробуй выполнить!... Справишься – только тогда, так и быть, будем, по старому, месяц только навещать и отпустим его квам…
После этих слов перед человеком взметнулся рой зелено-серых созданий, от которых у любого душа ушла бы в пятки. Но он стоял спокойно, питая себя размышлением: «Нужен только миг терпения и усилий – и луна снова будет сиять, а я буду ждать ночь, по приходу которой она сияет и дарит нам всем отдых, силы, сны, вечную, неповторимо-дивную сказку…Попытка – не страдание, постараюсь выполнить его задание… ».
- Ну, говори свое задание! – храбро поддался вперед человек, стараясь не обращать внимание на свою прохладную и чуть мокрую рубашку, а радуясь, что втайне все еще слышит стук чего-то маленького, но твердого и сильного; что не боялось, мелькающих на цыпочках, троллей, бросающих в его сторону осколки, искажающего и усыпляющего холодом, зеркала.
- Назовешь, о чем я сейчас буду говорить.. – деловито заблестело, осклабившись дикой и жутковатой улыбкой, кольцо, - Луна снова будет желать тебе спокойного сна… А не отгадаешь – я с братьями перенесу ее в свое королевство, без возврата, и буду в ней жить!…
Человек, почти не слушая его, давно, словно, бродившие по кругу нелепой фантасмагории кошмара, слова, осмотрелся и поймал на мысли,что не боится. Как странно и… согревающе ему было наблюдать, что незаметно,песком в разившихся часах, тают ужасные марева и потихоньку расцветает чудный розово-алый,искристый цветок звездного тумана; привольно ему ловить взглядом его тонкие,поднимающиеся росточки синевы, тихо, спокойно.
- Ну, давайте,говорите! – с готовностью попросил человек, чуть дрожа от благовейных покалывающих лучиков цветка, играющих с его рубашкой.
- Слушай! – снегой рявкнул мужчина и завертелся в металлически-ограниченном порыве еще энергичнее, - Круглый, невиданный глаз; все сеет лебединый пух, пугливый на солнца дух -… что это?
- Луна! – сжаром и радостью воскликнул человек, спеша навстречу, вылетевшему, из кольца, месяцу,приветливо принимающему его в объятья и недовольно, забавно насупившего сияющие бровки на вопли тающего мужчины: «Это тебе сам Баракабс подсказал!!!... Сам Баракабс!!!...». Луна осветила нити, которые подхватывали его, и тот, схолодно-рассерженной благодарностью, кряхтя и молча, стряхивая их рассеивающиеся следы, поспешил удалиться в огромный домик, наподобие цилиндра.
Из верхнего окошка дома показался мальчик с бледным-бледным лицом, который нехотя подхватил руку, убегающего и кряхтящего,брата, напоследок неумело улыбнувшись и помахав человеку крохотным кнутом, гулкои оживленно щелкнувшим.
От шлепка хлыста… возникла комната, так любимая человеком, несмотря на свою скромную и странную кровать и простенькое окно. Он все стоял перед ним, поглаживая крохотным пальчиком месяц, мурлыкающий от удовольствия, и с восхищением наблюдая, как домик сорвался с места и… подлегкий перелив светлых и тонких облачков-бабочек, оказался простым, маленьким цилиндром, игриво перекидываемым юношей в плаще из руки в руку.
Человек только тихо и сказал: «Ой!», когда юноша приблизился и бережно уложил его в кровать, накрыв заботливо нелепым одеялом и тихонько поцеловав в мягкий лобик на прощание.
Затем он ласково принял у него с рук месяц и, тихонько прошептав ему: «Жди нас!... Спокойного сна!..», отпустил его в небо и будто растворился в волшебных разноцветных листиках ветра.
А человек, который ждал ночь, тихонько смотрел ему вслед, с робостью и благодарность ощущая на своих маленьких глазах, медленно уходящий,осторожный и дивный, шелест своего, еще малыша, сна луны

[GazeRo888]

Внутри… Барби…

Притаился восхитительный, тонкий и ослепляющий, неповторимый белоснежный диамант…
Эта находка обрадовала Элли – преуспевающую девушку-топ-модель, красавицу и умницу, которая, несмотря на роскошные условия жизни, любимую работу и хобби, очень скучала и чувствовала себя одинокой, быть может, потому, что…
Рядом верно находился, крепкий, как танк, бдительный, как цепной пес, молчаливый, как мумия, ее телохранитель Боб: он вновь лишь хмыкнул на ее восхищенное замечание про то, что «необычная находка, скорее всего, подарит им приключения»; однако…
Тут ему все же пришлось удивиться, ведь, внезапно, бриллиант… разлился сотнями ослепляющих белых лучей, миг – и комната растаяла, уступив место…
Чудной поляне, на которой царили топот и эхо сотни невидимых невиданных птичек и зверюшек, легкие приятные облачка росли прямо из травы, листья деревьев сверкали радугой, а…
Повсюду, точно игрушечные, были точно как рассыпаны крошечные, зеленые домики с крышами в форме смешной шляпки и поясообразными ступеньками крылечка; завидев из окошек, их хозяева – маленькие человечки, с большой головкой, ушками, крохотным ротиком и огромными глазками, все, как один, одетые в зеленую рубашку, маленькую остроконечную шляпу и штанишки, горохом, сгорая от любопытства, посыпали на улицу, осторожно и с интересом рассматривая незнакомцев, гостеприимно угощая их ягодками и сладкими источниками.
- Какие милые малыши! – изумленно воскликнула Элли, от волнения толкнув Боба в плечо – тот лишь хмыкнул. – Что за дивная страна!...
- Это Страна Смусмумриков! – торжественно-дружелюбно провозгласил голос из тени ближайшей группы деревьев. – Добро пожаловать!... Меня зовут Гудвин…
- Ой, надо же! – с упоением заговорила девушка. – Когда я была маленькой, я прочитала книжку о девочке, которую звали так же, как и меня, об Изумрудном Городе и о Вас… Вы, Вы такой, такой…
От смущения у ее собеседника – миловидного юноши в зеленом цилиндре, маске и сюртуке, покраснели щеки и это было видно сквозь маску.
- Ой, ну что ты! – просто ответил он, смущенно опуская глаза, - Я просто… Самый банальный… Гудвин, что никогда не бывал в Изумрудном Городе…
- Но… - чуть разочарованно начала Элли, но…
Гудвин подхватил:
- Там побывал, наверное, какой-то другой Гудвин… Но, не волнуйся, в тут безопасно и хорошо…
Едва он успел произнести эти слова, как, с противоположной стороны, выскочил развеселого вида седовласый старец в мантии, быстро и бесшумно подкрался к Элли и… судорожно-жадно, мигом забрал у нее бриллиант, а потом – скрылся.
- Не пугайтесь! – поспешил успокоить ее, чуть напуганную и расстроенную, юноша, точно прочитав ее мысли, - Это… просто опять волшебник Мэрлин балуется (все ему мало!)… А так он совершенно безобидный (я его давно, хорошо знаю)… Только любит чужие вещи без спроса взять, и, думаю, пора нам, Смусмумрикам, разъяснить ему, что это нехорошо!... За мной!...
С этой установкой он оптимистично-бодро зашагал вперед, в сопровождении нескольких человечков и Элли, которая робко старалась не отставать от него ни на шаг, позади поплелся ее телохранитель, насупившийся из-за того, что его супер-новая аппаратура и пистолет не сработали; и вот…
Шли путники, жаркими пустынями снега, сухими болотами гроз и молний, щекочущими, ослепляющими долинами дождей солнечных лучиков, и, наконец, приблизились к…
Маленькой площадке, отделенной барьером, украшенной по углам огромными камнями, в центре которой… ликовал Мэрлин, перебрасывая из рук в руки добычу, да, едва завидев приближающихся противников, спрятался за колоссальными статуями динозавров, доисторических животных и просто животных, так быстро, что за ним почти невозможно было уследить, к каждой из них прикасаясь кончиком своей белой длинной бороды.
- Вот трусишка! – со смешком заметил, пронаблюдав эту процессию, Гудвин, для поддержки взявший Элли за руку, - К нему гости, а он, только потому, что знает, что перед ними грешок – сразу наутек!... Ну что ж, ничего не остается, как за шкирку вытащить его из-под статуй… Стоп! Там может быть небезопасно!... Эй, Смусмумрики!... Давайте, крохи, обезвредьте, если что-то злобливо, да, смотрите, поаккуратнее там!...
С этим приглашением бойкая кучка человечков самоотверженно направилась к барьеру, горя рвением выполнить просьбу своего любимого хозяина; и, как только она оказалась внутри площадки… статуи стали оживать и грозно расхаживать по ней, рыча, сверкая глазами, махая когтями.
К счастью, сообразительные малютки не испугались и не растерялись – они всей группкой смело стали перед животными, перед этим свистом невольно заставив их ошарашено остановиться, и достали из-за пазухи рубашек инструменты для камнеломки.
Как и ожидалось, статуи задрожали, заметались в страхе по площадке, а потом… снова стали неподвижными от шока и больше уже не оживлялись; но мимо таких дел не мог спокойно пройти…
Мэрлин – он выскочил с потешно-озлобленной рожицей и стал прыгать, махать тощими кулачками, гоняться за Смусмумриками, что словно туманом неуловимо рассредоточились по всей округе вдоль барьера.
Бился так в честном бою волшебник, усердно бегал по площадке, совсем забыв про бриллиант, а потом… притомился и прислонился к ближайшему камню, чтобы оклематься (в глазах у него плясала ватага одинаковых веселых человечков, а в головушке от этого становилось совсем плохо).
И тут, как раз… не успел Мэрлин и охнуть, как, привычно-не долго думающий, телохранитель Элли подскочил к нему и только легонько толкнул для испугу камень – глыба, с оглушительным грохотом и даже треском, тотчас упала и накрыла собой беспечного старца.
- Нет, так не годится! – аккуратно сделал замечание Бобу Гудвин, - Мы же хотели просто прийти к нему в гости, поговорить, забрать драгоценность, повеселиться… А не наказывать его… Ничего, сейчас исправим!...
Говоря так, он снял маску и провел ею в воздухе восьмерку, от этого в воздухе затанцевали крошечные непоседы-звездочки, что, исподтишка погладив Элли по щеке, мигом полетели к камню, завозились около него и… подняли в воздух на несколько секунд; тогда Смусмумрики как раз вовремя успели вытащить размякшего волшебника – камень снова с шумом упал, а звездочки исчезли.
Мгновение спустя… Мэрлин потихоньку начал приходить в себя – сонно приоткрыл и протерел кулачками глаза, привстав, оглянулся вокруг и… так, без остановки, дико и весело засмеялся, что девушке стало не по себе.
- Что это с ним? – спросила она шепотом у юноши, поспешно вновь надевающего маску.
- Похоже, у нашего Мэрлина отличное настроение!... – бойко ответил он, заглядывая ей в глаза, - Не принимай это близко к сердцу – после таких случаев с ним это часто бывает!... Но разговаривать с ним сейчас, пожалуй, не стоит – пусть наберется сил, привычного расположения духа и… рассудка!... А знаешь…
Тут перебил его Мэрлин, которого пытались привести в адекватные чувства свита человечков, постоянно лепетавший и потом еще больше смеющийся с того, что сам сказал:
- Мне нужна эта статуя… Она мне понравилась!... Какие тут смешные гномики, какие же вы смешные!... О, камешек... Ко мне, ко мне, камешек!... Хочу еще, еще!!...
- Пойдем отсюда! – шепнул на ухо девушке Гудвин. – Все будет хорошо!...
И они отошли к поляне, залитой сиянием звездочек, незримым шумом моря и листвы деревьев, ароматом розовых кустов-невидимок, глядя вслед Смусмумрикам, которые с трудом подняли вырывающегося и смеющегося, в три ручья, волшебника и понесли в его хижину.
- Вот Элли, возьми… – тихо сказал юноша, незаметно поцеловавший ее в щечку, с трепетом протягивая…
Тот самый, восхитительный, тонкий и ослепляющий, неповторимый белоснежный диамант, что…
Притаился…
Внутри… Барби…

[GazeRo888]

Блики синевы…

…Снова глаза не закрываются под мысли о них – таких утешающих и успокаивающих, в скучной тишине, в которую так тяжело накатывается гул машин и огни, рассеянного в натянутой ночной жизни, города.
Мучительно хочется отбиться от мягкой и теплой лавины сна и коснуться чуда, особенно после мистической вечерней истории про «зловещую дверь» в кладовке.
Сначала думаешь, что она лишена всякого смысла: дверь была старой, поломанной и давно вынесенной в вышеупомянутое место с привычного; и вновь напрашивается шепот самовнушения: «Опять все мое ночное приключение обернется холодом, усталостью, обрушиванием проснувшихся близких и недосыпанием… Нужно выкинуть из головы все мысли и спать!».
Однако что-то зеркальными бликами щекочет твое лицо и словно тормошить глаза раскрыться. Ты повинуешься этому безмолвному приказу и видишь, как на спинке кровати играет темно-синими, будто стеклянными, крылышками бабочка огромных размеров!
Ее головка была украшена маленькой звездочкой, сияющей тем блеском, каким отливают обертки конфет; на, переливающихся волшебнымии скорками, крылышках были изображены темно-алые листики с непонятными знаками-…решетками, сквозь которые прозрачно светились маленькие женские глаза!
Ты заворожено глядишь на столь необычный орнамент и замечаешь в нем уж вовсе мистическую деталь – посередине узора красовался темно-коричневый рисунок взгляда словно египетского фараона, вокруг которого кружились тоненькие ароматные листики!
И совсем неудивительно, что ты, мечтавшая подарить дядюшке-коллекционеру какое-нибудь дивное насекомое, тотчас тихонько вскочилаи, крадучись за, словно выжидающей что-то бабочкой, потягиваешься за сачком.
Она же, к твоему удивлению, только почуяв сачок, спокойно сложила крылышки и позволила себя накрыть. Твое, потихоньку поднимавшее волны, самолюбие уже возликовало: «А не так и сложно, оказывается, ловить насекомых!... То-то дядюшка будет рад, может, и мне что-нибудь интересное подарит!...».
И от этих слов как будто маленькие, но феерические чувства доверия, интереса к тебе бабочки, были оскорблены; их обладательница чуть шевельнула крылышками – и сачок растаял!
«Ну нет! – не собиралось униматься твое, неповторимо доставляющее миг удовольствия, чувство азарта и гордости, - Ты от меня просто так не уйдешь!... Постой-постой, сейчас я тебе задам!».
И ты просто махаешь в воздухе руками, стремясь угнаться за вожделенным, живым и словно играющим с тобою, подарком для дядюшки, заманчиво сверкающим феерическим узором крылышек.
Какой-то неведомый ветер от них молниеносно открывает, в увлеченной погоне, двери многих комнат; и мелькает теперь для тебя звездочками вдали, за… поломанной дверью, молчаливость которой была оттенена легким топотом крылышек незваной мистической гостьи.
И ты вдруг наконец понимаешь все происходящее – вместе с бабочкой простая старая вещь наверняка окажется воротами в добрый, светлой радуги, волшебный мирок, наверняка хранящий для тебя исполнение всех грез.
Но совершенно неожиданно, вместе с дверью, перед глазами раскрывается пейзаж темного леса, залитого луной и холодным туманом, кривые ветви которого небрежно тянулись поцарапать руки; филины на суках фосфорическими глазами навевали унылые тени, танцующие в хмурых облаках, причудливо и пугающе омрачающемся чьим-то эхом и шелестом почти черной листвы.
«И зачем я только погналась за этой букашкой?! – привычно-долгожданно напевается всеоправдывающая песня жалости к себе под настроение этой картины. –можно было спокойно спать, а потом потратить деньги и купить что-то получше, чем эта дурацкая бабочка!...».
Очевидно, верно блистающая в воздухе перед глазами, твоя странная спутница не была согласна с вышесказанным утверждением и решила повоспитать у тебя чувство терпения и желания преодолевать иллюзии; довольногневным взмахом мистического узора – коряги приобрели стеклянно-белый окрас и отовсюду посыпался густой снег, представленный ледяными пчелками; парящими над…. горой с чашей с медом, светящимся теплым огоньком.
Сама же бабочка продолжала летать близко-близко, словно даже готовясь тебе при случае помогать и не сопротивляться, но пронзительный ветер и слепящий снег навевали лишь одну мысль: «Надо согреться и поесть!... Чаша далеко, мне ее не достать; надо поискать ночлег… А то я из-за этой ночной летающей пустышки все силы потеряла, голод измучил, спать хочу!...».
Тут же тебе приходиться жалеть об этой мысли: видишь, как от взмаха крылышек мистической, не желающей отстать бабочки, разрушается лестница, ведущая к чаше и закрываемая туманом снега; со… зловещей темно-малиновой молнией рассеиваются ледяные пчелки и мир холода зимы растворяется, оставляя за собой чуть светящиеся следы дивных существ, вновь освещаемые пронзительно холодной луной.
Разочарование и чувство безвыходности неожиданно расставляет свои сети, но они радостно рвутся от исчезновения бабочки и мелькающего приветливого огонька, фонарика, чуть освещающего черты огромного дома…посередине леса, укрытого за туманом и листьями.
«Ну и отлично, что жалкая букашка исчезла! –облегченно думаешь ты, вдохновлено направляясь к чертам дома. – Теперь зайду к хозяевам дома, попрошу немного теплого чая и бутерброда, потом заикнусь о постилке где-нибудь в углу и наутро пойду домой!... Чтобы я еще раз доверилась ужасной бабочке, затащившей меня в мерзкий мир поломанной двери!... Вперед!».
Вплотную подойдя к таинственному зданию леса, с удивлением взираешь на высокую мраморную лестницу, ведущую к богато убранному крыльцу, непонятной двери, закованной внутри, отливающих алмазными искрами, темных решеток! Но все это упрямо говорило лишь о богатстве хозяев наверняка огромного замка, упорно скрываемого за туманом, незаметно для тебя, уже погруженной в вот-вот должное наступить гостеприимство его владельцев, сверкнувшей черными каплями.
Открыв с трудом решетки и замок в форме смеющейся с жемчужными слезами маски; с неким шоком обнаруживаешь одну лишь, довольно маленькую комнату, залитую темно-синим цветом, переливающимися всеми красками зеркальной радуги!
Посреди этой комнаты стоял маленький стол, заставленный сияющими подносами с шоколадными конфетами, чашками с горячим чаем. Больше никого не было, только молчаливые украшения, свешивающиеся с потолка и атмосфера абсолютного и теплого покоя.
Наслаждаясь этим покоем, удобно устраиваешься на мягкой, роскошной кровати и начинаешь рассматривать украшения, ловить конфеты, словно сыплющиеся дождем, запивая чаем.
Но потихоньку тебе начинает надоедать волшебное оформление единственной комнаты замка, обилие приторного сладкого и пустых украшений, одолевает ленивая эгоистическая карусель скуки; крепнет злость на все происшедшее; мучительно хочется уйти, но… решетки снова захлопнули дверь с будто насмехающейся маской.
«Как же было неплохо под своим одеялом! – мелкими шажками закрадывается тоска, уныло встречая знакомый вкус шоколада, - Зачем же я не послушалась бабочки, она ведь словно хотела меня научить чему-то!...».
Слушая этот поток мыслей, скучающий блеск украшений колыхнулся; и, сквозь темно-синий, переливающийся туман, ты разглядываешь фигуру странного юноши, с, почти стеклянной застежкой плаща в форме бабочки, сосредоточенно смотрящего на тебя.
Его взгляд был полон обиды и затаившейся надежды; искры которой снова пронзили рассеивающийся туман; все происходящее как-то пробудило испуг и отвращение, совсем заглушившее все прежние мысли.
«Выпустите меня и прекратите Ваши фокусы!» - неподозревая непоправимости игры черных волн внутри, резко говоришь ты.
«Почему ты капризничаешь? – неожиданно мягким тоном спросил странный юноша. – Ты в тепле, в покое, с любимыми забавами… И больше тебе это не надо?»
Слова собеседника тебя сконфузили, может потому, что в них чувствовался укор и требование простого ответа.
«Да, не надо! – резко выдаешь ты его. – И Вас это не должно удивлять… Вы вообще знаете, что мне плохо делаете (своровали драгоценности; а от Вашего сладкого желудок может испортиться, от чая – может развиться кариес и проблемы с зубами)?... Но я никому это не расскажу, если Вы все это прекратите и меня отпустите!»
«А ты разве не хочешь поймать бабочку со стеклянными крылышками?» - ни с того ни с сего чуть ли не шепнул чудной хозяин мистического здания леса.
От этих слов тебя неожиданно бросило в неприятный холод подозрения и чувства… вины, совершения чего-то неправильного. Но слипающиеся глаза, истосковавшиеся по родным снам, и усталость от, пустых для тебя, чудес уже продиктовали принять насупившуюся позу и гордо отвернуться.
«Откуда Вы знаете про эту бестолковую букашку? – стараешься почему-то добиться своего темной сердечной силой, с наслаждением отмечая ошеломленный взгляд собеседника, - Так это Вы ее прислали ко мне, чтобы заманить?!... Как можно меня так мучить?!... Откройте дверь немедленно!...».
«Но ты же хотела подарить ее своему дядюшке! – с подозрительной четкостью знаний ахнул юноша, с какой-то слабой надеждой и тревогой схватившись за застежку плаща, - И теперь ты не хочешь его порадовать? Ведь знаешь, такой красивой бабочки, как со стеклянными крылышками, нет больше на всем белом свете!....».
Весь этот, бессмысленный, с твоей точки зрения, разговор начал не на шутку злить тебя; и ты, с липким удовольствием поддаваясь этому чувству, начинаешь швырять наотмашь конфеты и рвать цепочки ослепительных украшений.
«Вместо того, чтобы лезь в мою жизнь, - с дикой улыбкой кричишь ты, демонстративно швыряя о пол изящные чашки, - лучше бы выгнали меня, я же Вашими конфетами блестящий пол Вашего замка пачкаю, украшения порчу, чашки бью!... А знаете почему? Потому что мне надоел Ваш замок; и до дядюшки мне нет дела – бабочка мне нужна была только для того, чтобы он мне хоть раз приличный подарок сделал!... А нет, так и все равно, потому, что и без Вашей уродливой бабочки разберусь!... Откройте дверь, я сказала!!...».
«Я готов подарить тебе ее! – терпеливо и снисходительно продолжал юноша, тайком смахнув слезинки, - она ведь приносит здоровье, долгую жизнь и молодость, красоту, ум, удачу и счастье тем, кто ею владеет!... Лишь, прошу, скажи одно слово…»
Казалось, подсознание пыталось одернуть тебя от слепоты поступков, встревожено и бесконечно, на самых высоких тонах повторяя живительные подсказки о должной благодарности и простой теплоты; но самолюбие уже окунулось в ядовито-коричневую трясину горького шоколада, так обезображивающего твою простую, естественную утонченность.
От него, с отчаянной яростью, гремит твой выкрик: «Ничего не хочу знать!... Я хочу домой, а Ваш замок и Вас видеть больше не могу!!!...»;и летит осколок крупного зеркала, когда-то старательно обрамленного сапфирами и отражавшего твое, довольное комфортом, лицо; прямо в сердце, печально опустившегося на пол и незаметно открывшего дверь, волшебным взмахом плаща, юноши.
Его взгляд с болью следит, как ты безразлично и торопливо пробегаешь мимо, чуть слышно зовущих, осколков украшений, зеркал и чашек; к двери, в лес, к дому, облегченно захлопываемой разбитой двери. И он соблегчением ощущает, как его плащ потихоньку тает легкими облачками, украдкой убаюкивающими тебя, мило дремлющую.
Как застежка печально треплется и… улетает, от его рук, огромной бабочкой; той самой, со стеклянными, темно-сине-алыми, крылышками, с причудливыми узорами – перевернутыми знаками, зовуще-дрожащими прозрачными женскими глазами (дивно похожими на твои).
И маленькими прозрачными звездами, падающими из тени… нет, не фараона, а юноши, тоскливо смотрящим вслед улетающей бабочке, туда, где лунные блики синевы хранят твои мечты…

[GazeRo888]

Блеск падающей звезды…

Дивно, но ты совсем не ждала ее...
Да и когда это делать, пока стоит целые сутки мерзнуть в мире... Выброшенных игрушек всех видов, стран и возрастов. Наверное,с тоски по прежним хозяевам, они принимались неистово испускать жалобный запах,еще больше отталкивающий и наталкивающий любого прохожего на одну мысль...
"Как мне это надоело!" - в один момент думаешь ты, упорно сцепив руки под ружьем. - И видеть весь этот мусор, и охранять бес толку склад, невесть что содержащий и невесть когда готовый вернуться под присмотр своих владельцев!... Ладно,пусть он так и будет сиять чистотой и сохранностью, но я скисаю от пресности...Быстрее бы она завершила водоворот дней и ночей без нормальной работы и жизни... Что это?"
С такими мыслями ты резво перескакиваешь через нелепую доску перед высокими и просторными коробками (якобы имеющим право называться сторожевым помещением) и бежишь на подозрительные тени, шум.
Как и следовало ожидать, то была заядлая кучка бандитов, убивающая и грабящая ради развлечения.
- Стоять! -кричишь ей ты, безуспешно пытаясь скрыть приступ страха,памятуя о копеечной зарплате, более-менее человеческие условия жизни и простом свете ответственности (он-то почти один согревал в холодную и непонятную жизнь).
А злоумышленники, будто издеваясь,сначала покривлялись, вертя перед носом украденными безделушками, а потом часть из них (как видно, более трусливая и по-темному благородная) спокойненько стала удаляться; а часть более наглая и как-то по-недоброму заинтересованная в тебе,принялась ухмыляться, скалиться и перешептываться, бесскромно тыкая в тебяпальцем.
"Э нет! - явно обиженная всем этим, прикидываешь ты. - Надумали меня чем-нибудь отвлечь или нейтрализовать чем увесистым? А потом - торжественно вынести все из склада, который меня слишком привязал к себе, чтобы допустить подобное?... Нет, этот номер у них непройдет!".
И в виду этой установки, важно бросаешься в бой с маленькими хрупкими кулачками, отбросив тяжелое ружье.
Отвратительно, но оставшаяся группка будто ждала этого момента и с удовольствием приняла вызов: она блефовала,увертывалась от твоих ударов пушинки, а потом осмелела и стала сама пихать и легонько ударять (то ли рассердившись, то ли кокетничая).
Как бы там ни было, но хулиганы упорствовали, а силы предательски покидали тебя. И уже думаешь, что легче будет умереть в бою от их рук, чем поджать хвост и бросить склад. Потому и отчаянно все еще напрягаешь терпение боеспособности.
Она же, словно желая угодить толькохоленным, сильным звездам боевиков, напрочь оставив в несправедливости бедныхсторожей, тихонько торопилась уйти под грохот грома. "Стой, подожди еще немного, пусть они меня хотя бы не собьют с ног!" - кричишь ей вслед,вот-вот готовясь уйти в миры за пределами сознания.
А тут... Тебя выхватывает из их смутных рук пронзительный ор и щенячий визг. Открываешь глаза и видишь радующую и ведь от чего-то давящую смущением картину: некто, охваченный неясным тебе энтузиазмом он, сопровождаемый дружками с бравыми, потными от честного боя лицами, отправляет в пыльные углы темноты твоих обидчиков; а потом робко предлагает тебе бежать подальше.
- Уходи отсюда!... Сейчас за нами милиционеры приедут, начнут разбирать по камерам... Не хватало еще, чтобы тебя тоже посадили по моей-то вине!... Беги, беги! - он тщательно и осторожно подталкивал тебя к недрам захламленного склада.
Что проще было исполнить его просьбу? Ты с аккуратным любопытством всматриваешься в его, казалось, давно знакомые тебе черты, словно одергивая себя - надо что-то узнать от него, прежде чем вы, быть может, навсегда расстанетесь.
И ты узнаешь его - человека, который волшебным образом жил сквозь время. Эта его способность не могла не пугать, и он вынужден был прятаться от вечно глупо отталкивающих и презирающих людей. А он...разве могснова попытать так испортившие их приемы бытия - обмануть, унизить, незаконно лишить чего-то?
Нет, хотя как часто эти паучки душ пытались напасть и на него, покинутого единственным родным человеком ради роскоши и фонтана суеты; вероятно, и он чего-то жаждал, искал что-то теплое в равнодушном дожде лет!
Он не помнит их. Как ни жаль, он,наверное, ничего не помнит и не может: полицейские больно выстрелили ему вспину. Но его это останавливало: ведь все пытался спасти тебя от черной судьбы заключенного; и этим словно дразнил милиционеров, был даже рад, когда упал и стал терять сознание от оглушительного свистка и кинутого в него железного шеста!
Все почему? Не удивляйся - потому,что нашел тебя - ту, которая не оттолкнула его добрых дел; подарив живительный радужный мир, с которым ему не будет страшна реальность тюрьмы и вообще ничто вообще не ужаснет.
С тихим отголоском ужаса и бессильной жалости ты наблюдаешь, как его опутывают железными цепями и увозят туда же, куда и твоих обидчиков, его дружков - личностей с такими же, как унего, неестественно поцарапанными и испачканными пылью, чуть сухими и изнеможенными лицами.
А ты не смотришь на них - с тоской наблюдаешь чудной снегопад, дождь и фантастически светлые ночные облака. Тебе больше не жаль того, что дорожившие тобою до (и дальше) всех граней, молодой охранник и не имеющий жилья дедушка умерли от неблагодарности слепых сердцемхозяев столь опротивевшего тебе склада. Их нехитрые вечные сторожки исчезли загустым туманом, скрывшем куцые тряпочки.
Тебе не жаль, что в силу неповторимых законов, не сможешь стать такими, как он, его друзья, твои обидчики; и не потому, что и холодная вечность может быть мукой, а потому, что только они все (рано ли поздно) пусть и будут всегда жить, но не вернут своей силы и свободы, желаний и надежд за безразличными решетками.
Ты спасена от них, радуйся.
Но не хочешь и с болью ощущаешь те же капельки грусти, что и он: так и не показалась падающая звезда, а сколько она могла вернуть; увы, тебе (как и ему)...
Ничего не надо, только бы снова провожать миг вместе; взглянуть в его глаза, тихие и преданные отблески той вечной звезды...

[GazeRo888]

Волшебство Времени

…Я вернулся в Шевенинген спустя нескольких лет. Не знаю почему, но мне хотелось вернуться и увидеть девочку. Ту, которая когда-то счастливою скрывалась в сумраке, унося с собой золотой гиацинт. Наверное потому мне хотелось ее увидеть, что именно она казалась знамением перемен, света и радости, которых так не хватало странному и мрачному Шевенингену.
Но, увы, ничто не изменилось, неминуемое Время как будто и не пролетало над этими заржавелыми бакенами, над черными волнами, над туманом. Все также доносился печальный звон колоколов, также преданно чего-то ждал ряд бочонков. Мне показалось поразительным то, что даже прохожие по-прежнему стучали деревянными туфлями по набережной, по-старому они подчеркивали депрессивный пейзаж своими черными одеяниями.
На сердце свалился камень тоски, грусти и разочарованности. Все мои мысли сводились к гиацинтам, проблеснувшими в этом угрюмом месте настоящим чудом: «Неужели красоту можно забыть? Неужели цветы не освежают души?» От драмы всего происходящего я не знал куда деваться.
К моей скорби, «куда деваться» не знал и еще один человек: бесцельно побродив по набережной минут десять, я увидел на прибрежной скале одинокую человеческую фигуру. «Похоже, дело идет к самоубийству!» - молниеносно догадался мой разум. Желая хоть как-то заглушить свою боль и спасти жизнь человеку, я быстро приблизился к фигуре.
От страха увидеть чужую смерть мысли путались, но я все же нашел слова и спросил:
- Вы не боитесь поскользнуться?
Человек, напряженно глядевший в волны, повернул ко мне лицо. Это и была та девочка. Теперь она была красивой девушкой, но с постаревшим лицом от горя. Девушка, плача, ответила:
- Я уже поскользнулась в убеждениях и не буду себе прощать ошибок.
- Каких ошибок? – с энтузиазмом спросил я.
- Когда я была маленькой, - печально поведала девушка, - я увидела волшебный золотой цветок. Я полюбила его и поняла, что золотой цветок принес мне счастье. Мне захотелось всем подарить счастье и я начала выращивать золотые цветы, продавать их всем желающим. А совсем недавно ко мне приехали люди из Гааги. Они заявили, что хотят купить мой сад и магазин, чтобы счастье от золотых цветов почувствовал весь мир. Я поверила и уступила; но потом узнала, что на месте моего магазина построили табачный ларек, а все золотые цветы и их семена сожгли. Теперь мне не мила жизнь.
- Мне очень жаль, - признался я (сам любил гиацинты), - но не стоит из-за этого прощаться с жизнью!
- Не знаю – отчаянно прошептала девушка, - Говорят ведь: красоту не заменить дурманом.
Неожиданно я придумал: у меня в кармане была маленькая научная книжка «О вредных привычках и пороках», которая изрядно мне надоела; я решил, что именно сейчас и именно эта книжка будет крайне полезной.
- Но и говорят ведь: все можно исправить! – сказал я, улыбаясь и протягивая книжку девушке.
В тот момент Время вернуло ту девочку: радостно и светясь счастьем, девушка схватила книжку и, наспех поблагодарив, исчезла под звуки грома…
С тех пор я понял: «ничто не исчезает бесследно». И правда: отчаявшаяся девушка снова стала девочкой, которая верит в светлое; золотой цветок (гиацинт) вновь осветил своим огнем Шевенинген (в нем бросили курить). Только под видом ветхой книжонки «О вредных привычках и пороках».

[GazeRo888]

18 мгновений глубины…

Самое необычное – это они, тихие отголоски морской глубины. Это – мир тишины и причудливых лунных пузырьков, изредка перешептывающихся со своими детьми радуги – рыбками всех форм и цветов. Они,порою, загадочные и манящие, но иногда – темные и даже опечаленные.
Странно, но именно они были неведомым препятствием напути к небу, теплому солнышку, богатому воздуху и… розе – простому цветку,который подхватил ветер от мечтательного и задумавшегося юноши. Он хотелподарить розу своей спустившейся звезде, мерцающей бриллиантами богатства и славы, а потом вдруг неаккуратно заглянул в черную сторону ее ослепительной луны.
Она презрительно прохаживалась по пляжу, упрекая всех на свете в ничтожности и невнимательности, ежеминутно напоминая о том, что «еезадерживают в делах, смеют тревожить каким-то улетевшим в море сорняком!». Ее возлюбленный разумеется, сгорал со стыда и с некоторой боязнью окунался в эхо неохотно отпускающих от себя глубин. Они, конечно, встряхивали дремлющие перестраховки, спасающие жизнь и одергивали близорукий разум.
Но что проку для юноши во всем этом, если мечта,только спустившаяся к нему с милой улыбкой (впрочем, надеясь лишь напитаться еще большим блеском из-за его ухаживаний и имущества); уже капризно топала ногами, истерически махала руками и обзывала его на весь пляж «неудачником, скоторым (если он не вернет ей розу) она никогда больше не будет встречаться)!
Горе-влюбленный, в свою звезду, уже отчаялся и приготовился нырнуть за цветком, быстро уносимым легкими волнами вдаль, решился даже простыть и опозориться, но только вернуть, своей белоснежно-красивой луне,ее розу. Море настороженно, тихо и гулко завыло в глубинах, жалостно и нехотяпредчувствуя что-то непростительное (со своей стороны), но вынужденное произойти; потому всем видом ему сопротивлялось и даже чуть враждебно показало юноше, что вода холодная, цепенящая льдом.
Казалось, он неумолимо твердел в блеске звезды,насмешливо кривляющейся неподалеку и нагло подговаривающей «быстрее вернуть несчастную безделушку, не то она сожжет ее, потом, на глазах возлюбленного!». Это,безусловно, был удар ножом волн в сердце, которого юноша не вынес – он побежал просто в море, стараясь не смотреть, как мокнет его недешевый и тонкий костюм,не слышать, как смеется вдали луна, уже безнадежно отшвырнувшая его простое чувство, черным своим ветром; не ощущать, что он, горьким и разбивающим сердцем образом, ошибся…
Глубины задрожали, осознавая досадный промах – их можно безнаказанно ударять быстро устающими юношескими руками, беспрестанно тормоша этим их непростительную обиду и даже месть. Из-за нее, влюбленный в звезду, он уже мучился от нестерпимо холодной воды и беспрестанно захлебывался и задыхался от соленного льда моря. Оно не хотело пресыщаться и его силой, но не могло выйти из цепкого круга обязанностей колыхать маленькие (столь порою крадущие мощь) волны для своей жизни – тишины и жемчужного света, почти туманных рыбок, красоты и гармонии, совсем не понятной… равнодушно рассматривающей плакаты с рекламой звезде!
Она с неудовольствием отметила, подбегающую на интуитивно раздающиеся стоны человека, утопающего в воде; девушку, даже чем-то превосходящем ее… не алмазами на куртке из дорогой,редкой кожи, не волосами, дорогой ухоженностью выглядящими, окрашенными в модный, кричащий цвет. Девушка была лучше луны тем, что не имела темной стороны,а была разнообразной, чуткой к другим и не заботящейся о застывании в стабильном и фальшивом блеске.
Это скромно выразилось душевным голосом, незаглушаемым ядовитыми дурманами фирменных духов, воскликнувшим: «Что же вы стоите, там молодой человек теряет силы!.. Нужно немедленно его вытащить из моря!». На это звезда, важно пышущая ненавистью к ней, имеющей пышное,старинное кремовое платье с жемчужно раскрашенным воротником, ответила, что «не дело простушки и куклы раскрашенной ударять за чужими парнями… А парень сам должен вылезти и вернуть розу, упавшую в море (он – мужчина или кто?!)… И не смей плыть к нему, даже касаться и смотреть на него, дрянная соплячка, он мой!... Не то (по одному моему свисту) приедут мои телохранители и пристрелят тебя!...»
Это была, очень больно, режущая оскорблением реплика,но девушка в старинном платье не обращала внимание на раскаты лунной молнии,она не верила, что это вообще может быть – звезда, обжигающая вулканической лавой и человек, которого имели скверную, жестокую глупость назвать чьей-то игрушкой, вроде пыльного колечка, и оставить его одного бороться с такойбескомпромиссной упрямой и затягивающей стихией!
Море словно помогало девушке, ведь понимало, что ещеодна попытка верить в пустые отголоски власти приказов – равна пропасти,которой не видывали его глубины и которую они очень боялись. А она бережно звала девушку, суля покой и радость вечного отдыха от унижений, ревности и зависти, приголубивая ее аккуратно холодными всплесками воды и пеной, погружающей в жуткий сон.
Он будто заново, настоящим блеском, околдовал юношу при виде своей спасительницы, заботливо суетящейся, о том, как «раздобыть теплое одеяло и чашку горячего шоколада для побывавшего в воде столь длительное время». А оно… словно остановилось и сияло для него новым солнцем, способным залечить ему раны и открыть самое прекрасное вечное и живое состояние, смысл всего, что он имеет; оттененным жемчужно раскрашенным воротником платья незнакомки, такой простой и живой, такой… милой и очаровательной, по сравнению с недовольно стоящей луной, только успевшую снять (для избегания проблем) маску непричастности!
Все это промелькнуло и вернулось черной стороной,прямо засасывающей в бездну отчаяния выкриком: «Ты что молчишь? Даже не смотришь на меня, меня, простоявшую столько и ждущую тебя так верно!... Или тебе приглянулась эта дешевая тряпка?!... Ты смеешь вот так на нее смотреть,забыв обо мне?!...»
Юноша окончательно стал уверен в своих, все еще отталкиваемых,нестерпимо черных догадках, и больше тянулся к спасшей его девушке, бережно обтирающей его махровым полотенцем и скромно трогающей его лоб мягенькой светлой ручкою,чтобы убедиться, что он здоров, и горячо убеждающей непросветно закрывшуюся, всвоей самовлюбленности и лживых оправданиях, звезду, что «нет ничего ценнее, и не должно быть, тем более сейчас, и для вас, чем спасенная человеческая жизнь,здоровье и душа, далекая теперь от, уже намеревавшегося засосать, моря!»
Оно, роковым и печальным образом, все же отпустило от себя то, что так трагически рвалось наружу, в мир, лишенный тишиныи согласия; но за это все еще дающее милость сохранения его лунных пузырьков ирадужных рыбок. И этот миг слишком ярко и заметно, быстро уносящийся вдаль и приносящий этим близкое непоправимое, мелькал вдали моря красивой, маленькой розой, замеченной, но забытой на своем месте, самоотверженной девушкой ради сохранения жизни человека – юноши, мелко и благовейно задрожавшего от, ежесекундно крепнущего, желания исправить ошибку и обрести счастье…
Которое не терпело поводка, снова затягиваемого луной,истошно орущей: «Убирайся, кукла размалеванная вон!!... Вон, мерзавка, пока жива!!... Мало того, что ты смела вмешаться в мои планы, ты еще и не принесла розу!... Или неси ее или вон, пока еще живешь и хлопаешь своими бесстыжими,смазливыми глазками!!!...»
И этого было достаточно, чтобы, провожаемая оглушающими понуканиями самодовольно улыбающейся луной, мольбами, порывающегося удержать ее от безумного шага, юноши «вернуться и не губить себя из-за жалкого цветка!...»;девушка скромно пошла в сторону моря. Миг и она, лелея внутри миссию сделать мечту юноши полно свершившейся – вернуть розу, чтобы звезда не сердилась на него и любила его ласковую преданность – побежала в воду за нею, едва видной на горизонте.
Он был настолько просторным и глубоким, что словно отражал весь мир моря. А оно было обеспокоенным и мятущееся безразличными волнами,чувствуя мгновения тьмы холода; он длился страшными и мучительными секундами,когда отзывчивая девушка в кремовом, неумолимо намокающим и тяжелеющим платье,взяла с натугой розу и, задыхаясь под, не заглушающими встревоженные крики сберега юноши и огрызания, затянувшейся черным, луны; набегами ветра, плыла изо всех сил…
Они, почти пискнув и эхом приблизившие мгновения глубины, покидали ее и этот мир, возвращались (будто в искупление робкой просьбы не умирать волнам) в изумрудное дно моря, слишком пугающее мелькающими водорослями и кораллами! Они успокаивали и говорили, что девушка еще не видела той сказки, которую сердцем ждала всю жизнь; но теперь она беспокоилась, сильно нервничала… не от того, что промокшее платье отдавало неприятным холодом и дрожью, и не потому, что роза почти выскальзывала из рук, при этом волны не отступали!
Они словно пленились красотой и простым, мягким и живительным нравом девушки и теперь строили из себя ежесекундно рушащиеся решетки темницы и цепи, скрежущие и… опьянные уверенностью, что скоро заполучат новую игрушку. Но ведь девушка совсем не хотела быть ею, она не была уверенна, что имела право так быстро уставать,когда на берегу ее ждал человек, нуждающийся в ней (даже больше, чем могла очерчивать это понятие роза, крепко сжатая в ее руках)!
А море, словно с гулом отсчитанного собственного времени теперь осознавало свою низость – это ведь оно надумало вообразить себя более полезным и высоким небом, но не заметило, что давно перевернулось,допуская леденящую колыбельную волн. Ее скоро совсем стало не слышно для девушки, она внезапно заменила все, что почувствовала когда-то и в один миг,думала на одну мысль: «Я хочу добраться до берега, меня там ждут!... Плыви быстрее, а то замерзнешь… Кидай, кидай розу – в ней нуждаются!...»
И слабая рука девушки изо всех сил выпустила цветок изрук, стараясь попасть в, протянутые к ней, руки юноши. Он уже проклял тот миг,в который встретил розу, что должна была нежить самолюбие звезды, вновь безразлично накрашивающую себе глаза напыщенного обаяния. Оно было поглощено только тем, что негодница в кремовом платье, грозившая увести ее парня,исчезнет из ее жизни, обещавшей столь золотые, выносливые и преданные плечи юноши. Он же бегал вдоль береговой линии, неотрывно, со слезами на глазах,следя за всеми движениями спасшей его и истошно призывая на помощь.
Увы, она была какой-то мелкой, безразличной, слепой и пугливой: никто не замечал, что происходит что-то, угрожающее им или одергивающее их совесть с весомой причиной – плыла какая-то симпатичная глупышка, нелепо вновь вцепившаяся в намокшую, малюсенькую и ничем, впрочем не примечательную, розу. Она,так жалко застывшей прелестью, еще больше оттеняла щемяще хрупкое милое существо девушки, медленно и мучительно теряющей сознание, сотрясаясь в судорогах,вызываемых несносным холодом моря. И все же, смелая и неумелая, чуткая и слабая,она быстро и усердно работала посиневшими и чуть сморщившимися, изящно тонкими,руками, чтобы достичь берега.
Он стал, самым неожиданным и печальным, свидетелем того,как… юноша поглядев, наконец, после суетной просьбы звезды подержать сумку(чтобы она могла спрятать столь драгоценное для нее ожерелье), на берег и… Закричал внезапно немым шоком, чуть не упал в обморок и, бросившись перед… выброшенной волнами, навеки уснувшей, девушкой, крепко сжимающей розу; готов был на себе с досады рвать волосы. Что,как ни эта боль, могло хоть как-то спасти его рассудок, не знающим, как жить после потери… той, что была для него целой, неповторимой и освещающей море холода иллюзий и духоты суеты вокруг, жизнью и, наверное, станет солнцем,гораздо более теплым и ярким, чем, неважно хмыкнувшая и ушедшая, звезда (ей было важнее успеть за миражами, питавшими ее стеклянный внутренний мир).
Он пережил мгновения глубины страшной темноты борьбы сопять встающими убаюкивающей, засасывающей силы и все яркое, ценное, тусклой тюрьмой трусливыми волнами и… лабиринта неясных отголосков, зовущих его в море,казалось, жадно спрятавшее бесценную жизнь спасшей его девушки, теперь навек согревшей его одинокое сердце, гулом моря и нежными лепестками розы, крепко помнящей ее голос!...

[GazeRo888]

Эхо звездных пирамид

Оно манило странными звездочками, отходящими от…темно-синих древних хранительниц тайн. Самая страшная из них – житель звездных пирамид и все, что там происходило.
Говорят, что живет в них волшебница, заманивающая звездами, а потом превращающая людей в черный мрамор, из которого пирамиды истроились!
- Такого не может быть! – гордо возражал Государь, нехотя оторвавшись от пира со своими слугами, узнав о страшно большом количестве пропавших у звездных пирамид. – В лучшем случае, это Садовник, который снова разозлился от тяжелой работы и теперь использует вои ножницы не для мирных цветов, а для людей!...
- Что, если вэтих звездных пирамидах и правда что-то страшное? – спрашивала девочка, которая, за любовь к скрытности, была прозвана Маской. – Нужно пойти, посмотреть…
- Пустое! –равнодушно бросил Государь, снова потягиваясь за кусочками лакомств и кубком. –Пирамиды стоят себе, не трогают нас – и хорошо… Нечего к ним ходить, тем более это опасно для такой малышки!...
- А я не маленькая и совсем не боюсь! – упорно возразила Маска, обиженно отвернувшись, и упрямо произнесла. – А я пойду!...
- Ну, как хочешь! – безразлично решил Государь, уже окунаясь в пир. – Только принеси мне кусочек меха из гривы розового льва, что там хранится – говорят, что она приносит богатство!....
«Эх, пока вы так и будете запивать дни и заедать ночи– вы ничего не добьетесь, даже если будете иметь самого Пегаса!» - горько подумала девочка и, укутавшись в свой любимый плащ, поспешила к пирамидам.
Странные это были постройки – от них веяло солнечными листиками и лунными зеркалами. Они отражали многочисленные, странных форм инаправлений, лестницы внутри себя и непрестанный свет звезд, закатов, мерцающих туманов. Среди этого всего крались и тени всех цветов, отчего трудно было неиспугаться, но…
Маленькая смелая Маска неумолимо шла к своей цели –малюсенькой пирамидке, сверкающей алмазом в темном тумане. Пирамидка, казалось, была соткана из чистейшего черного гранита, все еще отдающего жалостливым человеческим теплом.
«Эге, да тут и вправду пропали люди!.. – догадалась Маска, беспрестанно пытаясь зажечь, постоянно гаснущую от чего-то дуновения, свечу. – Есть кто живой в этих лабиринтах мистики?..»
И даже эхо девочки, казалось, только гуляет среди едва заметных снежных колон, золотого ручейка, но не откликалось о чью-то жизнь.
- Вот кладбище в сказке!... – от разочарования и скуки Маска сказала это вслух, уверенная, что темно-зеленые водоросли невидимого моря звездных пирамид не слушают ее. – И к чему пафос унынию, это же смешно, странно и… жутко!
- Ты чего-то боишься?– раздался вдруг тихий голос где-то из-за радужных ветров вдали. – Не бойся, останься здесь, тут так хорошо…
- Не может быть привольно на месте памяти и тьмы! – вскипела Маска и хотела уже замахнуться камнем в шевельнувшуюся во тьме пирамидку со звездочкой, как обомлела: ее слуха коснулся скрежет ножей и гулкие, ужасающие голоса живых камней. Маска с усилием всмотрелась в их беспорядочный полет и разглядела среди них Садовника, совсем изменившегося – он стал бледным и облаченным во все черное, мрачное, с несколькими угрожающе лязгающими ножницами, словно приросшими к рукам; и теперь он разрезал безобразные формы камней на новые ужасающие и живые создания.
- Эй, перестань! – крикнула она ему, с отчаянием наблюдая, как создания черными ручейками просачиваются к миру ее друзей, к Государю и гостям, слишком радующихся, чтобы напугаться до смерти! Увы, Садовник лишь испуганно вздрогнул,слепо и рассеянно обвел глазами обзор и снова принялся вытачивать щелкающими ножницами новых безобразных творений.
«Вот я ему покажу, как невежливо молчать!» - снова забылась в глухой обиде девочка и хотела швырнуть камнем над головой осторожно работающего Садовника, как увидела– он однообразно чуть покачивает головой и руками, устало и с видом исполнившихся сладких мечтаний уставился глазами на предмет своей работы; и ничто не могло его вывести из этого состояния.
«Да он будто что-то слушает… - догадалась Маска. – Но что именно тут можно услышать, кроме капель и гула ветра, а также эха всей этой странной и нелепой фантасмагории?.. Попробую понять…»
И она, бесстрашно направляясь, мимо длинных ножниц, к Садовнику, наклонилась к нему; даже вздрогнула от удивления – магические звуки, гулкие и чем-то мрачные, но такие завораживающие, исходили из… самого Садовника! Это было предзнаменованием чего-то предельно неясного и трагического, отравляющего привычное, прежнее светлое творчество; нечто непоправимо калечащее и грозящееся превратить в куклу, которая, в истоме от дивной музыки, даже не заметит, что погибнет из-за истощения или жестокости того, кто осмелился таким отвратительным образом поработить ее!
«Но не убивать же его из-за какой-то шумящей дребедени, вселившейся в него!.. – одернула себя со спасительным страхом Маска, пожалев Садовника – молодого и красивого человека, неряшливо застывшего в одной позе, работе и мысли, в беспрестанно навевающемся мистическом звуке. – Что же делать?... Милый Садовник, от грусти по твоему уходу завяли все цветы, наши горожане, ввиду этого, получают все меньше воздуха красоты и превращаются в жестоких созданий, нуждающихся лишь пище и сне!... Сон настиг и тебя, но как?... Может, напрячь голос и легонько толкнуть тебя; тогда ты проснешься и мы попробуем снова вернуться домой?...Попробую»
Но, как ни кричала Маска, как она не била неведомые блестящие вазочки, разбросанные по всей звездной пирамиде, Садовник словно цеплялся за усыпляющий звук и даже неосторожно отмахивался от девочки своими ножницами, сверкающими и больно ранящими.
- Эй, это уже не шутки! – плачуще говорила она, судорожно постукивая по его, механически работающим рукам, надеясь привлечь внимание. - Очнись, Садовник! Прекрати!... Прошу, бросай эту работу и мы…
- Зачем ему это делать? – снова раздался тихий голос, и черная пирамидка со звездочкой еще раз колыхнулась, среди рассеивающегося темно-синего тумана. Миг – и он совсем растаял, открывая перед Маской дивно одетую девушку в черном платье, украшенном звездочками. Это в ее фантастическом головном уборе, украшенном… переливающейся светлой гривой розового льва, сияла ярко звездочка в таинственной пирамидке!
- Как это «зачем»?– возмутилась девочка, до того уставшая от жутких чудес и плена звездной пирамиды, что не обращала внимания на все необычное, желала лишь скромного, простого, живого. – Он же словно впал в сон из-за каких-то звуков, что раздаются внутри его!... Надо лишь его этих звуков!
- Не надо этого делать! – чуть притворно ахнула девушка в черном платье со звездами. – Это же его незримая и вечная вещь!... Разве можно ее отбирать?
- Вечная? – с эхом ужаса прошептала Маска и яростно выкрикнула. – Признавайся – это ты – та самая ведьма звездной пирамиды? Что ты сделала с Садовником?
Девушка погрустнела и обида щемяще отразилась на еекрасивом лице. Она печально отвернулась и тихо пошла прочь, едва слышным голосом приговаривая:
- Как жаль, что сегодня все торопятся, спешат даже думать, показать агрессивную весомость, выкрикнуть, отпихнуть непохожего и желающего… Совсем при этом не зная, что к чему!
С этими словами хозяйка маленькой черной пирамидки со звездочкой уже открыла одно из лунных зеркал, чтобы исчезнуть, может, как дивная фея, навеки. Маске вдруг стало жаль ее, такую волшебную, красивую и печальную; она внезапно ощутила, что не права, что ее уже сжимает в когти нестерпимое одиночество, спасением от которого является уже не, падающий в механический сон, Садовник, а эта рассуждающая, откликнувшаяся девушка.
- Стой, не уходи! – с жаром подбежала к ней, попросила девочка, доверчиво беря ее за, почти сотканную из белого шелка, руку. – Я тебя обидела – прости, пожалуйста!... Расскажи мне еще что-нибудь, мне так скучно одной!...
- Тебе скучно?– с какой-то, убегающей за недобрую затею, заботой осведомилась та. – Скажи,что ты бы хотела больше всего на свете?... Ведь я – Жрица звездной пирамиды, владеющая гривой розового льва… А она, знаешь ли, исполняет желания, совершает чудеса!...
«Значит, Государь был прав?» - изумилась мысленно Маска и, следуя за Жрицей, отмечала, что эти, застывшие в удовольствии, подобно Садовнику, лица в искристом мерцании, она уже видела. И ей стало мучительно любопытно, почему это странное состояние охватило почти всех обитателей пирамиды.
- Скажи, а что они все такое слушают? – с интересом спросила девочка, неспешно прогуливаясь сказочными лабиринтами вслед за Жрицей.
- Они слушают то, что отражает их настроение и мечты, что вдохновляет и дает второй взгляд,что является целым, прекрасным миром, знаешь ли… Лучше этого мира нет! –загадочно ответила та.
- Нет, есть!...Вот, например, у меня в стране люди работают и помогают друг другу… - с охотой поведала Маска новой знакомой. – И им от этого не скучно… Они не лезут от отчаяния за заоблачными и смешными неуловимыми полетами мечты!... Они счастливы, потому…
- Потому и оглупели.. – задумчиво заключила та. – Обленились… Им проще топтаться в кругу околопыльного и отвлекающего интереса и необходимости, чем подняться ко мне, в пирамиду, за настоящим и прекрасным… Вот здесь бы они были в блаженстве,которого не узнаешь за суетой!
Маска почуяла нехорошее тщеславие, дуновение которого касалось этих слов. Она еще раз посмотрела на посетителей звездной пирамиды – они были неряшливыми, находящими в оцепенении, приводящим мучительно еще быстрее минуту их гибели!
- Нет, стой! –крикнула тогда она, не в силах больше держать свои опасения в себе. – Разве они не пропадут, всю жизнь находясь неподвижно в пирамиде и слушая одно и тоже?... Разве не сойдут с ума и не превратятся в тех монстров, что незаметно текут ручьем к нам?...
- Откуда ты это знаешь? – нахмурившись, спросила Жрица, у которой недобро потемнела звездочка. –Никто не имеет право видеть, как новые спасители мира рождаются на свет…
«Это разве спасители? – ужаснулась Маска, отпустив ее руку, какую-то даже мраморную и отдающую темным оттенком. – Спасители – не монстры, а то, что не увидит своих, пусть иногда и уставших, недовольных, но все жеутешающих и согревающих, хозяев, что неволятся тут в замораживающем смертельно сне… Это – животные, цветочки, простые дети и надеющиеся на доброе слово… Где взяться слову, когда тут не надо трудиться произносить ничего?... Труд – вот спаситель!... Зачем ты надумала его нас лишить?»
С этой мыслью Маска похолодела, ощутив правду опасений и захлопнувшуюся ловушку, огласившуюся какими-то торжествующими, едва слышными звуками мистической музыки. Как она уже надоела свою липкой однообразною сладостью. И девочке ужасно захотелось чем-нибудь остановить ее, хотя бы на миг, чтобы спасти пленников.
Для этой храброй попытки она взяла кусочек каменной соли и прицелилась в тени, мерцавшие жемчужными салютами. Кусочек, попав в такой салют, произвел ужасный раскат грома и шумный вздох падения… звездочки с платья Жрицы.
Она с ужасом заметила пропажу своей драгоценности и, придерживая платья,закричала неузнаваемо жалким воем:
- Не смей больше так поступать, жалкая глупая статуэтка!... Я не выпущу никого и никогда отсюда, если ты украдешь мои звезды, столь усердно собираемые мною…
Маска невольно опустила камень потому, что… нет, ей не стало стыдно за свои поступки, не страшно от угрозы, столь зловещей и блистательной, феи звездной пирамиды! От невыносимо оскорбляющей лжи – звезды с платья Жрицы были фальшивыми – настоящие, в ее городе, всегда приветливо встречали утомленных днем… Но зачем тогда ей понадобились призрачные звездочки,что за сила от них?
- Хорошо, я не буду трогать ничего, чтобы не портить твоего платья! – смиренно сказала Маска, надеясь снова войти в доверие к этой странной и немного зловещей девушке. –Только скажи, для чего тебе эти звездочки?
- А они нужны для того, чтобы.. – расслабленно заговорила та, самодовольно поглаживаясверкающую гриву розового льва, что покоила ее темноватые мысли. - …грива наливалась большим светом, большим блеском, затмевающим солнце и луну, способным творить невозможное! Так я буду уверенна, что владею магией не зря, и моей волшебной музыке есть от чего родиться…
Шокированная всем услышанным, девочка даже невольно упала рядом с, едва заметной во тьме, решеткой, с покоящимся за нею, усыпленным волшебными звуками, невольником: Жрица просто занималась самообманом и погружала в него других, грива просто наливалась новыми соками от усталых и измученных колдовством, но не в силах оставить его иллюзорную силу, посетителей; но… кажется, полностью утратила способность действовать!
- Ты не хранительница волшебства! – отчаянно крикнула Маска, бросаясь к Садовнику. – Ты– хитрая, жадная и бестолковая чародейка, надумавшая украсить свою смазливую внешность опустившимся небом!... Нет к тебе доверия, сиди тут, пропадай в вечной неподвижности черного мрамора, со своими фальшивыми звездами и звуками сама, если это – смысл твоей пустой жизни; а я не дам всем этим, постоянным и механическим, погубить людей!...
С этими словами она храбро взяла один из ножей Садовника и отыскала глазами едва заметную бледную, сияющую во тьме дверцу, из которой… питалась блеском и магической силой грива розового льва, от него - рождались мистические камни, манящие искры и, так безжалостно усыпляющая навеки, музыка звездной пирамиды!
- Я всего лишь хочу одного! – эхом доносилась мольба Жрицы. – Чтобы я, дающая чудеса в раздражающую вас всех скуку, и все вы стали бессмертными, благодаря сохранению этой музыки и гривы!... Зачем же ты хочешь пресечь мои чары?... Остановись!
- Нет! – твердо сказала девочка, решительно беря в руки острый нож. – Ты должна понять, глупенькая фея-красавица, что, всю жизнь каменея в черный мрамор от удовольствий, нельзя стать бессмертным!...
С этими словами девочка поспешно и метко ткнула ножом прямо в центр дверцы. От этого она взорвалась тысячей волшебных звуков, от их избытка задрожала, затрещала и затянулась черным мрамором, а потом… Просто исчезла навеки, вместе с миром звездной пирамиды, оставляя только радостные окрики спешащих к дому, очнувшихся пленников!
Они были небрежно встречаемы Государем, что нетерпеливо ждал Маску, обещавшую когда-то совершить подвиг для него. И потому он чуть не сбил прохожих, быстренько сойдя с трона и спеша навстречу девочке, сияющей радостью от следующего – с нею оживленно и взволнованно беседовал… Садовник, с которого, в момент треска мистической, исчезнувшей дверцы, слезла черная одежда и с рук спали ножницы!
Он торопливо рассказывал внимательно слушающей Маске о дивных снах, порожденных сказкой, каких-то неотступных, томительных.
- Как хорошо, что они закончились и я снова с тобою и могу потрогать цветы! – мудро заключил он, весело здороваясь с каждым встречным и с удовольствием играя с девочкой.
Она даже вздрогнула от оглушительного капризного вскрика Государя:
- Где моя грива розового льва?... Ты обещала мне ее достать, несносная девчонка!... Где она? Не принесла ее?... Осмелилась ослушаться своего Государя?!... Ах, я тебя…
- Ваша Милость!– встрял, бледнея, Садовник, очень ценящий свою дружбу с Маской. – Пожалуйста, не гневайтесь!... Она ведь вернула стольких Ваших подданных к жизни!.. Вернула меня, и я снова буду садить для вас розы, разводить поющих птиц в Вашем саду!...
- Ну и что? –плаксиво взвизгнул тот, топая ногами. – У меня нет гривы розового льва, нет его силы, дающей все, что пожелаешь, потому нет настоящего счастья, неужели вы не понимаете?!... В конце концов, если его сила пропала – ладно, я бы просто носил его в качестве мантии… Где грива? Где она, негодники?... Если вы мне ее недостанете, то…
Несчастный Садовник, только заслонил собой испугавшуюся девочку и зажмурил глаза в ожидании, холодящего безвозвратно будущее, приказа, как…
- Ой, а ведь она еще краше, чем сказывали! – восхищающимся тоном прозвучали словами…Государя, поглощенного рассмотрением гривы розового льва, все еще сверкающей естественною, светлой красотой!
Маска искала глазами, и вспоминала, как могла попасть к Государю грива. Неужто нечистые темные чары Жрицы сохранились, и она все еще колдует в другом, более страшном и заманивающем месте, ради несбыточным, пустых мечтаний?
Нет, Жрица стояла рядом и кормила голубей; ее совсем нельзя было узнать: она стала светящейся радостью и сверкающей бело-солнечным платьем. И ставила в воздухе радужную мелодию, которая снимала грусть и боль, лечила и придавала силы; а после – разбрызгивала в небе дождик заждавшимся цветам и деревьям, украдкой клала беднякам гроши и скромный хлеб, детей онарадовала булочками, игрушками и книжками с жемчужными бабочками, солнечными щенками и котятами!...
Заметив Маску, Жрица резво подбежала к ней, все еще оставив за собою самый свежий, самый согревающий ветерок жизни на свете.
- Ты все еще ломаешь голову, как попала грива к Государю? – с добродушным лукавством спросила она.
Удивленная переменами, девочка только кивнула и осторожно взяла ее за руку – она стала согревающей и искрящейся маленькими лучиками.
- Ну так это яподарила ему гриву розового льва! – ласково рассмеялась Жрица, крепче беря девочку за руку. – Чтобы он наконец, получил желаемое, и не вздумал тебя и Садовника обижать!... Пойдем к нему?
- Как это ты изменилась? – только и могла робко пискнуть Маска, в глубине души с упоениемсмакующая, ни с чем несравнимое, появление еще одного друга.
- Я просто поняла, насколько ты мудрая и хорошая девочка! – искренне и просто ответила та, помимо этого освобождая из капкана ласточку с поломанным крылом и одним прикосновением придавая ей здоровье и силу. – Действительно, ты правильноосознала, что звук – вне времени, он мало на что может повлиять… Тем более,если позволить ему засосать в бездействие!... Надо двигаться и отдавать,делиться всем, что имешь, с другими, трудиться на пользу им, помогать и небросать в одиночестве… Так, надеюсь, тогда ты почувствуешь, что живешь незря!...
С таким солнечным выводом новая подруга поспешила с Маской к, ждущему неподалеку, Садовнику…
Она бесконечно удивлялась и радоваласьвыздоровевшей и улетевшей с песней теплого колокольчика ласточке, дышащим и очем-то тихо размышляющим цветочкам, светло-светло смотрящим на мир детям, щенкам и котятам, всему на свете…
И солнышку, голубому, чистому небу, легким облакам, которые, конечно, не поблекнут перед эхом звездных пирамид никогда!...

[GazeRo888]

Я жду тебя,… дельфин!

Море все играет своими волнами, словно живыми бабочками из соленой воды – голубыми, зелеными, бирюзовыми.
Его бабочки перешептываются между собою и смеются вместе со скалами капельками. Они очень рады, что живут в Далекой Стране.
Именно в этой стране Мудрец, наблюдая небо в телескоп, открыл планету. Она была искрящейся темно-синими тенями и обвевающая на расстоянии дивной … морской свежестью.
Мудрец созвал своих друзей - девочку и ее, почему-то всегда грустного, братика, стал гадать, как назвать незнакомую планету.
- Раз она сияет звездами, - с расстановкой сказал он. – предлагаю назвать ее Волшебной! Кажется, лучше и придумать нельзя!... А вы как думаете?
- Мне хочется, чтобы ее звали Планетой Грусти! – уныло ответил мальчик. – От нее брызги соленые летят, слезы…
А его сестра была не согласна: она вспомнила, что точно такое же убаюкивающее дыхание имеет и море.
- Пусть планета будет называться Морская! – предложила робко она. – Думаю, только такое название и должно быть у нее потому, что океану с морями подобна она!
- Верно! – согласился Мудрец, про себя изумляясь и восхваляя непосредственную простоту и правильный ум ребенка. Он обязательно еще поразмышляет над этим светлейшим явлением.
А сейчас пришло ему время искренне удивиться: будто услышав свое новое имя, планета, пуще прежнего, засверкала волшебными искрами, сорвалась с ночного неба и разлилась… бирюзовым густым туманом вокруг Мудреца и его друзей.
Из этого тумана то появлялись, то исчезали диковинные существа – почти птицы, только с непонятной формы хвостами и коротенькими плоскими крыльями («рыбы» - «глубинные», как назвал их мальчик).
Они тотчас стали проситься в море, уговаривали оставить их в этой стране, чтобы они смогли быть верными друзьями ее жителям.
- Чтобы быть нам друзьями, нужно иметь таланты, которых мы не имеем! – строго сказал Мудрец и спросил ближайшую, огромную рыбу. – Вот что ты умеешь, чему можешь нас научить?
- Я научу вас всегда беречь себя, свои зубы! – важно прорычала громадина, демонстрируя гигантскую, словно бритва, острую пасть, утыканную иглами-зубами.
- А что? – размышлял Мудрец. – Зубы – один из источников жизни и здоровья, кроме того – красивая вещь… Мы возьмем тебя, если откроешь нам секрет того, как их уберечь…
- Чтобы уберечь себя, всегда иметь зубы, – будто перебила рыба-великан, - надо постоянно сражаться с другими, забирать у них все, что вздумается, а потом – есть, чтобы они не вздумали тебе мешать жить!
- Ох, ужас! – побледнела девочка. – Мудрец, не нужен нам такой друг! Ведь в нашей стране настоящие друзья защищают, делятся, помогают, а не убивают!
- Верно! – кротко согласился тот и вежливо попросил «акулу» - «хищницу» уплыть. Она фыркнула и грозно уплыла вглубь тумана, распихивая толпу из других рыб.
Сквозь эту толпу пробрался дивный житель планеты – с крыльями, как у бабочки, умными глазами и хвостом, словно крысиным.
- Мне кажется, мое искусство точно будет полезно! – скромно сказал он друзьям Мудреца.
- Хорошо, и что ты умеешь? – осведомился тот, прижимая к себе испугавшихся почему-то детей.
А они совсем не зря боялись рыбы с крыльями бабочки: со словами: «Вот что умею, оцените!», она принялась щелкать хвостом о камни, тем самым вызывая странные искорки, непоправимо жалящие рыб и отпугивающие ночных насекомых.
- Вот этим можно и себя показать, и еду добыть, и дорогу найти, и защититься, и согреться!.. – гордо заключила дивный житель планеты с хвостом.
- Но так и убить можно! – воскликнул Мудрец, еле оградив детей от искр «ската» - «жалящего». – Прости, свет лучше от луны с солнцем брать, они-то никого не ужалят!...
После этой фразы скат был вынужден тихо удалиться, срывая свою обиду на проплывающих в тумане рыб и жителей планеты.
А сколько их было много, и все такие разные, странные: «осьминог» - «притворяшка» учил менять цвет, тем самым оправдывая все и уходя от всего; «черепаха» - «недоглядывающаяся» была уверена, что незачем спешить, трудиться, идти – все придет по течению к тебе само; «медуза» - «гордая» наставляла, что нужно любить только себя и слушать только свое мнение, ведь другие только посмеются или унизят – незачем, значит, дружить и делать что-либо для кого-то, все только себе…
Порою Мудрецу и его друзьям было жаль отказываться от убеждений дивных рыб.
Но они верили, что среди них – напыщенных и спешащих, не знающих сомнений и сильных, найдется простая рыбка, готовая принять их такими, какие они есть, не оглядываясь на вспышки и шум (так настоящие друзья и поступают).
Только где ее найти, незаметную и бесценную среди ярких красок и гигантских плавников жителей планеты?
Нет вернее указателя, чем слова. Именно они подсказали друзьям место, таящее в себе долгожданную находку: за радостным вскриком мальчика: «Посмотрите, какая живая и теплая рыбка!» пряталось самое милое создание моря, которое когда-либо будет – с маленькими блестящими бусинками глаз, с мокрым упругим животиком, доброй улыбкой до плавников и гладким большим лобиком.
Это создание тут же направилось к детям, оно катало их на себе среди звездного глубокого тумана, щекотало плавниками и гладило лобиком.
Мудрец был удивлен, как никогда: рыбка с упругим животиком и улыбкой до плавников словно вылечила мальчика от грусти! Он играл в мяч, с интересом рассматривал жемчужины – пузырьки, вдохновлено рисовал красками тумана на холсте, хлопал в ладоши от радости и смеялся отголоском солнышка вместе с нею, тихонько и весело потрескивающей дивной трелью.
- Добрейшее творение планеты! – восхищенно спросил он, умиляясь счастью детей. – Почему же ты не сказало нам о своих дивный дарах?
- Я? – словно встрепенулась рыбка, не уставая качать на своих плавниках девочку и щекотать хвостом ее брата. – Да разве я их имею? Мне не о чем рассказывать!... Я просто нашел себе друзей, среди надутых и скучных рыб!
- А хочешь ли, эти друзья всегда были с тобою? – усмехнулся Мудрец.
- Конечно! – воскликнуло добрейшее создание и сейчас же, чуть погрустнев и задумавшись, отпустило от своих ласковых плавников детей. – Только…
- Только что? – спросила девочка с маленькими слезинками на глазах: ей очень не хотелось расставаться с такой солнечной рыбкой.
- У меня много братьев, они живут в этом тумане… Им, наверняка, тоже надоели безразличные рыбы и холодные капли планеты. Я поплыву к ним, приглашу в вашу страну! Уверен, они согласятся…
- Не покидай нас, милая рыбка! – мальчик подбежал и крепко обнял ее за крупный лобик: так он не хотел ее отпускать. – Без тебя я опять буду плакать… Ведь ты мне понравилась, ты – самая лучшая на планете! Оставайся с нами, прошу!
Создание с доброй улыбкой оптимистично плюхнуло хвостом по туманным брызгам и посмотрело своими маленькими глазками в, верящие в лучшее, лица детей.
- Не грустите! – оно легонько тронуло их руки продолговатым носиком, чтобы утешить. – Я поплыву за братьями, но вернусь!... Всем им расскажу, какие вы замечательные, хорошие, друзья…. Они, я знаю, тоже захотят с вами подружиться! Очень скоро мы придем к вам, вот увидите!...
С этими ясными, как мерцающая звездочка, словами, он исчез в густом бирюзовом тумане, щелкая на прощание самую дивную в мире тихую песенку.
А мальчик, Мудрец и девочка очутились на берегу своего моря.
Они уверены, что когда-нибудь снова встретят добрые глазки и мокрый лобик чудной рыбки и ее братьев.
Даже море верит в это, украдкой отбивая волнами голос их сердца: «Ты вернешься, мой тихий друг с планеты! Я жду тебя,… дельфин!...».

[Monty]

Лиз, ты такая плодовитая писательница... мы за тобой не успеваем

[Beautiful Belochka]

И откуда такие замечательные идеи!? Так держать, ждём ещё!

[GazeRo888]

Спасибо, стараюсь, друзья

[luckyd99]

Очень красиво

[GazeRo888]

Спасибо большое, стараюсь